бе   и
Мухаммад-шахе.
     Происходившие в гаремах склоки отвлекали шахов, султанов и раджей от их
прямых военных и гражданских обязанностей.
     В строевых частях  резко  пала  дисциплина. Разболтанность в  войсках и
чрезмерная роскошь  военачальников и  придворной знати пагубно отразились на
всей некогда могущественной индийской армии.
     Весть  о замечательном Павлиньем троне шаха Джахана докатилась до одной
из  соседних  стран,  где  люди вылавливали скатный жемчуг, ткали  узорчатые
ковры,  грабили  караваны  и  вели  междоусобные  войны.   Атаман  одной  из
разбойничьих шаек Тахмаси-Кули-хан объявил себя шахом Надиром -- властителем
Персии.
     Подчиняя  своей  диктаторской  власти   все  разрозненные,   враждующие
племена,  новоявленный  вождь  создал стотысячную армию  и  ограбил  Грузию,
Бухару и Хивинское царство.
     Узнав  о несметных  богатствах и Павлиньем троне, "великий завоеватель"
решил бросить свои вымуштрованные пехотные полки и легкую конницу к границам
сказочной страны.
     Как  большинство  падишахов,   султанов  и  магараджей,  Надир-шах  был
суеверен.  Он повелел  своим астрологам узнать счастливый  день и точный час
похода на Индию.
     Звездочеты не заставили шаха долго ждать ответа. Они объявили:
     -- Ты должен сесть  на своего боевого коня в праздник большого байрама,
когда на юге  в созвездии Змееносца появится  Марс, а на востоке в созвездии
Рыб ярко заблестит Венера.  В то, что тебе посоветует мулла,  ты не верь: мы
ближе  к звездам,  чем все  его минареты, поставленные  один  на другой.  Да
благословит тебя аллах и созвездие Скорпиона!
     Летом  1738  года Надир-шах вторгся в Индию  и  наголову разбил  войска
Великого Могола -- Мухаммад-шаха.
     Из Кабула  он направил  побежденному Моголу свой ультиматум:  "Я пришел
сюда, чтобы  присоединить  к Персии провинции  Пенджаб  и Кашмир и  получить
Павлиний трон".
     Своему войску шах Надир предоставил на разграбление Шахджеханабад,  где
было уничтожено почти все население.
     Пока  мулазимы, юзбаши и пятисотники* [Мулазимы, юзбаши, пятисотники --
воинские  чины  в  персидской  армии.]  занимались  грабежами,  насилиями  и
убийствами, а шах  Мухаммад сочинял  ответ на  ультиматум, "всевеликий"  шах
Надир со  своими эмирами, газиями  и  минбаши предавался  буйному разгулу  с
изобильными  возлияниями запрещенного мусульманам вина. Никто из правоверных
не  пожелал вспомнить изречения  пророка о том, что  "если  в колодец упадет
капля вина,  то надо этот  колодец засыпать. А если над ним вырастет трава и
баран съест эту траву, то употреблять его в пищу правоверному нельзя".
     Шах Мухаммад  медлил  с  ответом.  Великому  Моголу было  менее  обидно
потерять  Пенджаб  с  его  богатейшими  пастбищами,  сахарным  тростником  и
рисовыми  полями,  чем  расстаться с  Кашмиром,  где  с незапамятных  времен
добывались лучшие  во  всей Азии  сапфиры -- те самые  сапфиры,  которые так
сверкали в Павлиньем троне. Магараджа взглянул на  свой чеканный перстень  с
темным, будто  покрытым  инеем,  синим  камнем,  и  новая  морщина легла над
переносицей Могола.
     Ну что ж, в конце концов, обе провинции когда-нибудь  будут отвоеваны у
персов. Всему свой черед, свое время. Недаром бенгальцы говорят: "Выбитый из
седла всадник остается воином,  если он не  потерял в битве свой  меч". Нет,
рука Мухаммада еще твердо лежит на эфесе.
     Так и быть, он согласен лишиться двух богатейших провинций,  но  отдать
Павлиний трон,  на котором сидели  отцы и деды,  решая государственные  дела
Индии,--  нет, на  такую  жертву и позор шах  Мухаммад пойти не может. Нужно
оттянуть время и изготовить копию Павлиньего трона...
     И пока гонцы везли  шаху Надиру согласие на ультиматум, из джайпурского
каземата,  по повелению Великого Могола  Мухаммад-шаха,  в  делийскую тайную
тюрьму под покровом ночи были  доставлены три человека: золотых дел  мастер,
чеканщик  по серебру и непревзойденный гравер, некогда выпускавшие фальшивые
рупии, почти неотличимые от настоящих золотых монет.
     Заключенным предложили  в  обмен на свободу изготовить копию Павлиньего
трона.  С этой целью им  было оказано полное доверие и  предоставлены  сотни
алмазов, изумрудов, сапфиров и других драгоценных камней. Тут же, в одном из
караульных помещений, находился  настоящий Павлиний трон, допуск  к которому
разрешался только трем фальшивомонетчикам и падишаху.
     Мастера приступили  к работе.  С  большим искусством  подбирали они  по
цветам и оттенкам драгоценные камни и крепили их в подготовленные чеканщиком
гнезда.  Наконец второй  Павлиний трон был окончательно  отделан и поставлен
рядом с первым.
     Приглашенный  для  принятия  работы  Мухаммад-шах долго  осматривал оба
трона,  но  так и не смог отличить настоящего от  копии. Затем Великий Могол
приказал  стражникам   под  усиленной  охраной   вынести   из  тюрьмы  вновь
изготовленную копию, а подлинный  трон опустить в подземелье каземата вместе
с тремя узниками -- впредь до ухода последнего персидского воина с индийской
земли.
     Принимая "подарок" от магараджи, Надир-шах  возложил на голову Великого
Могола корону и торжественно объявил:
     "Мы   дарим  падишахскую   власть   в   Индии  с  короной   и  перстнем
могущественному и славному Мухаммад-шаху".
     Летописец, описывая этот исторический момент,  патетически  восклицает.
"Они  стояли  рядом,  как  Луна  и  Солнце,  облокотившись  на  ослепительно
сверкавший Павлиний трон, из-за которого были пролиты реки крови" и который,
в сущности, оказался копией, о чем не знал ни шах Надир, ни летописец.
     Чтобы несколько смягчить впечатление  от своего опустошительного набега
на Индию, шах Надир решил  породниться с Великим Моголом Мухаммадом. С  этой
целью  он  предложил бездетному  магарадже выдать  его  племянницу замуж  за
своего сына -- Насраллах-мирзу.
     Великий Могол дал свое согласие, и вскоре начался пир.
     Золотые ковши, блюда и кубки с инкрустацией из драгоценных  камней были
предусмотрительно припрятаны Мухаммад-шахом.
     Столы ломились  от  яств.  На  серебряных  подносах  возвышались  груды
дымящегося мяса и бархатисто-нежных плодов. Из двух мраморных  фонтанов били
струи вина  и  кокосового  молока.  Свадьба  была торжественной и  пышной, с
музыкой, пением и  древнеиндийским танцем  бхаратнатьям. Безудержное веселье
во дворце, когда кровь погибших еще не  была смыта с каменных стен и мощеных
улиц, походило на пир во время чумы.
     Наконец  наступил  час,  когда персидская  армия,  разодетая в  пестрые
индийские халаты,  цокая  копытами коней и скрипя колесами походных повозок,
переполненных  трофеями,  двинулась  в обратный  путь. Дойдя  до  Инда,  где
строились понтонные мосты,  войска остановились.  Первым на  противоположный
берег перевезли  Павлиний трон вместе с  шахом Надиром. Здесь визирь доложил
шаху о  том,  что многие пятисотники, юзбаши  и эмиры  без  счета  награбили
драгоценных камней и золота. Шах Надир погладил сверкающий  трон и ничего не
ответил. "Что можно орлу, то нельзя фазану, -- проговорил  визирь и добавил:
--  Когда  мы  вернемся  в Иран,  может  случиться,  что  ветер  гордости  и
высокомерия проникнет  в некоторые бритые головы и люди начнут искать смуты.
Да  и шахская  казна во время  войны оскудела. Подумай  над  моими  словами,
великий государь".
     Надир-шах не  сразу решился  на ограбление своих  соотечественников. Он
хорошо помнил, как в предместье Хорасана, при дележе  имущества, отобранного
у  проходившего  каравана,  главарь   их  шайки  (Тахмаси-Кули-хан  был  его
преемником) присвоил себе один -- всего лишь один--лишний тюк шелка; в ту же
ночь его нашли мертвым.
     Правда, Надир теперь не главарь шайки  разбойников,  а  шах, и никто из
эмиров и минбаши не посмеет ослушаться его приказа, но подумать следовало.
     Великий полководец вызвал писца и продиктовал ему указ: "Предлагаю всем
моим воинам сдать в казну все ценности, взятые у врага во время  сражений  и
после боя. Мулазимы  могут иметь при себе по  50 туманов,  юзбаши -- по 200,
пятисотники  --  по 1000, минбаши  -- по 2000,  эмиры  и газии  -- по  3000.
Всякий,  кто не выполнит указ,  не увидит Кермана, Шираза и  Тегерана, о чем
шах будет глубоко сожалеть".
     Боясь обысков и казней, обозленные газии, эмиры  и минбаши  побросали в
глубоководный  Инд золотые изделия и драгоценные  камни. Каждый из них знал:
настанет час, и они расправятся со своим диктатором. Нужно лишь объединиться
и выждать подходящий момент.
     Узнав  о  потоплении ценностей, Надир-шах спокойно сказал: "Целью  моей
было отнять вещи  у  жадных воинов, поэтому безразлично, каким  способом они
стали неимущими".
     Через  двадцать  дней изнурительного  пути великий победитель  вошел со
своей армией в Тегеран.
     Шах уселся  на Павлиний трон и принялся  решать государственные дела, а
его армия разбрелась по стране до следующих набегов на соседние земли.
     Время  текло,  знойный день сменял ночь,  но злоба, застывшая в сердцах
воинов, так и не оттаяла.
     В назначенный день  и час эмиры и газии тайно собрались у  опушки леса.
Никто из них  не произнес  имя узурпатора, но всем было ясно, о ком говорили
вожди подчиненных шаху Надиру племен.  Первым  выступил  гроза морей, бывший
пират, старейший из рода белуджи -- Хамзад.
     -- Нужно смотреть правде в лицо,-- сказал старик.
     -- А что такое правда и какова она собой? -- спросил молодой минбаши по
имени Ашраф.
     -- Что ж, я расскажу вам, друзья, сказку о Правде,-- ответил Хамзад. --
Когда-то  в  Африке  жил  юноша  по  имени Ганар-Ида. И  пожелал  тот  юноша
настоящую Правду увидеть  своими  глазами.  Взял Ганар-Ида копье и пошел  на
восток через Кайэс, Бафулаба, через Мигуэль и мыс Мезурадо. Смотрит, ищет --
нигде Правды не видно. Переплыл юноша  моря и  океаны, но  Правды истинной и
там не нашел. И  где  она находится, и какова собою -- ни арабы, ни индийцы,
ни черные, ни белые не знают. На сто третьи сутки своего пути юноша дошел до
густых,  заросших лианами джунглей. Захотелось ему  отдохнуть.  Забрел  он в
непроходимую лесную чащу, нашел  там огромный  тысячелетний баобаб  с  таким
дуплом, что  в  нем даже слон мог свободно уместиться. Залез Ганар-Ида в  то
дупло  и заснул. Трижды  солнце прошло по  небу, трижды  погасли  звезды. На
четвертую ночь взошла белесая  луна.  Через полянку  возле чащи,  постукивая
копытами, пробежал жираф. От топота и треска пальмовых веток юноша проснулся
и видит: идет по звериной тропе старая беззубая колдунья,  вся в  лохмотьях.
Выскочил  Ганар-Ида  из дупла  баобаба, схватил  ведьму за горло и  говорит:
"Покажи мне,  старуха, Правду,  не то --  удушу тебя!" Прохрипела  колдунья:
"Отпусти меня,  юноша, я покажу  тебе истинную  Правду". Выпустил  Ганар-Ида
старуху. Она  поправила свои седые космы  и сказала: "Погляди на  меня:  я и
есть  Правда. Только  ты не говори людям,  что я  такая страшная. Скажи  им,
будто я молодая и красивая". Вот такая  же правда и на нашей земле. А кто ее
сотворил -- сами знаете.
     Затем вышел вождь курдов Аббас-Туман-оглы. Он был  менее  красноречив и
произнес одну лишь фразу:
     "Убей кобру, если не хочешь, чтобы твоя жена стала вдовой".
     ...И они убили шаха Надира.
     Богатейшая  казна  и  монетный  двор  были разграблены  разноплеменными
вождями и воинами. Курдам достался Павлиний трон. Они разломали его на куски
и увезли в горы. Так закончил свое короткое существование поддельный трон.
     Спустя   столетие,   когда  Индия  фактически  превратилась  в  колонию
Великобритании,  англичане  перебили  всех   отпрысков  Великих  Моголов,  а
восставшего в 1858 году последнего из них Бахадур-шаха сослали в Рангун, где
он и умер.
     Лишь через четверть века после смерти Бахадур-шаха англичане обнаружили
настоящий Павлиний трон Великих Моголов. Скрыв от индийцев  это событие, они
тайно  погрузили  драгоценность  на  парусное судно  "Гроусвинер", шедшее  в
Англию.  По  имеющимся сведениям,  летом 1882  года "Гроусвинер"  заходил  в
цейлонский  порт Тринкамали,  а 27 июня  того  же  года у берегов  Восточной
Африки  наскочил на  коралловые рифы и  затонул.  Точное место гибели  этого
парусного судна не установлено, и великолепный Павлиний трон до сего времени
покоится на дне Индийского океана.

     Новелла десятая.
     ЛЕГЕНДЫ О ГЕММАХ.

     еммами называются резные камни и раковины с рельефными изображениями на
них женских и мужских профилей, колесниц, звездного неба, зверей и птиц. Эти
изображения обычно вырезаются  на ониксе, сердолике, агате, опале и коралле,
а также на полудрагоценных камнях: топазе, аметисте и даже на драгоценном --
изумруде. Геммы с углубленными изображениями (обычно они являются печатками,
вставленными  в  перстни) называются интальо; с  выпуклым  рисунком -- носят
название камей.  Большинство дорогих камей режутся из слоистых камней: фон у
них одного  цвета,  а изображение --  другого.  Наиболее  ценны  трехцветные
камеи. Поскольку резьба  на камне сложнее, чем на раковине,  последние стоят
дешевле.
     Геммы  известны  с  глубокой  древности.   Еще  до  нашей  эры  интальо
пользовались  знатные  люди  Македонии,  Египта,  а  также патриции  Римской
империи.
     Предполагают,  что   глиптика,  то  есть   резьба  на   драгоценных   и
полудрагоценных камнях, впервые была применена в четвертом веке до нашей эры
этрусками. Отняв у умбров обширную  область в Средней Италии, они поселились
там  и назвали свою  страну  Этрурия. В  шестом  веке до нашей  эры  этруски
господствовали над большей частью  Италии, в  том числе  и  над  Римом.  Они
обладали высокоразвитой материальной  культурой.  Ремесленники этого  народа
изготовляли гончарные, бронзовые и золотые ювелирные изделия, за которыми из
Ливии и других  стран приезжали  купцы  и посланники царей. Был у этрусков и
свой властелин  из  рода  Тарквиниев.  Этруски  оказали большое  влияние  на
римскую культуру. Они имели свою письменность, которая до настоящего времени
не расшифрована, хотя  имеется  около девяти тысяч надгробных  и  наскальных
надписей*  [В  Эрмитаже  находятся  две  золотые  чаши,   очень  похожие  на
эллинистические глиняные сосуды. На  них  -- надписи, вычеканенные еще в III
веке до нашей эры арамейским  письмом. Надписи эти также до сих пор никем не
прочитаны.]. В пятом, четвертом и третьем веках до нашей эры этруски понесли
несколько поражений: на юге --  от греков, на севере --  от галлов.  Римляне
изгнали Тарквиниев и подчинили себе  этрусков,  впитав всю их  культуру, и с
честью пронесли ее через все поколения.  Вот почему до сего времени славятся
камеи  и  интальо,  изготовляемые  в  Италии.  Существует  и другая  версия:
некоторые   считают,  что  геммы  впервые  появились  в  эпоху  эллинизма  в
Александрии  за  триста  лет  до  нашей  эры. Для подтверждения  этой версии
имеется достаточно оснований.
     Замечательная  коллекция гемм собрана и  хранится  в  Эрмитаже. История
сохранила  имена  некоторых  древних  резчиков  гемм:  Кромоса,  Диоскорида,
Геликона и  знаменитого гравера  -  художника  Пирготеля. Последний  являлся
придворным  резчиком  Александра Македонского.  Только  ему одному император
разрешил, как искуснейшему мастеру - художнику, вырезать на интальо и камеях
свое изображение.  На  печатке  - талисмане  римского  императора  Суллы был
изображен  побежденный им нумидийский царь  Югурта. Разбитый Цезарем в битве
при  Фарсале римский полководец Помпеи  приказал вырезать на амулете картины
трех своих победоносных сражений -- в Европе, Азии и Африке. Однако талисман
не спас его:  Помпеи бежал в  Египет и был там убит.  Как уже было  сказано,
интальо  одновременно  являлись и  печатями.  Ими  скрепляли дикты и приказы
императоров  и  королей.  Мода на  геммы то  притухала,  то  вспыхивала, как
костер, тлеющий на ветру. Забытая в одной стране, она возрождалась в другой,
пересекала  границы государств, преодолевала  горы, моря и реки. И всюду, во
всех  европейских и азиатских странах, вместе со старинными монетами находят
геммы различных эпох. Стоимость этих  художественно обработанных камней была
очень высока. По преданию, перстень Поликрата с интальо работы Диодора стоил
столько же, сколько весь остров Самое, на котором жили Поликрат и его мастер
- резчик.  Поскольку  камеи  и  интальо  являлись произведениями  искусства,
выполненными по  заказам цариц, королей и придворной знати, то определенной,
раз и навсегда установленной цены на них не существовало. Тонкая, трудоемкая
работа скульпторов -  резчиков  на  твердых  и  хрупких  камнях  оценивалась
любителями - эстетами в зависимости  от художественного выполнения  гемм, от
моды, от богатства покупателя. Вообще же за средне  выполненные камеи обычно
платили золотом по весу сардоникса или агата, на котором был вырезан поясной
портрет царицы Савской, Венеры или Деметры.
     В  позднейшие  времена,  уже в конце  XVIII  века, помимо  греческих  и
итальянских мастеров в России появилась целая  плеяда  замечательных русских
умельцев: Есаков, Шилов, Клепиков, Алексеев,  Раевский,  Уткин,  Доброхотов.
Большинство  из  них  учились  в медальерном  классе Петербургской  Академии
художеств.  Что касается Доброхотова,  то  он, сын  тульского оружейника, по
окончании учения остался в училище  преподавателем, а затем стал академиком.
Из непревзойденных его работ известны: портрет  А. В. Суворова и  "Меркурий,
дающий Парису золотое яблоко".
     Во времена Елизаветы Петровны,  и особенно  Екатерины  II, увлекавшейся
камеями  и собиравшей геммы,  мода на античные  резные  камни  появилась и в
России. "Бриллианты,  коими наши дамы так богаты, попрятаны и  предоставлены
купчихам, а взамен алмазов и самоцветов нынче у нас в  моде античные камеи и
интальо",-- писала в дневнике одна из фрейлин Екатерины II.
     Были  у  нас  и  на  Урале прославленные  мастера - резчики: Бояршинов,
Бушуев и другие.  Они гравировали  целые сцены на охотничьих ножах и саблях,
изготовлявшихся  на  златоустовском  заводе,  где  отливалась   изобретенная
русским инженером П. П. Аносовым замечательная булатная сталь, превосходящая
по упругости и твердости золингенскую. Среди их учеников особенно  выделялся
резчик Василий Бубнов. Мы, вероятно, никогда бы не узнали его имени, если бы
он  не был замешан в уголовном деле,  о котором рассказал  на одной из своих
лекций Анатолий Федорович Кони.
     Слыл  этот юноша парнем бесшабашным и непутевым, хотя его тройки, олени
и  егеря,  выгравированные  на   ножах   и   саблях,   намного  превосходили
схоластические рисунки  немецких  мастеров, приглашенных по недоразумению  в
Златоуст  в качестве учителей -  резчиков.  Иностранцам платили в 8--10  раз
больше, чем уральским  умельцам.  Это  возмущало  многих  русских  мастеров,
большинство из них молчало, и  только такой смутьян, как Бубнов,  заявлял об
этой  несправедливости  открыто.  Не  желая  иметь  неприятности от  знатных
чиновников, начальство предложило Василию  покинуть завод.  Бубнов покорился
судьбе и уехал из Златоуста. В  дальнейшем  он работал на  реке Рудянке, где
нижнетагильский крепостной Кузьма  Кустов обнаружил богатейшие залежи медной
руды. Затем  Бубнов поселился  близ Ильменских гор, построил там  деревянную
лачугу  и  жил  по-прежнему  своей бесшабашной,  непутевой  жизнью.  Иногда,
неведомо  откуда, у него вдруг появлялись шальные деньги, и он прокучивал их
с  проезжавшими   с   ярмарки   разорившимися   купцами  и  неудачниками   -
золотоискателями. После  отъезда гостей Бубнов запирался на  неделю в  своей
избе, никого не впускал во двор  и что-то допоздна резал, пилил и выстукивал
молоточком. А что делал -- неизвестно. Не деньги ли фальшивые?
     Жизнью  юноши заинтересовалась екатеринбургская  полиция.  Однажды  она
арестовала Василия  за дебош  и, произведя  обыск, ничего  существенного  не
давший, сняла у него  лишь дакти