Я? - закричал старик. - Я делом своей чести считал занять  как  можно
больше рабочих рук.
   - Чем больше волов в стойле... - начал было Филипп.
   - А вы, - кричал дед, - вы лишь  тогда  успокоитесь,  когда  у  вас  на
фабрике будут только машины и ни одного человека.
   - Однако ж, когда рабочие старели и вы не могли больше извлекать  с  их
помощью прибыли, вы выгоняли их прочь,  как  отслужившую  клячу  гонят  на
живодерню.
   - А ты гонишь их на живодерню в расцвете сил, - орал старик.
   - Я?.. - сказал Филипп, отступая на шаг. - Я? - повторил он. - Я?.. Вы,
значит, до сих пор не поняли, что я заодно с рабочими против АПТО.
   - А что ты для них сделал? - спросил дедушка.
   - Во всяком случае, не благодетельствовал им  через  свою  сестру  и  в
обмен за свои благодеяния не посылал их к исповеди, - отрезал Филипп.
   - Моя бедная сестра выполняла свой долг, она, как могла, старалась  мне
помочь.
   - Ах! - воскликнул, не слушая его, Филипп. - Если бы они захотели  меня
допустить...
   - Кому это ты нужен, такой никудышник? - заметил дедушка.
   - Если бы рабочие захотели иметь со мной дело... - продолжал Филипп.
   Старик Франсуа Летурно долго и молча глядел на внука, затем сказал:
   - Ты еще до сих пор ничего не понял в  жизни.  Ты  все  переворачиваешь
вверх ногами, все видишь навыворот. Вот что мне уже  давно  хотелось  тебе
сказать.
   И дедушка заговорил.  Филипп  слушал  его  с  нескрываемым  удивлением.
Говорил старик очень громко, вдруг замолкал, ворчал себе что-то  под  нос,
иной раз раскатисто пускал крепкое словцо, изливал, должно быть,  то,  что
накипело у него на душе, то, о чем шепотом разговаривал сам с собою, когда
возился  в  розарии.  Дедушка  признал,  что  "часто  обходился  круто"  с
рабочими. Недаром говорили, что у него есть хватка  -  так  тогда  принято
было выражаться о некоторых хозяевах. Ведь он вынужден был  защищаться  от
конкурентов, которые с ним самим  обходились  весьма  круто,  и,  главное,
защищаться против банкиров, спекулянтов, биржевиков - против  финансистов,
а у них, как известно, нет ни стыда, ни совести, ни родины.
   И что же! В конце концов финансисты его одолели.
   А сейчас  финансисты  обрекают  его  рабочих  на  голодную  смерть.  Он
подсчитал, что в 1900 году на те деньги, которые рабочие получали  у  него
на  фабрике,  они  могли  купить  куда  больше  всякой  всячины,  чем  при
теперешних заработках, и после двенадцатичасового рабочего дня они не  так
тупели, как теперь, с этими американскими темпами,  хоть  и  заняты  всего
восемь часов в сутки.
   Из-за этих господ финансистов  он,  Франсуа  Летурно,  вынужден  теперь
копаться в саду, будто какой-нибудь железнодорожный чиновник  в  отставке.
Но с рабочими у них не пройдет - зубы  сломают.  Теперь  сила  на  стороне
рабочих, и, если они бросят вертеть эти проклятые машины, пусть  биржевики
не пытаются играть на понижение, дабы пополнить свой дефицит, - все  равно
не поможет, все равно сдохнут, как скорпион, который кусает себя самого. И
вот если бы он не был так стар, он, Франсуа  Летурно,  "великий  Летурно",
первый возглавил бы  борьбу  своих  рабочих  и  прогнал  бы  вон  всю  эту
безродную сволочь, которая и у него и у рабочих отняла фабрику.
   Вот что выложил, примерно в  этих  самых  выражениях,  Франсуа  Летурно
своему внуку. Он повторялся, начинал сызнова, он  говорил  о  финансистах,
биржевиках и прочих с тем же презрением, с каким о них говорили его  деды,
основатели первой шелкопрядильной мастерской, поставившие себе  на  службу
воды Желины.
   Филипп вернулся домой, в бывший флигель для сторожей. Первым  делом  он
отыскал номера  "Эко  дю  коммерс",  полученные  накануне,  и  внимательно
перечел заметки, отчеркнутые синим карандашом. Затем принял  холодный  душ
(в соседней комнате Натали установила переносный душ) и снова перечел  обе
заметки. После этого он отправился в горы и долго  бродил  в  одиночестве.
Около пяти часов он вернулся в Клюзо и побежал к Пьеретте.
   Но дома он застал только Красавчика, который беспокойно  шагал  взад  и
вперед  по  всем  трем   комнаткам   квартиры.   Ему   страстно   хотелось
присоединиться к рабочим АПТО и принять участие в завтрашней демонстрации,
но, с другой стороны, он не мог  преодолеть  неприязни  к  Миньо,  который
торчит теперь возле Пьеретты и с которым придется -  хочешь  не  хочешь  -
разговаривать как с товарищем.
   - Где Пьеретта? - спросил Филипп.
   - А зачем она тебе понадобилась?
   Филипп взмахнул газетами.
   - Видишь ли, я хочу сообщить секции крайне важные сведения.
   С тех пор как Филипп стал дружить с Красавчиком, он  в  подражание  ему
тоже говорил просто "секция".
   - Она дежурит в стачечном  комитете  вместе  с  товарищами,  -  ответил
Красавчик.
   Филипп поспешил туда.


   СРЕДА

   О событиях, разыгравшихся в Клюзо, я узнал от своей соседки Эрнестины.
   Когда в среду утром я открыл окно, Эрнестина  уже  была  за  работой  -
усердно подметала крылечко. Этой осенью она ходила в узеньких брючках,  на
манер лыжных, и кожаной курточке на бараньем меху.
   - Там, внизу, тоже дела плохи, - крикнула она мне.
   Для вящей наглядности Эрнестина ткнула большим пальцем  через  плечо  в
направлении гор и перевала на Клюзо.
   Накануне Жюстен получил повестку, извещавшую об увольнении, но все-таки
поехал  в  Клюзо  на  мотоцикле  только  затем,  чтобы  присутствовать  на
собрании, устроенном стачечным комитетом. Для себя лично он не  так-то  уж
сильно жаждал победы рабочих, больше того, увольнение было ему на  руку  -
наконец-то волей-неволей придется принять давно  обдуманное  решение.  Всю
ночь он вслух строил планы их  будущей  жизни:  усадьбу  продать,  трактор
продать, двух коров тоже продать и уехать в Гренобль или в Лион;  конечно,
он там найдет себе работу,  не  будет  больше  гнуть  спину,  как  простой
чернорабочий,  а  подыщет   что-нибудь   более   подходящее   для   такого
квалифицированного механика, каким он себя считал. Эрнестина тоже поступит
на завод,  и  на  заработки  обоих  они  будут  жить  куда  лучше,  чем  в
Гранж-о-Ване.
   -  Придется,  видно,  расставаться  с  моей  живностью,   -   вздохнула
Эрнестина.
   При слове "живность"  она  описала  рукой  широкий  круг,  куда  попали
коровы, овцы, ягнята, индюшки, цесарки, одичавшие куры, а  дальше  и  весь
пейзаж, словно выписанный кистью Юбера Робера, - все, что  окружало  двор,
все, что жило и  дышало  на  территории  "островка",  всех  людей  и  всех
животных.
   - Там, внизу, тоже дела плохи, - сказала  она,  ибо  дела  и  здесь,  в
Гранж-о-Ване,  шли  все  хуже  и  хуже.  Весна  и  начало  лета   выдались
засушливые, а во время сенокоса пошли дожди, и скошенная  трава  гнила  на
лугах.  От  грозовых  ливней  полегла  уже  созревшая  рожь,  град   побил
виноградники. С  наступлением  осени  цены  на  скот  в  соседних  округах
окончательно  упали.  И  в  довершение  всего  работы  по   электрификации
железнодорожной ветки  кончились,  железнодорожники  из  Сент-Мари-дез-Анж
получили уведомление о скорой переброске их  в  другое  место;  паровозное
депо было накануне закрытия, ремонтные мастерские тоже закрывались,  людей
предполагалось рассовать кого в другие депо, кого на сортировочные станции
в соседние  департаменты.  А  ведь  большинство  девушек  из  Гранж-о-Вана
выходили замуж за железнодорожников и  продолжали  сами  крестьянствовать.
Теперь для многих семей, где и муж и жена  имели  свою  копейку,  наступал
конец относительному благополучию.
   - А знаете, - сказала мне Эрнестина, - Жюстен  даже  доволен,  что  его
уволили. Но завтра он все равно пойдет на демонстрацию против американцев;
они издеваются над нами и устроили в самом центре Клюзо, да  еще  в  такой
момент, свою поганую выставку. Я бы, конечно, тоже  пошла,  да  Жюстен  не
хочет, потому что у меня слабые бронхи, а там,  говорят,  пожарники  будут
обливать демонстрантов из  шлангов.  Тоже  американское  изобретение,  как
атомная бомба, а  вы  знаете,  что  из-за  этой  бомбы  все  времена  года
перепутались, пролетит самолет - п-ш-ш! - а дубы кругом умирают...


   Я попал в Клюзо после обеда.
   Происходившие там события особенно интересовали меня  теперь,  когда  я
почти закончил серию статей об АПТО. По существу, у меня получился  скорее
исторический очерк, в основу которого легли  документы,  доставленные  мне
Миньо, а последнему их в свою очередь  вручил  Филипп  Летурно.  Я  описал
первые французские шелкопрядильные фабрики, выросшие  на  берегах  Желины,
накопление капиталов,  имевших  своим  источником  труд  детей  из  горных
деревушек  и  "кающихся  Магдалин",   соперничество   шелковых   магнатов,
воровство,  банкротство,  самоубийства,  затем  концентрацию  предприятий,
вмешательство финансистов, образование монополий, постепенное  превращение
их  в  международные  картели  и,  наконец,  вмешательство  американцев  и
подготовку  войны  как  фактор  нового  передела   мировых   рынков.   Мои
предположения о роли семейства Дюран  де  Шамбор  в  американской  атомной
промышленности полностью подтвердились.
   Мне указали помещение стачечного комитета. В заднюю комнату доступ  для
клиентов был закрыт. В первом зале с утра  сидели  пикетчики,  в  основном
члены СРМФ.  Миньо  договорился  с  хозяином  кафе,  чтобы  молодым  людям
подавали только пиво или лимонад. Все покорились.
   Из заднего зала вынесли столы, за исключением трех,  которые  составили
"покоем". Когда я вошел, я  сразу  же  заметил  Пьеретту.  Она  сидела  за
средним столом, а перед ней лежала  открытая  школьная  тетрадка.  Учитель
Жаклар отчитывался в выполнении задания.
   Делегат раскладывал на соседнем столе доставленные Жакларом из главного
города департамента плакаты и листовки.
   Секретарь федерации Шардоне, Миньо и  Луиза  Гюгонне  правили  черновик
новой листовки.
   По стенам зала сидели на скамьях рабочие  и  работницы  и  ждали  своей
очереди поговорить с Пьереттой, председателем стачечного комитета.
   Все время  в  комнату  входили  и  выходили  молодые  рабочие,  которых
посылали с различными поручениями. Накурено было ужасно. Курили все. Кювро
скручивал сигарету за сигаретой  и  немилосердно  дымил.  Перед  Пьереттой
Амабль стояла полная доверху пепельница, рекламирующая  знаменитый  абсент
"чинзано". Все прочие бросали окурки прямо на пол.
   Шардоне  попросил  меня  выправить  листовку,  которую   предполагалось
раздать  завтра  демонстрантам.  По  его   словам,   товарищи   из   Клюзо
недостаточно ясно подчеркивали в листовке связь их местной борьбы с  общей
борьбой за мир и национальную независимость. Кто довел их до  безработицы?
АПТО, связанное с американским  трестом  Дюран  де  Шамбора.  Мы  являемся
жертвой политики подготовки к войне.  Вот  что  надо  было  подчеркнуть  в
первую очередь.
   Луиза Гюгонне не соглашалась "говорить о  политике"  в  листовке,  цель
которой - воодушевить рабочих на борьбу против увольнений и открытия  цеха
"РО" как непосредственной причины увольнений.
   Пьеретта, окончив беседу с Жакларом, вмешалась в разговор.  В  принципе
она была согласна с  доводами  Шардоне.  Но  она  полагала,  что  листовка
составлена им в слишком общих и недостаточно ярких выражениях.
   - Вот упрямица-то, - пожаловался мне Шардоне. - А все-таки молодец, что
добилась здесь у них, в Клюзо, объединения рабочих.
   Затем он спросил меня, какого я мнения о его листовке. Я  тоже  считал,
что звучит она слишком отвлеченно. Вместе с Пьереттой мы стали набрасывать
новый вариант.
   Старик Кювро недавно  приехал  из  Сент-Мари-дез-Анж.  Железнодорожники
обещали принять  участие  в  завтрашней  демонстрации  -  они  все  вместе
прибудут с тринадцатичасовым поездом. И еще сегодня к вечеру пришлют отряд
в помощь забастовщикам для расклейки плакатов.
   - А кто обеспечит охрану расклейки? - обратилась Пьеретта к Миньо.
   - Я думаю поручить это дело членам СРМФ, - ответил тот.
   - Вот как! - заметила Пьеретта.
   Один товарищ, служащий префектуры, только  что  позвонил  в  комитет  и
сообщил, что несколько машин с полицейскими  уже  отправлены  в  Клюзо.  А
молодежь всегда  не  прочь  побузить,  Поэтому  Пьеретте  хотелось,  чтобы
расклейкой плакатов  занялись  "серьезные  товарищи,  которые  спокойно  и
невзирая ни на что довели бы работу до конца".
   - Пьеретта права, - подтвердил Шардоне.
   - А ты кого предлагаешь? - спросил Миньо.
   - Попросим-ка Визиля организовать  отряд  для  защиты  расклейщиков,  -
вдруг предложил старик Кювро.
   - Он даже не потрудился сюда явиться, - сказала Пьеретта.  -  Но  мысль
хорошая.
   - Нет, нет и нет, - запротестовал Миньо.
   Визиль  был  тот  самый  железнодорожник   и   помощник   брандмейстера
добровольной  пожарной  дружины,  бывший  командир  партизанского  отряда,
который тогда на балу, выступив на защиту Бомаска, помог навести порядок и
проделал это, надо признаться, не без некоторого фанфаронства.
   - Это настоящий анархист! - воскликнул Миньо.
   - Правда, с ним столковаться нелегко, - согласилась Пьеретта, - но,  во
всяком случае, это не мальчишка.
   - Ну, пошла... - прервал ее Миньо  и,  повернувшись  к  Шардоне,  начал
перечислять секретарю все провинности Визиля против партийной дисциплины.
   Шардоне вопросительно взглянул на Пьеретту.
   - Самая подходящая для него работа, - сказала она.
   - Пускай Пьеретта делает как знает, - заключил Шардоне, повернувшись  к
Миньо.
   Весь этот вечер Шардоне предоставлял Пьеретте полную свободу  действий.
Не то  чтобы  он  делал  это  с  заранее  обдуманным  намерением,  но  все
присутствующие, и я в том числе, невольно прониклись уважением к Пьеретте:
достаточно было видеть, как внимательно она выслушивает  каждого,  кто  бы
что ей ни говорил, как умеет в двух словах  изложить  смысл  расплывчатого
предложения, а затем подсказать правильное решение. И  все  так  спокойно,
так понятно, что  каждый  отходил  от  стола  в  полное  уверенности,  что
Пьеретта лишь выразила его собственную мысль.
   Шардоне почти ничего не знал об особенностях борьбы в  Клюзо.  Публично
он вообще выступал с трудом. Будучи по натуре человеком  холодным,  он  не
умел  увлечь  за  собой  ни  отдельных  людей,  ни  массы.  Но  сначала  в
партизанском  отряде,  а  затем  на  посту  секретаря   федерации   он   в
совершенстве овладел техникой руководства, которая больше  чем  наполовину
складывается из умения незаметно предоставлять свободу действия тому,  кто
оказался на уровне порученных ему задач, и терпеливо, исподволь отстранять
тех,  кто  не  справляется,  заменяя  их  более  подходящими  людьми:  так
действуют  великие   полководцы,   великие   предприниматели   и   великие
революционеры.
   - Сходи за Визилем, - попросила Пьеретта старика Кювро.
   В эту минуту в зал вошел молодой пикетчик.
   - Филипп Летурно хочет с тобой поговорить, - обратился он к Пьеретте. -
Что нам с ним делать?
   - Делать с ним ничего не надо, - смеясь, ответила Пьеретта. -  Одно  из
двух: ты или впустишь его, или не впустишь, вот и все...
   - Визиль имеет последователей, - не унимался Миньо.
   - Впусти Летурно, - сказала Пьеретта пикетчику.
   Филипп одним рывком распахнул дверь, огляделся в накуренном  зале,  ища
взглядом Пьеретту, и направился прямо к ней.
   - Тут у меня для вас кое-что есть, - сказал он и стал судорожно  шарить
по карманам, как всегда набитым бумагами.
   На Филиппе был спортивный пиджак из клетчатой  материи  желто-оранжевых
тонов, из-под  расстегнутого  ворота  рубашки  виднелась  грудь,  поросшая
густой белокурой шерстью.
   Так как поиски не увенчались успехом, Филипп вывалил на стол все бумаги
и с минуту нервно рылся в их беспорядочной куче. Как только он появился, в
зале воцарилось молчание. Молодые пикетчики вошли вслед за  ним  и  встали
полукругом за его спиной. Рабочие, сидевшие вдоль стен  на  скамьях,  тоже
поднялись и приблизились к столам, составленным "покоем". Все взгляды были
устремлены на Филиппа.
   Наконец Филипп обнаружил оба номера газеты, которые он, выходя из дому,
свернул чуть ли не в десять раз,  так  что  их  трудно  было  отличить  по
формату от обыкновенного конверта. Неловким жестом он развернул газету.
   - Вот, посмотрите, - сказал он, - я  тут  обвел  синим  карандашом  две
заметки. По-моему, они могут представить для вас интерес.
   Пьеретта внимательно прочитала обе заметки.  Филипп  стоял  перед  ней,
подавшись вперед всем телом, положив обе ладони на край стола.
   - Этих сведений нам как раз и не хватало, - обратилась Пьеретта  к  Шар
доне. - Теперь можно переделать твою листовку.
   Миньо поднялся с места и стал читать заметки через плечо Шардоне.
   - Садитесь, - предложила Пьеретта Филиппу.
   Делегат, тот, который раскладывал плакаты на столе, пододвинул  Филиппу
стул, и Филипп сел в самой середине составленных столов напротив Пьеретты.
Круг пикетчиков и работниц еще плотнее сомкнулся за его спиной.
   - Прекрасно, - произнес Шардоне.
   - Вы читаете финансовую прессу? - спросил Миньо Филиппа.
   - Я принес газеты вам, - ответил Филипп.
   - А вы знаете, чьи интересы защищает "Эко дю коммерс"?
   - Представления не имею.
   - Ваши, - отрезал Миньо и обратился  к  Шардоне.  -  Я  как  раз  вчера
говорил Пьеретте, что, по моему мнению,  все  это  дело  с  самого  начала
весьма подозрительно. Почему АПТО не подождало трех  дней,  чтобы  уволить
половину рабочих? Они действуют так,  как  если  бы  сами  хотели  сорвать
торжественное открытие своей Же собственной  "Рационализаторской  операции
АПТО - Филиппа Летурно".
   Слова  "Филиппа  Летурно"  Миньо  произнес  особенно  выразительно,   с
расстановкой и добавил:
   - А кто же является к нам и дает нам оружие против своей  же  операции,
против себя самого? Филипп Летурно собственной персоной.
   - Разрешите же мне сказать... - начал было Филипп.
   - Разрешите мне закончить, - прервал его Миньо. - А  кто  такой  Филипп
Летурно? Во-первых, директор по кадрам  фабрики  Клюзо  -  иными  словами,
лицо, ответственное за увольнение.
   - Правильно, правильно, - раздались голоса.
   Филипп оглянулся и увидел группу женщин, загородивших ему дорогу.
   - Надо вам сказать... - обратился он к Пьеретте.
   - Во-вторых, - продолжал Миньо,  повысив  голос,  -  во-вторых,  Филипп
Летурно является внуком Франсуа Летурно, бывшего владельца фабрики, одного
из самых жестоких предпринимателей, каких мы только знали.  В-третьих,  он
пасынок Валерио Эмполи, владельца банка  Эмполи  и  Кo  -  банка,  который
контролирует почти всю французскую шелковую  промышленность.  В-четвертых,
он сын вдовы Прива-Любас, невестки  Джеймса  Дюран  де  Шамбора,  главного
акционера американского треста атомной промышленности...
   - Ведь это же я вам сам рассказал, - воскликнул Филипп.
   - Дайте же говорить, - запротестовал Миньо. - Поэтому, на  мой  взгляд,
мы имеем все основания считать  Филиппа  Летурно  провокатором  и  обязаны
соответственно расценивать принесенные им документы.
   - Совершенно верно, - подхватила Луиза Гюгонне и обратилась к  Филиппу.
- Ты зачем сюда пожаловал?
   - Выгнать его! - закричали в толпе.
   - Отправляйся к своему дедушке, - крикнула какая-то женщина.
   - А заодно и к своей мамаше, - подхватила другая.
   - Дать ему пинка под зад, пусть катится к своим американцам,  -  звонко
прокричал из толпы мальчишеский голос.
   Я увидел, как на лбу Филиппа проступили крупные капли пота. С минуту он
сидел  понурив  голову,  потом  вдруг  выпрямился  и  хлопнул  ладонью  по
газетному листу.
   - Да дайте же, черт побери, мне объясниться, - воскликнул он.
   - Не стоит, - мягко проговорила Пьеретта. - Мы уже и так все поняли.
   Она улыбнулась. Меня поразила бесконечная доброта ее улыбки.  Только  в
этот день, в эту минуту, я начал по-настоящему понимать Пьеретту Амабль.
   - Дайте нам спокойно поговорить, - обратилась она к женщинам и  молодым