вместе решим, какой нам следует дать ответ.
   Послышался одобрительный гул. Слово взяла Луиза Гюгонне.
   - Профсоюз "Форс увриер", - начала она, - целиком присоединяется к ВКТ.
Мы все вместе пойдем в дирекцию...
   - Ты ведь еще ни с кем из нас не посоветовалась, - запротестовал другой
делегат "ФУ", столяр, который, как говорили, состоял в наушниках у Нобле.
   - У-у-у! - заулюлюкала толпа.
   Столяр пожал плечами и направился к дверям цеха.
   - Всем собраться здесь в одиннадцать часов, - крикнула Луиза Гюгонне. -
И вот вам мой совет, начинайте стачку немедленно.
   Ее слова тоже были встречены взрывом аплодисментов.
   Горбун куда-то исчез, и, лишь когда  рабочие  разошлись  по  цехам,  он
запер ворота. Было уже восемь часов тридцать минут.
   Пьеретта обошла всю фабрику  и  только  тогда  заглянула  в  свой  цех,
"стальной" цех, где было принято единодушное  решение  -  бросить  работу.
Когда она пробиралась между станками, работницы кричали ей вслед:
   -  Привет  Пьеретте!  Пьеретта,  держись!  Не  сдавайся!  Мы  все  тебя
поддержим!
   Затем делегаты отправились в контору. Теперь их было  уже  четырнадцать
человек. И по каменной лестнице они поднялись твердым, уверенным шагом.


   Инженер  Таллагран  и  Гаспар  Озэр,  начальник  отдела  рекламы  АПТО,
приехавший в Клюзо в связи с торжественным открытием цеха "РО",  сидели  в
кабинете Нобле. Нобле первый услышал топот ног поднимающихся  по  лестнице
делегатов. Недаром он проработал в АПТО тридцать пять лет.  Опытным  ухом,
только  по  шагам  делегации,  он  безошибочно  определял  степень  накала
возмущения на фабрике.
   - Ну, на сей раз, - обратился он к обоим инженерам, - придется туго.  -
И, повернувшись к секретарше, приказал: - Немедленно впустите их.
   Пьеретта положила на письменный стол Нобле пачку заказных писем.
   - Рабочие отказываются принимать их в расчет, - твердо произнесла она.
   Нобле пожал плечами.
   - Я сам знаю не больше вашего, - проворчал он.
   Он не скрывал, что не был извещен о предстоящем  сокращении,  и,  вынув
бумаги,  которые  были  вручены  ему  лишь  накануне,  заявил,  что  готов
присоединить их к письмам, принесенным  делегацией.  С  семи  часов  утра,
добавил Нобле, он пытается связаться  по  телефону  с  главной  дирекцией,
только что он застал господина  Нортмера,  который  подтвердил  приказ  об
увольнениях, но не пожелал ничего объяснить.
   - Хорошенькую же вы затеяли операцию, нечего сказать, -  заявила  Луиза
Гюгонне.
   - Другого выхода нет, - живо перебил ее Таллагран.  -  Ведь  фабрика  в
теперешних условиях работает в убыток.  Все  население  Клюзо  в  конечном
счете выиграет от этой реорганизации и т.д. и т.п.
   - А пока что вы нам прикажете жрать? - спросил кто-то из делегатов.
   - А что будет  с  нашими  детьми?  -  подхватил  делегат  христианского
профсоюза.
   Остальные  делегаты  не  вмешивались  в  беседу,  ожидая,  что   скажет
Пьеретта. Пьеретта сказала всего несколько слов:
   - Мы не принимаем ни увольнений, ни сокращенной недели. И мы посоветуем
нашим товарищам объявить стачку и не прекращать ее до тех пор,  пока  АПТО
не откажется от своих решений.
   Нобле бессильно махнул рукой.
   - Не советую валять дурака, - проговорил инженер  Таллагран,  -  только
зря себе лоб разобьете.
   - Прошу прощения, - перебил его Нобле, - но вести переговоры с рабочими
- это моя прямая обязанность.
   - А что думает по поводу действий АПТО директор по кадрам?  -  спросила
Луиза Гюгонне.
   - Он спит, - ответил Нобле.
   Нобле уже посылал курьера за Филиппом, но  тот  даже  не  отпер  дверь,
ничего не стал слушать и крикнул сквозь закрытые ставни: "Оставьте меня  в
покое".
   Пьеретта молча взглянула на делегатов, и они вышли из конторы.


   Как только за делегацией захлопнулась дверь, Нобле заявил инженерам:
   - Необходимо отложить открытие цеха "РО".
   Таллагран  горячо  запротестовал,  упрекнул  Нобле  в  мягкотелости,  в
"попустительстве подстрекателям".
   Не дослушав его, Нобле обратился к Гаспару Озэру:
   - Увольнение рабочих за три дня до торжественного открытия нового  цеха
фактически является провокацией, в которой я не  могу  принимать  участие.
Если дирекция будет настаивать на своем, я не поручусь, что в  четверг  не
начнется настоящая драка... Я-то, слава богу, знаю здешний народ.
   Гаспар Озэр принял сторону Нобле. Он был  даже  склонен  преувеличивать
важность событий. Весь подготовленный им  спектакль  пойдет  насмарку.  Он
ломал себе голову, зачем дирекции понадобилось вводить  в  его  пьесу  еще
такой момент, как волнения рабочих. Вместе с  Нобле  они  снова  позвонили
Нортмеру и объяснили ему положение дел: в десять  часов  утра  большинство
рабочих уже прекратило работу и так далее.
   - Открытие состоится в назначенный день, - ответил  Нортмер  и  повесил
трубку.


   Как только делегация вышла из конторы, Пьеретта вдруг сказала:
   - Что-то есть хочется.
   - Наконец-то! - обрадовалась Луиза Гюгонне.
   Прежде чем пойти по цехам, они завернули в ресторанчик  позавтракать  и
выпить по стакану красного.
   - А тебя наш народ любит, - сказала Луиза.
   "И правда любит", - подумала  Пьеретта.  Товарищи,  которые  еще  вчера
избегали оставаться с ней наедине, опасаясь вопросов, требующих прямого  и
точного ответа: "Что ты сделала, чтобы помешать "РО"?  На  какой  день  ты
назначила собрание?" - те самые товарищи сегодня  утром  первые  пришли  к
ней, сами попросили ее взять их судьбу в свои руки.
   - Народ верит партии, - ответила Пьеретта.
   - И тебе тоже, - добавила Луиза.
   "И  это  верно",   -   подумала   Пьеретта.   Еще   недостаточно   быть
дисциплинированным членом партии и  повторять  лозунги,  чтобы  увлечь  за
собой  массу.  Надо  делом  доказать,  что  ты  тверд  духом.  И  Пьеретта
порадовалась, что всегда была тверда духом.
   - Ребята тебе доверяют, - настаивала Луиза.
   - Это верно, - согласилась Пьеретта.
   Обе ели теперь в сосредоточенном молчании. Совсем неплохо передохнуть и
набраться сил перед боем.
   - А твой макаронщик все еще пьет? - спросила Луиза, которая знала  все,
что делается в городе.
   - Нет, - сказала Пьеретта.
   С того самого вечера, когда неделю назад Красавчик  сказал:  "Не  желаю
больше видеть у нас Миньо", он вдруг бросил  пить.  И  тогда  же  перестал
встречаться с Филиппом и ни разу не заглянул в кабачок. Вечерами  Пьеретта
читала, а он мастерил миниатюрный кораблик. Время от времени он  вскидывал
на нее сумрачный взгляд, но она не подымала глаз от  книги.  Говорили  они
мало и ни разу даже намеком не упомянули о своей первой "семейной  сцене".
Хотя Пьеретта скрыла происшедшее от Миньо,  он  и  сам  больше  к  ним  не
заглядывал.
   - Нет, - повторила  Пьеретта,  -  не  пьет.  -  (Женщины  в  Клюзо  без
малейшего стеснения говорят друг с другом о таких вещах.) - И все-таки  он
какой-то странный.
   Луиза кинула на нее быстрый взгляд.
   - Потом я тебе все объясню, - произнесла она.
   - Что ты мне объяснишь? - заинтересовалась Пьеретта.
   Луиза снова взглянула на Пьеретту и, не отрывая от нее своего  взгляда,
сказала:
   - Красавчик - славный  малый.  Вот  он  увидит,  какая  ты,  боевая,  и
образумится.
   - Ведь я всегда была боевая, - сказала Пьеретта.
   - Надо всем вместе в бой идти, - отозвалась Луиза.
   Они  поговорили  о  стачечном  комитете,  который  создавался   по   их
инициативе. Пьеретта тоже заказала вина. Уже давно она не чувствовала себя
такой бодрой.
   В одиннадцать часов она выступила перед тысячной толпой, собравшейся на
большой площади у ворот фабрики. Она указала  на  непосредственную  связь,
существующую между открытием цеха "РО", выставкой американских профсоюзов,
политикой правительства, находящейся в зависимости от Соединенных  Штатов,
и увольнениями. За утро в цехах успел назреть  гнев,  и  Пьеретта  сказала
также и об этом, ибо знала по опыту борьбы, что осознанный гнев  вдесятеро
усиливает его накал, Она предложила  "бастовать  до  победного  конца",  а
также призвала все население Клюзо принять участие в  демонстрации  против
торжественного открытия цеха "РО", назначенного  на  четверг,  и  объявить
бойкот американской выставке.
   Примерно то же самое повторила и Луиза Гюгонне.
   Каждое предложение делегаток встречалось одобрительными возгласами.
   После собрания с супругой инженера  Таллаграна  случился  конфуз  -  ее
освистали рабочие, и ей пришлось под дружное улюлюканье толпы покинуть  на
произвол судьбы отряд садовников, разбивавших под ее командой сад  у  цеха
"РО". Толпа сорвала флаги  и  выворотила  из  земли  кадки  с  олеандрами.
Инженер Таллагран успел вовремя дать распоряжение вахтерам запереть  двери
нового цеха.


   Владелец  кафе,  где  обычно  происходили  собрания  фабричной  ячейки,
согласился предоставить большую комнату, смежную с  залом,  под  помещение
стачечного  комитета;  в  комитет  вошли  представители  всех  профсоюзов,
председателем его избрали Пьеретту Амабль.
   Пьеретта тотчас же расположилась за столом со всеми своими бумагами.  В
шесть часов явился Миньо.
   - Послушай-ка, что мы решили... - начала она.
   - Слишком спешишь, слишком спешишь, -  удивленно  заметил  Миньо.  -  А
главное, ни с кем не посоветовалась.
   Его  тоже  поразило,  что  увольнение   произошло   за   три   дня   до
торжественного открытия цеха "РО АПТО - Филиппа Летурно".
   - АПТО, - наставительно произнес он,  -  ведет  себя  так,  будто  само
желает этих инцидентов. И не играем ли мы ему на руку? Почему, прежде  чем
начинать забастовку, ты  не  узнала  мнения  департаментского  Объединения
профсоюзов? Возможно, они располагают более полными сведениями, которых мы
просто не имеем.
   - Самое главное то, что рабочие наконец объединились для  защиты  своих
прав, - возразила Пьеретта.
   - Спешишь, спешишь, - с беспокойством произнес Миньо. - Ты обязана была
посоветоваться с партийными организациями...
   - Да, мы спешим, спешит вся фабрика, - ответила Пьеретта. - И прекрасно
делаем, что спешим. Если бы мы стали дожидаться  до  завтра,  те,  которые
меньше прочих пострадали от махинаций АПТО, -  короче,  все  ловкачи,  все
комбинаторы, чего доброго, передумали бы и  отказались  бы  от  борьбы:  с
какой стати, мол, рисковать всем  и  распинаться  за  своих  товарищей?  А
теперь повсюду выставлены забастовочные пикеты, и даже последние трусы  не
осмелятся пойти против единодушно  принятого  решения.  Сейчас  мы  сумели
создать такое положение, при котором страшнее пойти против своего же брата
рабочего, чем против хозяев; следовательно, сейчас даже трусость и та  нам
на руку.
   И Пьеретта  в  качестве  доказательства  своей  правоты  привела  слова
делегата христианского профсоюза, который только что  обратился  к  ней  с
вопросом: "А ты не боишься, что, если мы устроим в  четверг  демонстрацию,
АПТО ответит на это локаутом?"
   - Размышлял, как видишь,  с  самого  утра,  -  продолжала  Пьеретта.  -
Возможно,  дирекция  найдет  средство  оказать  на  него   соответствующее
давление. Он, конечно, в душе  не  прочь  уклониться.  Но  его  парни  так
воодушевлены нашим собранием и инцидентом, который  произошел  возле  цеха
"РО", что, если даже делегат "раздумает", за ним никто не пойдет.
   Пьеретта открыла школьную тетрадку, куда так и не занесла ничего  после
памятного разговора с Маргаритой. Своим ясным  и  убористым  почерком  она
записала на чистом листке первые пункты плана:
   "Поставить в известность федерацию.
   Использовать для борьбы местную демократическую печать".
   - Ты бы не мог съездить в город на мотоцикле? - обратилась она к Миньо.
   - Хорошо, поеду, - согласился Миньо.
   - А потом зайдешь сюда, расскажешь,  что  думают  товарищи.  Если  меня
здесь не будет, загляни ко мне домой, в любой час.
   - Ладно, - ответил Миньо.
   Два этих задания  Пьеретта  объединила  фигурной  скобкой  и  приписала
сбоку:
   "Ответственный: Миньо".
   "Срок отчета в проделанной работе: сегодня ночью".
   И ниже строчкой:
   "Мобилизовать  для  предстоящей   демонстрации   железнодорожников   из
Сент-Мари".
   - Можешь туда съездить? - спросила она Кювро, который, с самого полудня
не покидал стачечного комитета.
   - Конечно,  могу,  -  отозвался  тот.  -  Сейчас  и  отправлюсь.  Через
пятнадцать минут идет поезд. Я всех парней из депо наперечет знаю...
   -  Отчитаешься  в  проделанной  работе  завтра  утром,  -  предупредила
Пьеретта.
   Затем она записала:
   "Составление плакатов и листовок".
   - Этим я сама займусь, - произнесла она. - Но мне  понадобится  подпись
Луизы и делегата христианского профсоюза.
   Она написала:
   "Ответственная: Амабль".
   Кювро направился к выходу.
   - По дороге загляни к Жаклару, - крикнула она ему вслед.  -  Предупреди
его, что он нужен  в  стачечном  комитете,  -  пусть  приезжает  со  своим
автомобилем. Надо отвезти сегодня вечером тексты  плакатов  и  листовок  в
типографию А *... [демократическая газета  округа  (прим.авт.)]  А  завтра
заехать за материалами.
   Она написала:
   "Ответственный за печатание плакатов и листовок, а также за  транспорт:
Жаклар".
   И строчкой ниже:
   "Расклейка плакатов".
   - Хорошо, чудесно, вполне с тобой согласен, - вдруг сказал Миньо.


   ВТОРНИК И СРЕДА

   Во вторник  Филипп  Летурно  обнаружил  среди  адресованной  ему  тощей
корреспонденции бандероль, в которой лежали два номера "Эко  дю  коммерс",
финансового еженедельника. Филипп с  удивлением  взглянул  на  неожиданную
посылку - впервые в его адрес поступало подобное издание.
   Две заметки были обведены синим  карандашом.  Первая  в  номере  от  15
сентября:

   "СТРЕЛЯЙТЕ ПЕРВЫМИ, ГОСПОДА АНГЛИЧАНЕ!
   Переговоры, которые  велись  с  начала  нынешнего  года  между  группой
французских  промышленников  и  финансистов  и  пекинским  правительством,
закончились в августе месяце договором о взаимных поставках.
   Китай обязался поставлять во Францию шелк-сырец в обмен на  французские
паровозы.
   Взаимные поставки позволили бы французской текстильной  промышленности,
работающей на натуральном шелке,  преодолеть  те  трудности,  которые  она
переживает с начала войны в Корее в связи со значительным  повышением  цен
на шелк-сырец на мировом рынке.
   Но в результате  протеста,  заявленного  посольством  США,  французское
правительство запретило экспорт в Китай паровозов, поскольку они  включены
в список "стратегических материалов".
   Пекин незамедлительно передал заказ группе  английских  промышленников,
которые с радостью ухватились за это предложение. Британское правительство
не чинит препятствий поставкам".

   Вторая заметка в газете (от конца октября) гласила:

   "РАЗДОРЫ В АПТО
   Основные  итальянские  поставщики   шелка-сырца   прекратили   поставки
французскому акционерному обществу АПТО, которое, как  стало  известно,  в
связи с этим находится в затруднительном положении.
   По-видимому, это  эпизод  борьбы  за  контроль  над  АПТО  между  двумя
конкурирующими  группами:  франко-английским  банком  В.Эмполи  и   Кo   и
американской группой Дюран де Шамбора, которая  в  течение  последних  лет
приобрела  несколько   крупных   пакетов   акций   АПТО   и   предполагает
переоборудовать французские предприятия для выпуска  искусственного  шелка
из сырья, поставляемого американскими фабриками".

   - Какой кретин мог вообразить,  что  меня  интересует  вся  эта  волчья
грызня? - проворчал Филипп.
   Было уже два  часа  пополудни.  Филипп  только  что  встал  с  постели.
Приходящую прислугу он  отослал,  даже  не  открыл  ей  двери.  Теперь  он
старался спать как можно больше, в  надежде  хотя  бы  таким  путем  убить
бесконечно длинные часы. Газеты он швырнул на  полку  книжного  шкафа  без
дверец. Об увольнениях и стачке он еще ничего не знал.
   Вот уже целую неделю Красавчик не являлся на их ежедневные свидания,  и
Филипп выходил из дому только в кафе, где  можно  было  поиграть  в  шары.
Заведение это стояло в стороне от Клюзо, на Лионском шоссе,  посещали  его
барышники, владелец скобяной давки и старшие мастера фабрики.
   В послеобеденные часы, когда посетителей не было, официантка  принимала
клиентов в зале второго этажа, облюбовав для этой цели диван, помещавшийся
в уголке между буфетом в стиле Генриха II и креслом, обитым оливково-бурым
плюшем. Филипп угощал хозяйку вином, играл в шары со старшими мастерами  и
в карты с барышниками. К закрытию кафе он каждый раз  до  того  напивался,
что хозяйке с  официанткой  приходилось  отводить  его  домой,  причем  во
избежание скандала и пересудов они выбирали самые глухие переулки.
   Официантке не исполнилось еще и восемнадцати лет,  у  нее  было  весьма
заманчивое декольте и наглый взгляд. Филипп все чаще и  чаще  подымался  в
верхний зал. Это вдруг стало для него настоятельной  потребностью.  Девица
вела себя с ним  крайне  грубо,  бесцеремонно  обшаривала  и  очищала  его
бумажник и карманы и притом непрерывно его поносила.  Филипп  бросался  на
нее, но, даже уступая ему, девица не прекращала  брани  и  щипала  его  до
крови. Филипп наслаждался, открывая в себе  мужские  достоинства.  Вопреки
мечтам наяву или, быть может, благодаря им  он  вдруг  стал  бояться,  что
очутится в дурацком  положении,  если  Пьеретта  в  один  прекрасный  день
приблизит его к себе, - словом, повторится та же история, в которой  он  в
свое время с отчаянием и страхом признался матери, а она направила  его  к
специалисту по психоанализу.
   Только во вторник вечером  от  одного  старшего  мастера  он  узнал  об
увольнениях и стачке. Но он уже достаточно выпил и выслушал  это  известие
рассеянно.
   В среду  его  разбудил  стук  -  это  стучал  дедушка  в  ставни  окна,
выходившего в парк. Валерио Эмполи с  самого  утра  пытался  связаться  по
телефону с Филиппом и в конце концов решился  позвонить  старику  Летурно.
Рассыпаясь в извинениях и любезностях,  он  попросил  позвать  к  телефону
пасынка.
   Филипп, как был в халате, пошел в "замок" и вызвал банк.
   - Ты прочел газеты, которые я тебе прислал? - спросил Эмподи.
   - Нет, - ответил Филипп. - А какие газеты?
   - Два номера "Эко дю коммерс".
   - Ах, эти. Да, прочел две заметки, отчеркнутые синим карандашом.
   - Вот именно, - отозвался Эмполи. - Надеюсь, эти  заметки  заинтересуют
твоих друзей.
   - Каких друзей? - спросил Филипп.
   - Ну, этого почтового служащего и молодую женщину...
   - Ах да... - протянул Филипп.
   - Ты по-прежнему с ними встречаешься?
   - Ну конечно, - ответил Филипп.
   - Так вот что, - сказал  Валерио,  -  если  ты  не  желаешь  показаться
подозрительным в их глазах,  советую  тебе  ничего  не  говорить  о  нашей
теперешней беседе...
   - Не понимаю... - прервал Филипп.
   - Я говорю, чтобы не показаться подозрительным в их глазах.
   - А-а, - протянул Филипп.
   - Ну, как там у вас в Клюзо?
   - Плохо, - ответил Филипп.
   - Вот как?
   Последовало молчание.
   - Значит, до четверга...
   - Почему до четверга? - спросил Филипп.
   - Да как же... - сказал Эмполи.
   - Ах да... до четверга.
   - До четверга, - повторил Эмполи и повесил трубку.
   В продолжение всего разговора старик  Франсуа  Летурно  не  отходил  от
внука.
   - Из-за чего вы тут торгуетесь? - спросил он.
   - Я вовсе не торгуюсь, - ответил Филипп. - Я даже на это не способен.
   - Хорошенькое вы затеяли дельце, - яростно крикнул старик Летурно.
   Филипп пожал плечами.
   - Я никогда ничего не затеваю, - огрызнулся он.
   Дедушка оглядел его с головы до ног.
   - Уже полдень, - сказал он, - а ты еще до сих пор из ха" дата не вылез.
Будь я хозяином, я бы тебя немедленно турнул, не посмотрел бы, что ты  мой
родной внучек.
   - Я бы вам только спасибо сказал, - ответил Филипп.
   - Ты лишь на одно способен, - продолжал старик, - морить  голодом  моих
рабочих.
   - Ну знаете, и вы в свое время их поморили немало, - возразил Филипп.
   -