ые   кровли   Клюзо,
разбросанные ниже дороги; и сверху нам, словно с самолета, виден был  весь
старый город, расположенный ярусами по склону холма с округлой  верхушкой,
возвышавшегося на стыке двух глубоких долин; видны были белые высокие дома
рабочего поселка, построенного  на  узкой  полосе  земли  между  скалой  и
берегом Желины, быстрой горной речки, где, говорят, водится форель;  четко
вырисовывались зубчатые коньки крыш фабричных корпусов  и  огромные  буквы
АПТО (Акционерное прядильно-ткацкое общество) - по одной  букве  на  крыше
каждого корпуса. Выше и ниже  городка,  переплетаясь  между  собой,  точно
пряди волос в длинной косе, шли две дороги - шоссе и железнодорожная линия
- да сверкали плесы речки, а с двух сторон теснились высокие голые  скалы,
где в обрывах ясно выступали пласты земной коры.
   - Верно ты говоришь, - сказал вдруг он. - Надо мне отсюда  уезжать.  Уж
очень кругом горы безобразные - прямо скелеты какие-то!
   Мы спустились ниже, одолев еще две петли шоссе, извивавшегося по склону
горы.
   - АПТО на все наложило свое клеймо, как мясник на  ободранную  тушу,  -
продолжал он. - Не могу я больше выносить здешних краев, тут никто никогда
не смеется.


   12 апреля

   Сегодня утром с юга дул теплый ветерок и по небу тихонько плыли белые и
розоватые круглые облачка. Я вышел прогуляться. Во дворе Амаблей я  увидел
Красавчика - он явился раньше обычного. Так как Жюстен в то утро был дома,
Красавчик не торопился взять бидон Эрнестины, и мы немножко поболтали.
   Он  мне  рассказал,  что  Пьеретта  Амабль,  племянница  моих  соседей,
добилась того, чтобы на фабрике в ее цехе каждая ткачиха  работала  только
на одном станке. В остальных цехах работницы наблюдают за двумя  станками.
А в главном цехе, который называют Сотенным, потому что в нем работают сто
ткачих, каждая работница следит за тремя станками.
   - Но это же адские темпы! - сказал я (и сказал, конечно, наугад, потому
что ровно ничего не смыслю ни в прядильном, ни в ткацком деле).
   - Адские? - переспросил Красавчик. - Ну это как сказать. - Он бросил на
меня быстрый взгляд, как  всегда  светившийся  огоньком  насмешки.  -  Все
зависит от работницы, от ее возраста, от ловкости, от смекалки...  Словом,
не только в  количестве  станков  дело...  Конечно,  есть  много  способов
жульничать... Возьмут, например, и оборвут нитку - как раз  когда  идет  с
обходом  техническая  комиссия,  которая  определяет  норму  выработки   и
расценок... Но вот это-то  и  отвратительно  -  изволь  жульничать,  чтобы
защитить свои интересы. У меня бы вся душа изболелась, если б ради лишнего
гроша я стал вести клепку спустя рукава.
   Он сразу оживился, заговорил с воодушевлением. Постараюсь передать  его
мысль. По его мнению, никакая работа сама по себе не может быть  "адской",
надо только приноровиться к ней, как следует пошевелив  мозгами.  Если  бы
мой итальянец оказался на месте Сизифа, уж  он  бы  придумал  какое-нибудь
приспособление, которое автоматически вкатывало бы на гору вечно  падающий
с нее камень. Гораздо  труднее  бороться  с  людьми  -  тут  нужна  просто
сверхчеловеческая энергия.
   По его словам, целый год мастера, инженеры, дирекция,  члены  правления
АПТО пытались сломить волю Пьеретты Амабль,  прибегая  и  к  угрозам  и  к
хитростям. Все это еще ничего - Пьеретта женщина с сильным характером.  Но
ведь ей надо было убедить своих товарок, добиться того, чтобы они день  за
днем, неделя за неделей, месяц  за  месяцем  действовали  единым  фронтом,
чтобы  ни  одна  из  них  не  пала  духом,  не  соблазнилась  бы  посулами
начальства, не поддалась бы усталости или страху. И Пьеретте удалось этого
достигнуть. Вот что Бомаск считал настоящей победой, огромной победой.
   Входит, например, в цех главный  инженер,  подзывает  двух  работниц  и
ведет с ними в сторонке разговор. "Попробуйте вы вдвоем работать  на  трех
станках. Вот увидите, как это легко. Я вам сейчас покажу..." Обе работницы
опускают головы. Пьеретта издали тревожно следит за ними. Наконец одна  из
соблазняемых заявляет: "Поговорите, пожалуйста, с  нашей  делегаткой.  Как
она скажет, так мы и сделаем". Все смотрят на  Пьеретту.  Она  вздыхает  с
облегчением: выиграно еще одно сражение.
   Я пытаюсь представить себе, какова с виду эта молодая воительница.
   - Какая она? - спрашиваю я  у  итальянца.  -  Ну  вот  она  работает  в
профсоюзе... А вообще-то в жизни что она собой представляет?
   Красавчик, смеясь, смотрит на меня:
   - Да, наверно, ты встретишься с ней когда-нибудь. Сам увидишь.


   17 апреля

   Красавчик передал мне от имени  Пьеретты  Амабль  приглашение  на  бал,
который ежегодно устраивает в Клюзо местная секция Коммунистической партии
Франции.



2

   Несколько  месяцев  спустя,  когда  обстоятельства  свели  нас,  Натали
Эмполи, дочь крупного лионского банкира Валерио  Эмполи,  рассказала  мне,
как случилось, что и она тоже попала на этот бал в Клюзо, и как прошел для
нее этот вечер.
   В сопровождении своей  дальней  родственницы  Бернарды  Прива-Любас,  с
которой Натали была почти неразлучна, она приехала в тот день из  Лиона  в
гости к своему сводному брату Филиппу Летурно, решив  провести  воскресный
день в тихом маленьком городке.
   Филипп Летурно по отцу - родной внук Франсуа Летурно, бывшего владельца
прядильно-ткацкой фабрики в Клюзо, а по матери он внук Амедея Прива-Любас,
ардешского банкира, пасынок  лионского  банкира  Валерио  Эмполи;  он  был
прислан правлением АПТО для прохождения стажа  в  должности  директора  по
кадрам на фабрику в Клюзо - одно из многих предприятий этого  акционерного
общества во Франции и за границей.
   Филипп долго не мог смириться с таким назначением, ибо имел  склонность
к искусству, к литературе, к философии. Но  мать  предъявила  ему  твердое
требование: один год в Клюзо и один год в  американском  филиале  АПТО;  о
дальнейших планах относительно сына она пока умалчивала.
   Филипп упорно сопротивлялся, но, когда  ему  пошел  двадцать  четвертый
год, мать перестала давать ему средства на содержание и он попал в  полную
зависимость от Натали, дочери его отчима Валерио Эмполи от первого  брака,
двадцатитрехлетней девицы, которая сама  распоряжалась  своим  состоянием.
Натали была больна чахоткой, но отказывалась лечиться; Филиппу она  давала
денег и взамен требовала только одного - чтобы он сопровождал ее в  ночных
вылазках в  увеселительные  заведения;  но,  так  как  она  пила  мертвую,
обязанность участвовать  в  ее  похождениях  стала  для  него  обузой.  Он
предпочел покориться матери и вот уже месяц занимал назначенный ему пост.
   Работа директора по  кадрам  заключалась  в  подписывании  отношений  и
распоряжений, которые приносил к нему в кабинет господин Нобле,  начальник
личного стола, прослуживший на фабрике больше тридцати лет. Все  свободное
время Филипп Летурно  читал,  мечтал  или  сочинял  стихи.  В  конторе  он
проводил три-четыре часа в день. Но даже если бы он вообще там  не  бывал,
никто бы этого не заметил. Его предшественник заглядывал в контору  только
два раза в неделю, всякий раз на два часа, да и те посвящал чтению брачных
объявлений во "Французском охотнике";  говорили,  что  он  вел  деятельную
переписку с  многочисленными  дамами,  сообщавшими  о  себе  через  газету
сведения вроде следующих: "Брюнетка, довольно полная, тридцати  пяти  лет,
имеющая  состояние,  желает  выйти  замуж  за  жандарма   или   отставного
железнодорожного служащего". Впрочем, он вполне довольствовался  подробным
выяснением в письмах взаимного сходства  во  вкусах  и  склонностях.  Пост
директора  по  кадрам  на  фабрике  в  Клюзо  принадлежал  к   числу   тех
традиционных синекур, которые предназначались для  ставленников  правления
АПТО.
   Натали  привезла  бутылку  виски  и,  одна  выпив  половину,   пожелала
непременно "что-нибудь предпринять".
   - Ну что ты обычно  делаешь  по  воскресеньям?  -  допытывалась  она  у
Филиппа.
   - И в воскресенье и в будни ложусь спать в девять часов вечера,  читаю,
пока не засну.
   - Поедем обратно в Лион, -  предложила  Бернарда.  -  Возьмем  с  собой
Филиппа. Он выпьет с нами в каком-нибудь веселом местечке, а завтра  утром
вернется поездом...
   - Ах нет! В Лионе все ужасно скучные, не лучше немцев, - запротестовала
Натали. - Таких закоренелых провинциалов только  в  Мюнхене  еще  увидишь.
Mitteleuropeische [среднеевропейские (нем.)] нравы начинаются в Лионе...
   И Натали  принялась  распространяться  на  эту  тему.  Она  уже  немало
попутешествовала на своем веку и любила насмешничать по поводу тех  стран,
в которых побывала.
   - Ну  тогда  поедемте  в  Шарбоньер,  попытаем  счастья  в  рулетку,  -
соблазняла Бернарда.
   Бернарда, особа двадцати восьми лет, принадлежала  к  обедневшей  ветви
семейства Прива-Любас.  Она  никогда  не  играла  на  собственные  деньги,
которые  с  трудом  зарабатывала  в  своем  родном   городе   перепродажей
антикварных вещей. Натали  была  азартным  игроком,  и,  когда  ей  везло,
Бернарда, нахально воруя у нее жетончики, тоже делала ставку; ей случалось
таким манером без малейшего для себя  риска  срывать  солидные  куши.  Она
называла этот способ "играть дуплетом".
   - Я уверена,  что  и  в  Клюзо  найдутся  какие-нибудь  развлечения,  -
упрямилась Натали. - Неужели здесь даже по воскресеньям заваливаются спать
в восемь часов вечера?
   - Давайте спросим у Нобле, - сказал Филипп.
   Мысль была вполне  логичная.  Нобле  выполнял  за  него  всю  работу  в
конторе, Нобле нашел для него приходящую  прислугу  и  подыскал  ресторан,
Нобле оберегал его покой, так как попасть в кабинет  директора  по  кадрам
можно было только через комнату, где  сидел  начальник  личного  стола,  и
поэтому господина директора никогда не тревожили.
   - Ладно, - сказала Натали. - Кстати, посмотрим на твою нянюшку Нобле.
   В своих письмах Филипп, разумеется, мог рассказывать Натали и  Бернарде
лишь о тех, кого он видел, а видел он  в  Клюзо  одного  Нобле,  и  Филипп
подробнейшим образом  описывал  его  целлулоидные  воротнички  и  манжеты,
"какие носили еще до  первой  мировой  войны",  рассказывал  о  карточках,
заведенных Нобле на каждого рабочего и служащего, с таинственными значками
всех цветов и всех форм, по которым  можно  было  сразу  узнать  все,  что
угодно:  усердие   в   работе,   политические   и   религиозные   взгляды,
принадлежность к профсоюзу, семейное положение, количество детей, любовные
связи - словом, всю жизнь человека.
   - Это шпик, - с брезгливой гримасой сказал Филипп своим дамам. - Но  ко
мне он относится с почтением, потому что я внук Франсуа Летурно, "великого
Летурно", как он выражается. - Все трое  весело  хохотали  и,  намекая  на
пьесу Жан-Поля Сартра, дали Нобле прозвище "Почтительный" [имеется в  виду
пьеса Сартра "Почтительная проститутка"].
   - Едем сейчас же к Почтительному, - потребовала Натали.
   Они застали Нобле за обедом. Жил  он  на  окраине  города,  у  Лионской
дороги, в  домике  дачного  типа,  построенном  по  стандартному  образцу,
утвержденному АПТО для квартир административного  персонала.  Мадам  Нобле
носила кольцо с маленьким бриллиантом - подарок мужа ко дню их  серебряной
свадьбы, плод огромных  жертв,  так  как  начальник  личного  стола  после
тридцатилетней службы на фабрике получал только сорок пять  тысяч  франков
жалованья в месяц. Филиппу Летурно платили шестьдесят пять тысяч, да  мать
давала ему сорок.
   Мадам Нобле тотчас предложила сварить для гостей кофе.
   - Нет, нет, ни за что! - ответила Натали, решив, что в таком доме кофе,
вероятно, отвратительный.
   Мадам Нобле так и поняла ее отказ. У этой седовласой женщины был свежий
цвет лица, как и подобает провинциалке, которая не  пьет  вина  и  вовремя
ложится спать. Она густо покраснела и тотчас ретировалась на кухню.
   - Что можно предпринять нынче  вечером  в  вашей  пустыне?  -  спросила
Натали.
   - Сходите в кино, - посоветовал Нобле. - Сегодня идет...
   - Я признаю только старые немые фильмы, - отрезала Натали.
   Натали была очень худа, но бюстом своим могла гордиться:  грудь  у  нее
была небольшая, округлая, упругая и высокая; поэтому Натали  почти  всегда
носила, как и в тот вечер, широкую юбку со  сборками  и  очень  облегающую
вязаную кофточку из тонкой шерсти; шея у нее была длинная и гибкая, голова
маленькая, с целой шапкой курчавых, коротко подстриженных волос, как будто
взлохмаченных порывом ветра; на худом лице резко выделялся горбатый нос  и
ярко намазанные губы, казавшиеся толще от подрисовки губной помадой. Когда
она пила, ее узкие карие глаза темнели, казались черными и  блестели,  как
два осколка антрацита; тогда она сверлила своих  собеседников  пристальным
взглядом, и выражение ее глаз ясно говорило: "Не  верю  ни  одному  слову,
лучше уж выкладывайте карты на стол".
   Натали ужасно не понравилась Нобле, он принял ее  за  потаскушку  из-за
обтягивающей грудь кофточки и  кроваво-красных  губ.  "Намазалась,  как  в
кино", - подумал он.  Но  когда  Филипп  Летурно,  представляя  ему  своих
спутниц,  назвал  одну  "мадемуазель  Эмполи",  а  другую  -  "мадемуазель
Прива-Любас", он сразу насторожился. Ему было хорошо известно, что  Эмполи
и Прива-Любасы - члены  правления  АПТО,  но,  какую  роль  они  играют  в
руководстве фабрикой, он не  знал.  С  тех  пор  как  предприятие  Франсуа
Летурно было поглощено акционерным обществом, Нобле  не  знал  хорошенько,
кто же его  хозяева.  Когда  он  приезжал  в  Лион  в  правление  АПТО  за
указаниями, его всегда принимал главный директор господин Нортмер -  такой
же служащий, как и он сам.
   - Нет ли у вас тут какой-нибудь танцульки? - приставала к нему Натали.
   - Да, да, -  подхватил  Филипп,  -  какого-нибудь  кабачка,  где  можно
потанцевать и выпить стаканчик под музыку?
   - Представьте, такая незадача - нынче вечером в Клюзо потанцевать можно
только на балу, который ежегодно устраивают здешние коммунисты.
   - Туда пускают только коммунистов? - спросил Летурно.
   - Да нет, - ответил Нобле. -  Танцевать  придет  все  та  же  молодежь,
которая пляшет каждое воскресенье в том же самом  зале  на  балах  местных
обществ: "Товарищество бывших  альпийских  стрелков",  "Игроки  в  кегли",
"Пожарная дружина", "Взаимопомощь садоводов".
   -  Взаимопомощь  садоводов?  Вот  забавно!   -   воскликнула   Бернарда
Прива-Любас.
   - Идемте к коммунистам, - решила Натали.
   Нобле повернулся к Филиппу:
   - Пожалуй, для вас это не совсем подходящее место...
   Филиппа очень удивило неожиданное  возражение  Почтительного.  Он  сухо
заметил:
   - Может быть, мне представится наконец случай встретиться  хоть  там  с
моими рабочими.
   - А вы не хотите пойти с нами? - спросила Бернарда у  дочери  господина
Нобле.
   Мари-Луиза Нобле, девица в лыжных брюках, слушала разговор, не проронив
ни слова. Вид у нее был угрюмый.
   - Я нигде не бываю в Клюзо, - ответила она.
   Нобле решил сопровождать молодых людей. "А то, пожалуй, хлопот  с  ними
не оберешься", - подумал он.


   Оркестр расположился на маленькой сцене, где иногда ставились спектакли
силами двух любительских трупп: "Общества  содействия  светской  школе"  и
"Патронажа св.Иосифа". В тот вечер  над  сценой,  во  всю  ее  длину,  был
протянут  плакат:  "Единство  действий  в  борьбе  за  мир  и   требования
трудящихся".
   Был киоск,  где  продавали  книги  и  брошюры,  был  буфет,  в  котором
активисты  исполняли  обязанности  официантов.   За   порядком   наблюдали
специально выделенные молодые люди, стоявшие у входа в зал и на  маленькой
площади у подъезда. В буфете за столом, украшенным красными гвоздиками, на
почетном месте сидел в окружении членов комитета секции и их семей рабочий
Кювро, герой большой забастовки 1924 года, в настоящее время  председатель
фракции коммунистов в  муниципальном  совете  Клюзо,  где  они  составляли
меньшинство.
   Появление  внука  "великого  Летурно"  и  Нобле  не   вызвало   особого
удивления. В первые годы после Освобождения почти вся  городская  верхушка
бывала на праздниках, которые устраивались коммунистами. Тогда в моде были
благотворительные  базары  на  американский  лад  -  продажа  с  аукциона.
Владелец скобяной лавки, фамилия  которого  неизменно  возглавляла  список
реакционных кандидатов на муниципальных выборах, каждый год жертвовал  для
аукциона старинное кресло стиля Людовика  XV  и  сам  же  выкупал  его  на
торгах, набавляя одну тысячную кредитку за другой. Он перестал  бывать  на
этих праздниках лишь после того, как в результате блока реакционных партий
коммунисты департамента лишились депутатских мест в Национальном собрании.
Но в апреле 195... года еще не все мосты между противными  сторонами  были
сожжены, и предполагалось, что сам мэр, радикал-социалист, пожалует на бал
около полуночи и чокнется с рабочим Кювро.
   Филипп Летурно и его спутники сели недалеко от оркестра - Филипп  между
двумя своими дамами, лицом к залу, а Нобле напротив них, спиной к публике.


   Как только я  показался  в  зале,  меня  усадили  за  стол,  украшенный
красными гвоздиками. Я прислушивался к  разговорам.  Речь  шла  о  Филиппе
Летурно. Кювро  -  "рабочий  Кювро",  как  его  звали  во  всех  окрестных
промышленных городах, - старик лет семидесяти, говорил:
   - Франсуа Летурно никогда не пришел бы на бал к рабочим. Но уж если  бы
пришел, то, конечно, без галстука бы не явился.
   Филипп Летурно был без пиджака, в пуловере, какие  носят  велосипедисты
на гонках иди спортсмены-лыжники.
   - Старик вел лютую  борьбу  против  нас,  но  он  нас  не  презирал,  -
продолжал Кювро. - Он бы никогда не привел к нам потаскушек...
   - У блондинки совершенно приличный вид,  -  возразила  Раймонда  Миньо,
жена инспектора почтового ведомства. Ее муж был секретарем местной  секции
компартии, но она сама никогда не выражала желания стать коммунисткой.
   Бернарда Прива-Любас гладко зачесывала назад свои  белесые  волосы,  не
красилась, носила  блузки  и  английский  костюм  строгого  покроя.  Тощая
фигура, одинаково плоская  спереди  и  сзади.  Под  сердитую  руку  Натали
говорила про нее: "Линялая - как будто целый век простояла  под  проливным
дождем".
   - Блондинка вырядилась под мужчину, - заметил Кювро. - Видали мы  таких
в Лионе лет двадцать пять назад. Я бы свою дочь и близко  не  подпустил  к
такой девке.
   - Ты же не знаешь ее, зачем так говорить? - запротестовал Миньо.
   -  Вот  они  каковы,  твои  товарищи!  -  сказала  Раймонда.  -  Увидят
какого-нибудь приличного человека и сейчас же  наскажут  про  него  всяких
гадостей.
   Миньо пожал плечами.
   Кювро не сводил с Филиппа и его  компании  пронзительных,  живых  глаз,
смотревших зорким взглядом из-под лохматых седеющих бровей.
   - А этот малый, - продолжал он, - хоть и невежа,  однако  сразу  видать
породу Летурно. Ростом вон какой вымахал,  но  сырой,  поди,  слабогрудый.
Помрет в санатории, как его папаша. А шея толстая, как у деда. Бычья  шея.
Такие в работе выносливы, будто быки в ярме, и вдруг сразу - хлоп!  Старик
Летурно так и не оправился  после  нашей  забастовки  двадцать  четвертого
года.
   - Нет, что ни говорите, по-моему, он красавец, -  воскликнула  Раймонда
Миньо. И, повернувшись к мужу, добавила: - Какая у  него  шея!..  Ну  вот,
знаешь, как в твоей книжке у этого, как его... Юпитера Олимпийского.
   Миньо в негодовании встал и ушел от нас.
   На другом конце стола  молча  сидела  Пьеретта  Амабль,  "мадам  Амабль
молодая". Я даже хорошенько не разглядел ее черт - так  меня  поразили  ее
глаза, громадные черные глаза. "Не видать лица - одни глазищи", - говорили
в Клюзо. Она сидела, сложив руки на коленях,  держалась  очень  прямо,  но
свободно, так же как сидел в минуты отдыха ее дядя, мой  сосед  в  деревне
Гранж-о-Ван, похожий на королей Меровингов.
   Миньо сходил узнать, сколько выручили в буфете и как