мпанье  виноградные  лозы
сажают под  деревьями  и  побеги  взбираются  высоко  по  стволу,  как  на
амальфитенском побережье рыбаки ловят осьминогов: спускают на песчаное дно
клубок булавок и потом дергают за веревку, чтобы он вращался волчком.
   Пьеретта медлила  идти  спать.  Голова  и  сердце  властвовали  над  ее
страстями.  Она  испытывала  наслаждение  только  тогда,   когда   страсть
неожиданно переполняла ее, как в то утро, на вершине горы, когда Красавчик
стал ее любовником. Тем не менее она и сейчас чувствовала себя  счастливой
оттого, что он с ней. Такой сильный, спокойный и уравновешенный человек, к
тому же он мастер на все руки, любая профессия ему  по  плечу,  из  любого
положения найдет выход; так хорошо прижаться к нему, идти с ним под  руку,
особенно на глазах всего Клюзо: ведь благодаря ему она вновь сдружилась  с
Маргаритой,   сошлась   ближе   с   соседями,   и   Пьеретта    испытывала
признательность к Красавчику за то, что стала наконец такой  же  женщиной,
как и все прочие.
   Пока Бомаск не знал Пьеретты, он  любил  стольких  женщин,  всех,  всех
женщин, так легко добивался их любви, что придавал  мало  значения  самому
обладанию.  Сплошь  и  рядом  оно  было  для   него   лишь   своего   рода
подтверждением, как  бы  подписью,  которой  скрепляют  нотариальный  акт,
доказательством того, что отныне он может ни в чем себе не отказывать.  Он
вел себя как и всякий другой мужчина,  но  особенно  ценил  непринужденные
отношения, доверительный шепот, шуршанье  юбок,  которые  он  имел  теперь
право измять, радость от прикосновения к нежной женской  коже,  кудрям,  к
которым было так приятно прильнуть лицом. Однако,  когда  он  поселился  с
Пьереттой как с женой,  итальянские  привычки  взяли  верх,  и  он  считал
вопросом чести исполнять свой долг, который,  по  его  мнению,  состоял  в
ежедневном отправлении супружеских обязанностей.
   Опять надвигалась гроза. "Я себя неважно чувствую", - сказала Пьеретта.
Когда Красавчик проснулся, он увидел, что она лежала на коврике у постели,
плотно закутавшись в одеяло. Такое необычное поведение  жены  он  объяснил
беременностью.
   В понедельник пришел толстяк Жан помочь старикам на уборке. Он взял  на
железной дороге недельный отпуск. Дверь в комнату Пьеретты не  запиралась;
она заснула, но вдруг ее разбудило грубое прикосновение чьих-то  рук.  Она
вскочила, вырвалась из чужих объятий и  только  тут  заметила,  что  стоит
полуодетая на  коленях  в  смятой  постели,  и  различила  в  сиянии  луны
нескладную фигуру Жана.
   - А ну убирайся, - прошипела она.
   - Чем я хуже твоего макаронщика? - возразил он.
   Жан изрядно выпил со жнецами и еле ворочал языком.
   - Вот я скажу своему макаронщику, он тебе живо мозги вправит, - сердито
бросила Пьеретта.
   За дверью  раздался  хохот.  Оказывается,  Жан  побился  об  заклад  со
жнецами, что он поладит с Пьереттой.
   - Ну что ты, что ты? - примирительно твердил он. - Я же ничего  дурного
тебе не сделал. Почему ты не хочешь? Ведь как-никак ты мне родня.
   Спотыкаясь на каждом шагу, он вышел  прочь.  Пьеретта  заставила  дверь
комодом. Она думала: а вдруг дядя, спальня которого  помещалась  в  другом
конце дома, тоже был посвящен  в  тайну  этого  пари?  На  следующее  утро
Пьеретта уехала в Клюзо.
   Конец лета выдался неустойчивый, жаркие дни сменялись грозовыми,  ночью
густые туманы скатывались в долину Клюзо. Вечерами Красавчик  и  Пьеретта,
обнявшись, подымались по узенькой тропке, вившейся  вокруг  виноградников,
по пути им попадались другие парочки, и это были самые прекрасные минуты.
   В сентябре все болезненные явления, связанные с  началом  беременности,
исчезли.  Красавчик  и  Пьеретта  по-прежнему  ходили   каждый   вечер   в
виноградники; внизу, у их ног, стены фабричных  корпусов,  залитых  лунным
сиянием, отражались в зеркале Желины,  а  река,  полноводная,  как  канал,
текла меж двух набережных, построенных попечениями  АПТО.  По  возвращении
домой  приходилось  удовлетворять  мужское  самолюбие  Красавчика.  Но   к
Пьеретте вернулся  сон,  и  она  засыпала  счастливая,  прижавшись  к  его
мускулистому плечу, обыкновенная женщина,  такая  же,  как  и  все  прочие
женщины. Она даже полюбила возиться на кухне.


   Фредерик Миньо, почтовый инспектор и секретарь секции  коммунистической
партии в Клюзо, взял отпуск во второй половине августа. Он  решил  поехать
вместе с  Раймондой  к  своему  товарищу  по  партизанскому  отряду,  ныне
виноградарю и муниципальному советнику маленького городка  в  департаменте
Эро.
   Битвы, шедшие там, показались Миньо  куда  более  напряженными,  чем  в
Клюзо. Коммунисты возглавляли борьбу, которую повели  сельскохозяйственные
рабочие и мелкие землевладельцы против политики правительства,  ущемлявшей
интересы виноградарей. За две недели Фредерик  участвовал  чуть  ли  не  в
шести демонстрациях. Местные жители организовали пикеты на  дорогах.  Союз
республиканской молодежи Франции покрыл  огромными  надписями  все  стены.
Миньо присутствовал на собрании, посвященном речи Маленкова на XIX  съезде
КПСС; прения длились до часу ночи - словом, "идейный  уровень"  был  здесь
несравненно выше, чем в районе, лежащем между Роной и Эн.
   Миньо, человек, как мы уже видели, крайне добросовестный, упрекал  себя
в том, что в их промышленном городке господствует застой, и обвинял в этом
также и секретариат секции Клюзо, то  есть  Пьеретту  Амабль,  и  рабочего
Кювро, и учителя Жаклара, который, впрочем, почти никогда  не  являлся  на
собрания.
   - Дай только вернуться домой, - говорил Фредерик жене.  -  Я  уж  сумею
теперь встряхнуть наших ребят, да и себя самого тоже.  Настало  время  для
суровой критики и самокритики.
   Раймонда  целиком  одобряла  намерения  мужа.   По   ее   мнению,   уже
давным-давно граждане города Клюзо заслуживают  самой  суровой  "критики".
Она охотно осталась бы жить в Эро. Пока  супруг  сидел  на  многочисленных
собраниях, она в обществе аптекарского ученика посещала казино в Палавасе.
Кавалер возил ее на мотоцикле. На полдороге он останавливал машину и молча
щупал  свою  пассажирку;  Раймонде  это   не   доставляло   ни   малейшего
удовольствия, но она терпеливо сносила эти маневры,  считая,  что  за  все
надо платить. Как-то вечером фармацевт, по ее  настоянию,  стал  играть  в
рулетку и просадил свое двухмесячное жалованье. Раймонда подумала  о  том,
как раскричалась бы ее мать - бросать такие деньги на ветер, да  еще  было
бы за что, а то, подумаешь, прижал ее немножко - с  какой  девушкой  после
вечеринки не шалит ухажер! Раймонду переполняла  гордость.  Она  уж  и  не
надеялась познать такую красивую жизнь.
   Миньо верил в магическую силу критики и самокритики. В 195... году  это
было своего рода поветрие. В начале собрания ячейки какой-нибудь  активист
поднимался с  места  и  заявлял:  "Товарищи,  разрешите  мне  выступить  с
самокритикой. Вчера я грубо обошелся со своей женой. А это прямая  отрыжка
мелкобуржуазных  нравов..."  Пришлось  вмешаться  руководству   федерации,
разъяснить, что критика и самокритика заложены в основу  всякого  научного
метода: ученый подвергает критике ту или  иную  гипотезу  и  на  основании
опыта  вносит  исправления  в   полученный   результат,   _учитывая   свои
собственные ошибки_; а политическое действие не что  иное,  как  практика,
требующая знания законов социальных явлений,  и  т.д.  и  т.д.  Однако  во
многих округах еще несколько месяцев, а то  и  больше  продолжались  такие
публичные покаяния. Как видно, в католической стране даже  атеисты  больше
тяготеют к магии, нежели к научной точности.
   В начале сентября, сразу же по возвращении в Клюзо, Миньо был вызван  в
главный город департамента к секретарю федерации.


   Шардоне, секретарь федерации, был единственным освобожденным работником
в департаменте, где насчитывалось 2775 коммунистов, за которых  голосовали
десятки тысяч избирателей. Другие члены секретариата,  бюро,  политической
комиссии могли посвящать партийной работе только свободные часы.
   Шардоне находился, таким образом, в  положении  генерала,  командующего
дивизией, которая вся целиком, включая и главный штаб, состоит  только  из
резервистов. Он получал в месяц восемнадцать тысяч франков на свои  личные
расходы, ездил только в третьем классе и во время поездок ночевал и обедал
у товарищей - сегодня у одного, завтра у  другого;  словом,  этот  генерал
дивизии был лишен транспортных средств и интендантства.
   Его департамент, как и большинство французских  департаментов,  состоял
из нескольких округов, совершенно различных по экономической и  социальной
структуре и еще более различных по политической обстановке: что ни  округ,
что ни коммуна, то свои особые условия.  Поблизости  от  Лиона  находились
крупные  предприятия  металлургической   и   текстильной   промышленности,
железнодорожные мастерские. На равнине преобладало земледелие, в  горах  -
скотоводство. Ремесленные поселки лежали в  высокогорных  равнинах.  Клюзо
стоял несколько в стороне  и  находился  в  самом  центре  скотоводческого
района. Каждая секция ставила перед секретариатом федерации свои  вопросы,
отличные от  вопросов  соседних  секций.  Меблированная  комната,  которую
снимал Шардоне в главном городе  департамента,  превратилась  в  настоящее
"картографическое  бюро",  где  на  многочисленных  картах  соответственно
большими или малыми красными кружками отмечалось количество членов партии,
синими крестиками - местонахождение  секций,  а  все  поля  были  исписаны
замечаниями экономического, социального и политического характера.
   Шардоне, сын архитектора-франкмасона, бросил  юридический  факультет  в
1943 году и ушел в партизаны. Командир партизанского отряда, член партии с
1923 года, железнодорожник, занимался его  политическим  воспитанием  и  в
ходе вооруженной борьбы, и в дни вынужденного затишья. В феврале 1944 года
железнодорожника убили,  и  Шардоне  занял  его  место.  Он  показал  себя
настоящим боевым командиром  и  дальновидным  политическим  руководителем.
После войны он  стал  посещать  партийную  школу,  блестяще  учился  и  по
окончании  курса   был   назначен   освобожденным   секретарем   партийной
организации. В тридцать лет он был уже руководящим работником - секретарем
федерации, ответственным за целый департамент, но ни разу в  жизни  он  не
вел низовой работы ни  на  одном  предприятии.  Этот  молодой  дивизионный
генерал никогда не  служил  рядовым.  Весь  первый  год  он  знакомился  с
вопросами сельского хозяйства. Его переизбирали год за годом. Разъезжая по
департаменту, он выбивался из сил. Он просто надрывался.
   Секретарь федерации фактически вспоминал о секции Клюзо лишь в  моменты
выборов.  Секция  работала  неплохо.  Газеты   распродавались   аккуратно,
членские взносы  поступали  без  опоздания.  Только  иногда,  изучая  свои
"карты", Шардоне удивлялся разительному несоответствию  между  количеством
рабочих, занятых на фабрике в Клюзо, и незначительным числом имевшихся там
членов партии. "Что-то у них не клеится",  -  думал  он,  но  его  тут  же
отвлекал какой-нибудь более неотложный вопрос. К тому  же,  как  известно,
текстильные предприятия - вообще трудный участок,  а  Шардоне  никогда  не
приходилось руководить борьбой рабочих текстильной промышленности.
   Он узнал о "Рационализаторской операции  АПТО  -  Филиппа  Летурно"  из
реакционных газет, которые изображали эту  "операцию"  как  некий  образец
того, чем могло бы стать в  государственном  масштабе  франко-американское
сотрудничество. Вслед за этим газеты сообщили, что  сам  господин  министр
"торжественно откроет в Клюзо "Цех высокой  производительности",  а  также
передвижную выставку американских профсоюзов". Шардоне получил  запрос  из
Центрального Комитета,  его  спрашивали,  какие  меры  принял  секретариат
федерации,  чтобы  помешать  маневру,  который  мог   получить   серьезный
политический резонанс не только в национальном, но и международном  плане.
Шардоне срочно вызвал к себе Фредерика Миньо.
   Они  вместе  наметили  план   борьбы:   листовки,   плакаты,   митинги,
кратковременные стачки, демонстрации. В заключение Шардоне сказал Миньо:
   - Твоя честь коммуниста поставлена на карту.


   С вокзала Миньо направился прямо к Пьеретте Амабль и застал дома только
Бомаска.
   Пьеретта задержалась у Маргариты,  сначала  проводила  подругу,  а  там
заболталась с ее матерью и вернулась домой, неся под мышкой кастрюлю,  так
называемую скороварку. До сих пор у Пьеретты не было скороварки, и  только
теперь она сможет полностью оценить все ее преимущества.
   Подымаясь по лестнице, Пьеретта услышала стук молотка. В  свободные  от
разъездов  и  ловли  форели  часы  Бомаск  мастерил  полки,   на   которых
предполагалось расставить папки с профсоюзными делами.  Поперечные  планки
он выкрасил в зеленый  цвет,  а  стойки  -  в  красный.  Целую  неделю  он
расписывал ребра полок розами.
   Пьеретта толкнула полураскрытую дверь. Миньо сидел у кухонного стола  и
нервно барабанил пальцами. Она и раньше  замечала,  что  Миньо  раздражает
возня  Бомаска  по  дому,  и  подумала  сейчас,  что  Фредерик,   конечно,
смягчится, когда привыкнет к тому, что она говорит "у нас дома", а  не  "у
меня дома",  как  говорила  раньше,  пока  еще  не  жила  с  Бомаском.  Ей
доставляло огромное удовольствие говорить "у нас  дома",  и  она  немножко
сердилась, на Миньо, когда замечала его надутую физиономию.
   - Ты о чем это думаешь? - набросился он на нее. - Почему ты  ничего  не
предусмотрела? Что ты делала целых три месяца?
   Пьеретта нетерпеливо вскинула голову.
   - О чем ты говоришь? Объясни, пожалуйста, - потребовала она.
   В дверях, ведущих в столовую, вдруг показался Красавчик.
   - Боюсь, что мой capriolino, того и гляди, начнет бодаться, - сказал он
и, беззвучно рассмеявшись, потрепал Пьеретту по волосам.
   - По-моему, объяснять нечего, если до  открытия  цеха  осталось  меньше
месяца. А ты чем занята? - воскликнул Миньо.
   - Покурим, козочка, - предложил Красавчик, протягивая Пьеретте сигарету
с золотым ободком.
   Пьеретта запрокинула голову и прижалась к плечу Красавчика.
   - Козочки щиплют траву, - сказала она. - А сигарет не курят.
   Она еще сильнее запрокинула голову, ища глазами глаза  Красавчика.  Оба
рассмеялись.
   "Скоро они впадут в полный идиотизм", - сердито подумал Миньо.
   - Ты намерена со мной разговаривать? - спросил он Пьеретту.
   - Ну конечно, - ответила Пьеретта.
   Они прошли в соседнюю комнату и сели по обе стороны стола,  заваленного
папками.
   Красавчик снова взялся  за  свои  полки.  Но  как  только  он  застучал
молотком, Пьеретта взмолилась:
   - Перестань, пожалуйста...
   Красавчик молча уселся в плетеное кресло и взял какой-то роман.
   Миньо рассказал Пьеретте о разговоре, состоявшемся с Шардоне.
   - Из чего явствует, - заключил Фредерик, - что ты  должна  организовать
кратковременную стачку, прекращение работы на двадцать четыре  часа.  Само
собой разумеется, стачку всей фабрики.
   - Это невозможно, - твердо ответила Пьеретта.
   И она изложила причины, которые нам уже известны.
   Миньо возразил, что ежели  секции  Клюзо  не  удастся  поднять  рабочее
население города против так называемой "Рационализаторской операции",  то,
значит, секция плохо работала последние  месяцы,  вернее,  даже  последние
годы.
   Пьеретта в свою очередь сказала, что  надо  считаться  с  фактами.  Что
рабочие Клюзо обмануты пропагандой АПТО, а христианские профсоюзы работают
на пользу Акционерного общества, не лучше  ведет  себя  и  профсоюз  "Форс
увриер". Если бы даже коммунисты добились от ВКТ - чего в действительности
еще нет, - чтобы ВКТ дала сигнал к забастовке, то  все  равно  большинство
рабочих, даже члены ВКТ, не поднимутся. Коммунисты, таким  образом,  могут
оторваться от рабочих масс, вместо того чтобы  увлечь  их  за  собой.  Что
перейти к действию и быть уверенным  в  успехе  можно  будет  лишь  в  том
случае, когда огромное большинство  рабочих  на  своем  опыте  убедится  в
правоте лозунга ВКТ против "Рационализаторской операции" АПТО.
   Миньо заявил, что дело  выходит  за  рамки  Клюзо,  что  оно  приобрело
национальное значение, что они обязаны любой ценой поднять трудящихся.
   - Такова точка зрения Шардоне и секретариата федерации, - заключил он.
   - Пускай Шардоне  явится  на  фабрику  и  сам  посмотрит,  -  возразила
Пьеретта. - Приказами условий борьбы не изменишь.
   Спор, подкрепленный с обеих  сторон  самыми  разноречивыми  доводами  и
доказательствами, затянулся до часу ночи. Каждый остался при своем мнении.
   - Я непременно приду на ближайшее собрание профгруппы, я сам поговорю с
товарищами, я тебе докажу... - твердил Миньо.
   Красавчик задремал над книгой, но в конце концов проснулся от  крика...
Он сварил кофе, чтобы окончательно прийти в себя, и, не вмешиваясь,  молча
слушал спор. Когда Миньо ушел, Красавчик вдруг сказал Пьеретте:
   - Такие люди приносят партии больше вреда, чем любой враг...
   Пьеретта даже рассердилась. Миньо, возразила она, человек исключительно
преданный, все свое время он отдает партии, у  него  к  тому  же  солидный
политический багаж. И когда он критикует,  пусть  даже  неправильно,  как,
например, сегодня, он  ведь  старается  расшевелить  людей,  нарушить  раз
заведенную  рутину,  ему  приходится  находить  решения,  и  по-своему  он
полезен...
   - Как муха в басне, - сказал Красавчик.
   Эта бестолковая муха, суетившаяся без пользы, упоминалась на  последнем
уроке  -  Красавчик  писал  про  муху   под   диктовку   Пьеретты.   Уроки
французского, правда, продолжались, но гораздо реже,  чем  раньше.  Целыми
вечерами они сидели, почти не  разговаривая,  любуясь  игрой  зарниц,  или
считали  секунды  между   вспышкой   молнии   и   ударом   грома:   "Гроза
приближается... уже  над  Гранж-о-Ваном...  удаляется...  идет  в  сторону
Сент-Мари-дез-Анж". Иногда они даже играли в карты с соседями.
   Но Пьеретта категорически отвергла "муху".
   Несмотря на свои двадцать пять  лет,  она  уже  знала,  как  это  знают
опытные полководцы и крупные предприниматели, что  всякий  преданный  делу
человек полезен  и  может  стать  поистине  незаменимым,  если  найти  ему
подходящее  место.  Она  пыталась  объяснить  это  Красавчику,  но   вдруг
заметила, что он спит.
   По правде говоря, Пьеретта была не так уж  сильно  уверена,  что  Миньо
находится на подходящем месте.



4

   В конце сентября я возвратился в Гранж-о-Ван.  Как-то  утром  Красавчик
сообщил мне, что тридцать три рабочих уволены с фабрики и что  собрание  с
целью организовать их защиту состоится сегодня по  окончании  работы  -  в
пять часов в зале для праздничных церемоний.
   - Помнишь тот зал, куда ты пришел на бал, устроенный коммунистами?
   Я подумал, что собрание даст интересный материал  и  поможет  завершить
мою историю АПТО очерком о сегодняшней борьбе рабочих, и  поэтому  с  утра
отправился через горы в Клюзо.
   На лугах после частых и обильных грозовых ливней ярко  зеленела  трава.
Косые солнечные лучи золотили легкую дымку, окутывавшую вершины  сосен.  Я
без труда добрался до ручейка - это здесь зачерпнула тогда Пьеретта полную
пригоршню воды и напоила Красавчика. Вся ложбина была  усеяна  грибами  на
высоких ножках с остроконечными шляпками, испещренными серыми  и  охряными
пятнами - словно их расписывали Гойя и Брак, -  так  называемыми  пестрыми
скрипицами.
   Надо сказать, что скрипица - весьма изящный гриб. Я не спеша  подымался
по, склону и думал - думал уже не в первый раз, - как  определить  понятие
изящества. Обычаи, мода дают на этот вопрос  столь  же  маловразумительный
ответ, как и "золотое сечение" Пифагора. Изящество отражает  гармоническое
соотношение  качеств,  присущих  данному  существу,  в   их   единстве   и
неповторимой индивидуальности. Опытный животновод сообщ