или расправиться со ставкой.  Каждый  налил  себе  по  стакану
вина.
   - За здоровье женщин дона Чезаре, - провозгласил Пиццаччо.
   - Поднесешь стаканчик? - спросил Австралиец.
   Игра продолжалась.


   Под сосной Мюрата  только-только  начался  бал.  Развешанные  на  самых
крепких ветвях  светло-голубые  электрические  шары  заливали  нестерпимым
светом часть Главной площади и начало улицы Гарибальди.
   Площадку для танцев, эстраду с музыкантами, буфет и несколько  стоявших
у буфета столиков  со  стульями  отгородили  от  остальной  части  площади
деревянным барьерчиком, выкрашенным зеленой краской. За вход берут  двести
лир. Юноши и девушки, которые не имеют возможности истратить двести лир на
то, чтобы потанцевать, продолжают гулянье, огибая  площадь  в  направлении
часовой стрелки. Безработные убрались восвояси в Старый  город,  где  дома
стоят впритирку друг к другу, налезают друг на друга, где  терраса  одного
служит двориком другого, где каждая комната -  подвал  или  чердак  другой
комнаты; и так от самого мола в порту до храма святой Урсулы Урийской, что
венчает Порто-Манакоре; кто растянувшись на кровати, кто на тюфяке, а  кто
и просто на одеяле, брошенном на пол, в зависимости от степени  обнищания,
слушают джаз; грохот танцевальных мелодий долетает слабо до одних  или  во
всю свою мощь обрушивается на других.  На  улице  Гарибальди  термометр  в
аптеке все еще показывает 30o.
   Комиссар полиции  Аттилио  пригласил  местного  агронома,  назначенного
правительством, выпить с ним стаканчик на террасе "Спортивного бара",  что
напротив претуры на углу Главной площади. Весь бал, таким образом, в  поле
их зрения.
   Ради  такого  случая,   как   бал   (устроенный   муниципалитетом   для
курортников), комиссар разрешил хозяину бара  расширить  террасу  за  счет
улицы Гарибальди. Поэтому первый ряд столиков стоит чуть ли не  впритык  к
окошкам тюрьмы, что расположена в нижнем этаже претуры.  На  террасе  бара
восседают только те курортники, чьи сыновья и  дочки  танцуют  сейчас  под
сосной Мюрата: коммерсанты, чиновники из Фоджи или из  соседних  городков,
расположенных вдалеке от моря; местные богатей проводят каникулы на пляжах
Северной Италии  или  на  горных  курортах  Абруцци.  Пришли  полюбоваться
танцами и здешние аристократы: нотариусы, адвокаты, врачи, но все без  жен
- здесь только мужское застолье. Кое-кто из них не  думает,  а  кое-кто  и
думает - это уж  зависит  от  характера  и  политических  убеждений  -  об
арестантах, сидящих за решеткой тюрьмы,  куда  легко  проникает  и  грохот
джаза, и гул голосов, звучащих в этот  торжественный  вечер  бала  гораздо
громче, чем обычно. Арестанты  не  поют,  потому  что  не  знают  джазовых
мотивов. В сущности,  это  все  мелкие  правонарушители,  находящиеся  под
следствием или уже осужденные судьей Алессандро за дела,  подсудные  судье
первой инстанции, - в основном это воришки, попавшиеся на краже апельсинов
и лимонов, рыбаки, глушившие рыбу динамитом, или герои не слишком кровавой
поножовщины.
   - А здесь, в Манакоре, прекрасный джаз, - замечает агроном.
   -  Для  такого  маленького  городишка  просто  великолепный   джаз,   -
подтверждает комиссар.
   Он не спускает глаз с Джузеппины: она танцует по  ту  сторону  зеленого
барьерчика под сосной Мюрата.
   - Когда я учился в Кремонском  агротехническом  училище,  -  продолжает
агроном, - я тоже играл в студенческом джазе партию ударных.
   Агроном родом с Севера, он  белокур,  крутолоб,  настоящий  розовощекий
ломбардец. Двадцать шесть лет, и уже три года в Порто-Манакоре  на  первой
своей  должности.  В  основном  он  занимается  вопросом   воспроизводства
поголовья коз. Живет он на отшибе в маленьком домике,  затерявшемся  среди
иссушенных солнцем холмов к  западу  от  озера;  возле  дома  он  построил
образцовый хлев  для  двух  козлов  -  этих  производителей  ему  выделило
государство - и  для  нескольких  десятков  коз  различных  пород,  причем
некоторые экземпляры он за свой собственный счет выписал  из  Малой  Азии;
цель его - вывести новую породу коз специально для манакорского побережья,
которые давали бы вдвое или даже втрое больше молока, нежели тощие козочки
пастухов дона Чезаре. Работа эта, по его мнению, потребует лет двадцать  -
тридцать. Он добросовестный специалист,  недаром  этот  упрямый  ломбардец
родился и вырос на Севере.
   -  Я  бы  и  здесь  охотно  взялся  играть  на  ударных.  Но   раз   ты
государственный чиновник, потрудись считаться с общественным мнением.
   - Мы все его рабы, - замечает комиссар.
   - Я и так выгляжу моложе своих лет, - продолжает ломбардец. - И если  я
буду бить в барабан,  крестьяне  окончательно  перестанут  принимать  меня
всерьез.
   - Отсталая публика, - рассеянно бросает комиссар.
   - Вы не представляете себе, каких трудов стоит растолковывать  им,  что
козье поголовье можно значительно улучшить.
   - Особенно если учесть, для чего им требуются козы, - говорит комиссар.
   Он смеется, показывая все свои зубы - зубы у него красивые, он  не  зря
ими гордится. Не поняв намека, ломбардец продолжает:
   - У нас на Севере существуют в городах кружки любителей джаза.  Поэтому
никто не упрекнет государственного чиновника, если  он  входит  в  тот  же
кружок, что адвокаты и врачи. А в вашем джаз-оркестре одна только  зеленая
молодежь.
   - Вам не повезло, что вы получили назначение в Манакоре.
   - Отчего же, здесь интересно, - протестует ломбардец.
   - Придется, ох как долго придется ждать повышения.  Я,  например,  знаю
здесь немало чиновников, которые вышли на  пенсию,  так  и  не  дождавшись
перевода куда-нибудь в другое место.
   - А я и не собираюсь просить перевода. Меня интересует козье поголовье.
   - Ну разве так... - тянет комиссар.
   Он не спускает глаз с Джузеппины, которая танцует с приезжим из Рима  -
высоким развязным юнцом. Рисунок  рта  у  него  чисто  римский:  припухлая
нижняя губа презрительно оттопырена. Джузеппина хохочет. Упершись  ладонью
в грудь своего  кавалера,  она  легонько,  с  хохотом  удерживает  его  на
почтительном расстоянии. Рядом с рослым юнцом, презрительно кривящим губы,
ее тоненькая фигурка, обглоданная малярией,  похожа  отсюда  на  натянутый
лук.
   - Будь я  на  вашем  месте,  -  начинает  комиссар,  -  я  бы  не  стал
настаивать, чтобы Мариетта дона Чезаре пошла к вам в услужение.
   У агронома в услужении уже есть одна чета - муж  занимается  образцовым
хлевом, жена хлопочет по дому; но хлев требует все больше и больше  забот,
вот агроном и обратился к старухе Джулии с просьбой отпустить  ее  младшую
дочку вести его хозяйство. В принципе они уже договорились и о  жалованье,
и обо всем прочем, но надо еще получить согласие дона Чезаре, а почему,  в
сущности? Разве Джулия не  вправе  распоряжаться  собственной  дочерью?  И
каким образом все это  стало  известно  комиссару?  Разумеется,  по  долгу
службы он обязан все знать, но...
   Комиссар смеется, показывая все свои зубы.
   - Здесь каждый шпионит за каждым. То, что  я  делаю  по  долгу  службы,
прочие делают ради собственного удовольствия...  Вот  поэтому-то  я  и  не
советую вам брать к себе в услужение девственницу...
   Розовые щеки ломбардца заливает багровый румянец. Он возмущен. На каком
основании ему приписывают такие грязные намерения?
   - Девственницы у нас на Юге, - замечает комиссар, - настоящие шлюхи.
   - Не больше, чем на Севере, - возражает агроном.
   - Ваши северянки рано или поздно хоть переспят с мужчиной.
   - Ну, не все и не всегда.
   - Когда они окончательно сведут мужика с ума, у  них  все-таки  хватает
совести переспать с ним.
   - При чем тут Север или Юг?
   - Будете ли вы спать с Мариеттой,  -  продолжает  комиссар,  -  или  не
будете с ней спать, в конце концов, не  важно.  В  любом  случае  найдется
десяток свидетелей, которые присягнут, что вы ее изнасиловали или пытались
изнасиловать. В дело вмешается весь приход, во главе со  священником.  Вас
потащат в суд. И у вас окажется лишь два выбора:  либо  жениться  на  ней,
либо платить ей за бесчестье.
   Агроном не желает верить в такое коварство и снова ссылается на чистоту
своих намерений. Оркестр замолкает, и Джузеппина садится на скамью рядом с
дочкой  адвоката  Сальгадо.  Комиссар  пытается  отговорить  агронома   от
неминуемо ждущей его опасности, если он наймет себе в услужение Мариетту.
   - У нас на Юге все сплошь юристы. Даже какой-нибудь батрак, который  ни
читать, ни писать не умеет, и тот великий юрист...
   Есть у агронома машина? Есть. Чудесно! Значит,  на  южных  дорогах  ему
приходилось сотни раз  резко  тормозить,  чтобы  не  сбить  велосипедиста,
который  вдруг  круто  сворачивает  налево.  Значит,   так.   Что   делает
велосипедист? Вытягивает руку и тут же круто сворачивает влево, даже  если
идущая сзади машина развивает скорость до ста километров. А почему? Потому
что это его, велосипедиста, право. Он  вытянул  руку,  как  полагается  по
закону,  следовательно,  он  имеет  право  сделать  поворот.  Он  даже  не
задумывается о том, успеет  или  нет  затормозить  водитель  идущей  сзади
машины. Это уже забота водителя. А  коль  скоро  он,  велосипедист,  имеет
право сделать  поворот,  честь  обязывает  его  повернуть,  если  даже  он
поплатится за это жизнью. Если он уступит водителю, когда закон  дает  ему
преимущество перед водителем, когда прав он, а не  водитель,  он  потеряет
честь, а честь ему дороже жизни.
   Агроном держится противоположной точки зрения: вовсе не  Юг  превращает
бедняков в юристов, а сама их бедность превращает. У бедняка только и есть
что его право, вот он и дорожит им больше собственной  жизни.  У  богатого
столько  прав,  что  он  может  себе  позволить  не  так  уж   упорно   их
придерживаться.
   Спор продолжается. Оркестр начинает  новый  танец.  Франческо,  студент
юридического факультета, сын Маттео Бриганте, играет  на  ударных.  Теперь
партнер Джузеппины - молодой директор филиала Неаполитанского банка.
   - Кстати, как это  вам  пришло  в  голову  нанимать  себе  в  услужение
Мариетту дона Чезаре?
   И впрямь, как все это началось? Несколько раз ломбардец заходил к  дону
Чезаре поговорить о козах. Впрочем, без особого успеха: этих  феодалов  не
интересуют собственные интересы, по всему  видно,  что  дона  Чезаре  куда
больше  занимают  античные  пастухи,  чем  улучшение  собственного  стада;
говорят, он ведет раскопки; нашел рецепт изготовления козьего сыра  в  III
веке до нашей эры, но  и  пальцем  не  пошевельнет,  чтобы  научить  своих
пастухов варить их сыры, в  сущности  его  собственные  сыры,  хотя  бы  в
чистоте. Во время этих посещений агроном и заметил малютку  Мариетту;  она
показалась ему шустрой, он имеет в виду - живой, взгляд смышленый.  А  так
как ему требуется для хозяйства...
   - А вам кто-нибудь предлагал ее нанять?
   Агроном  вспоминает,  что  действительно  предлагала  какая-то  высокая
здоровенная брюнетка, по слухам любовница дона Чезаре, да,  да,  вероятно,
Эльвира, сестра Мариетты; она еще очень удивилась, что домашнее  хозяйство
ведет у него жена пастуха.
   - Ну, теперь вы попались в наши тенета, - восклицает комиссар.
   - А почему бы и нет? - спрашивает агроном.
   "Заарканила его", - думает комиссар. Ему нравится это  выражение.  Есть
люди, которые заарканивают других, заарканившие в свою очередь  становятся
заарканенными - все, в конце концов, взаимосвязано,  от  этого  никому  не
уйти. Сам он заарканивал множество женщин, главным образом  замужних;  его
род занятий давал ему в этом отношении огромные  преимущества,  которых  у
других просто нет; и всегда он первый брал на себя инициативу разрыва,  но
сплошь и рядом женщины  продолжали  чувствовать  себя  заарканенными:  они
вымаливали последнюю встречу, так что последнее свидание длилось и длилось
бесконечно, и для него это становилось лишним  поводом  потщеславиться.  А
сейчас его самого заарканила Джузеппина.
   - А вы слышали, как Мариетта поет?
   - Нет, не слышал, - отвечает агроном.
   - У нее определенный талант,  -  продолжает  комиссар.  -  Голос  очень
высокий, так называемый горловой, при исполнении некоторых народных  песен
он еще и модулирует. Такие голоса порой встречаются у местных  крестьянок.
По-настоящему оценить  такое  пение  может  только  уроженец  манакорского
побережья, вам, возможно, и не понравится. Причем "голос" ничего общего  с
гнусавым пением арабских женщин не имеет.
   - Голос? - переспрашивает ломбардец.
   - Определяя такой вид пения, мы для краткости говорим  просто  "голос".
Все женщины, обладающие так называемым "голосом", немного колдуньи.
   - Неужели вы верите в колдовство? - удивляется агроном.
   Комиссар улыбается: нет, положительно  эти  северяне  полностью  лишены
чувства юмора.
   - Конечно же, нет, - говорит он. - Но за все приходится расплачиваться.
Тем, кого природа наделила таким даром, она отказала в чем-то другом.
   - Вы, южане, по любому поводу разводите философию, - замечает агроном.
   - Так что будьте начеку, - продолжает комиссар. - Одаренные люди лишены
сердца. У Мариетты взгляд жесткий. Она вас заарканит...
   - В ваших огромных южных поместьях девушек держат в  ежовых  рукавицах,
из них получаются прекрасные хозяйки, - отвечает агроном.


   Игра решительно принимает заманчивый оборот. Сыграно уже семь партий, и
ни разу счастливая карта не выпала на долю Тонио и в патроны он не  вышел.
И никто ни разу не выбрал его себе в помощники. Играть  в  "закон"  только
тогда интересно, когда есть не  просто  жертва,  а  жертва,  так  сказать,
наглядно отмеченная роковым невезением, и вот тогда-то игроки затравливают
ее вконец; лишь в этом случае "закон" - игра бедняков -  становится  столь
же захватывающей, как, к примеру, псовая охота или коррида, даже, пожалуй,
еще более захватывающей, коль скоро здесь травят не быка, а человека.
   Тонио уже проиграл свои двести лир и еще десять сверху, но для восьмого
тура трактирщик отпустил ему вино в кредит. Партия в тарок тянулась долго,
и в какой-то момент даже пошла так, что мог  выиграть  доверенный  человек
дона Чезаре.  А  это  было  бы  весьма  досадно.  Хотя  вовсе  не  так  уж
обязательно роптать на судьбу, если она вдруг сделает  вольт  и  обласкает
бывшую жертву вечного невезения. Иной  раз  такой  поворот  игры  приносит
кое-какие пикантные неожиданности. Тут все  зависит  от  достоинств  самой
жертвы. Когда после нескольких проигранных подряд партий  Маттео  Бриганте
или Пиццаччо снова выходят в патроны и устанавливают свой  закон,  их  еще
жжет память о нанесенных им оскорблениях,  и  это  только  подогревает  их
природную злобу  и  удесятеряет  их  издевательские  таланты;  вот  так  и
по-настоящему хороший бык, который, казалось, уже находился при  последнем
издыхании, вдруг переходит в атаку и бросается на человека, может ли  быть
зрелище прекраснее? Но к началу  восьмой  партии  Тонио  был  уже  слишком
затюкан, и бессмысленно было ждать от него блестящей  атаки;  конечно,  он
человек скрытного нрава, но он пал духом,  а  человек,  павший  духом,  не
способен  нанести  исподтишка  красивый  удар;  к  тому  же  отяжелел   от
назойливых мыслей о деньгах, о том,  у  кого  бы  их  призанять,  о  долге
трактирщику; даже выиграй он сейчас, он не сумел бы воспользоваться  своей
победой и наголову разбить противника, как подобает  искусному  полководцу
или искусному игроку в "закон". К счастью, в конце концов выиграл все-таки
не он, а дон Руджеро, которого и провозгласили патроном.  Мало-помалу  тот
втянулся в игру и назначил своим помощником Маттео  Бриганте,  справедливо
решив, что надо брать самого злого.
   Тонио поднялся с места.
   - Я тебе тут остался должен сорок лир... - обратился он к  трактирщику;
отодвинув стул, он решительно  направился  к  дверям,  -  ...так  отдам  в
следующий раз.
   - Смотрите, смывается, - крикнул Пиццаччо. - А в брюхе пусто!
   - Покойной всем ночи! - проговорил Тонио.
   - Тонио! - окликнул его дон Руджеро.
   Тонио был уже у дверей.
   - Что вам угодно? - спросил он дона Руджеро.
   - Ты не имеешь права уходить, - заявил дон Руджеро.
   - А ты слушай его, - обратился трактирщик к Тонио. - Он скоро адвокатом
будет. Он зря не скажет.
   - Не имеешь права уходить, - продолжал дон Руджеро, - потому  что  твой
контракт еще не кончился.
   Раздался одобрительный шепот. Дон Руджеро начал партию весьма и  весьма
изящно.
   - Слушай-ка, - гнул свое дон Руджеро. - Ты доверенное лицо дона Чезаре.
Предположим, ты нанимаешь  ему  какого-нибудь  работника.  Работник  и  ты
заключаете словесный контракт. Понятно, что я имею в виду?
   Тонио слушал насупившись, хмуря брови.
   - В силу вашего словесного контракта, - продолжал дон Руджеро, - ты  не
имеешь права увольнять этого работника без предупреждения. Но и работник в
свою очередь не имеет права без предупреждения бросать работу. Согласен?
   - Согласен, - нерешительно протянул Тонио.
   - Садясь играть  в  "закон",  ты  как  бы  заключил  о  нами  словесный
контракт. И следовательно, не имеешь права уходить без предупреждения.
   - Нет, так дело не пойдет, - отозвался Тонио. - Покойной всем ночи.
   Но на пороге замешкался.
   Дон Руджеро широким жестом обвел комнату:
   - Призываю вас всех в свидетели. Доверенный человек дона Чезаре  подает
всем  вам  пагубный  пример  -  нарушает  контракт  без   предварительного
предупреждения!
   - Покойной всем ночи, -  повторил  Тонио.  Но  в  голосе  его  все  еще
чувствовалась нерешительность.
   - Тогда я потребую с Тонио долг, -  вмешался  трактирщик.  -  Человеку,
нарушающему контракт, я в кредит не отпускаю.
   - Возникает новая ситуация, - провозгласил дон Руджеро.
   Он стремительно поднялся, подошел к Тонио и положил ему руку на плечо.
   - Если тебе не верят в кредит, надо расплачиваться, а  не  уходить  вот
так вот. Отдай сначала хозяину его сорок лир, которые ты ему задолжал.
   - Да у меня денег нету, - промямлил Тонио.
   - Еще одно преступление - мошенничество. А это дело подсудное.
   Снова раздался  одобрительный  гул,  кто-то  даже  зааплодировал.  Если
только  студент  юридического  факультета   захочет,   он   такого   может
наворотить, что игра в "закон" станет еще завлекательнее.
   - А ведь правда, - воскликнул Австралиец. - Я сам однажды видел такое в
Фодже. Какой-то парень не заплатил в ресторане  за  обед.  Хозяин  кликнул
стражников, и парня арестовали.
   - Ладно, я на  него  зла  не  держу,  -  сказал  трактирщик.  -  Пускай
пообещает досидеть до конца партии, и я снова ему в долг отпущу.
   Похлопали и трактирщику. Зрители обступили Тонио.  И  оттеснили  его  к
столу.
   - Я же вижу, вы меня на пушку берете, - твердил он. - Что я,  не  вижу,
что ли?..
   - Поднесешь стаканчик? - тут же спросил Австралиец у помощника  патрона
Маттео Бриганте.
   - Это смотря  по  обстоятельствам,  -  ответил  Бриганте.  -  Послушаем
сначала, как ты отвечать будешь.
   - Задавай вопросы...
   - Хотелось бы мне знать, почему это Тонио шуток не понимает?
   - Потому что Мариетта совсем его перебаламутила.
   -  Ловко  сказано.  А  теперь  вот  скажи,  чем  же  Мариетта  так  его
перебаламутила?
   - Я ее как-то на днях повстречал, когда ходил к рыбакам дона Чезаре  за
рыбой. Под платьишком у нее ничего нет, ровно ничего. А от пота  платьишко
к телу прилипло. Так что все было видать: груди что твои  лимоны,  ягодицы
что твои гранаты.
   - А чего Тонио от Мариетты хочет? Вот что было бы интересно узнать!
   - Девственности ее хочет, - выпалил Австралиец. -  Да  только  не  один
Тонио на ее девственность зарится.
   - А как по-твоему, кому же она достанется?
   - Дону Чезаре, - ответил Австралиец.
   - Нет, - отрезал Маттео Бриганте.
   - А я тебе говорю, дону Чезаре, - стоял на своем Австралиец.
   - Нет, - злобно выдохнул Бриганте.
   Австралиец не сдавался. Дон Чезаре  -  настоящий  сеньор.  Никогда  е