Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Валаев Рустем. Алмаз - камень хрупкий -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  -
постом для продвижения русских войск в глубь Кавказа. В годы, когда я учился в реальном училище, город Владикавказ представлял собой сплошной зеленый сад: огромный трек с двумя прудами и тополевыми аллеями примыкал к самому Тереку, за которым сверкали ажурные окна персидской мечети, увенчанной бирюзовым куполом. Городской сад с ротондой и летним театром, фруктовые сады, скверы и бульвар главного проспекта, начинающийся от памятника Архипу Осипову и кончающийся у Осетинской слободки,-- все это было украшением Владикавказа. Большинство "отцов города" были отставные полковники и генералы, а также состарившиеся петербургские и московские чиновники, накопившие за свою трудную жизнь скромные капиталы и удалившиеся от суетного света в тихую предгорную обитель. Кроме небольших капитальцев, отставные генералы и чиновники привезли с собой в провинциальный городок дородных Татьян Кузьминичных и Полин Дормидонтовных с целыми выводками Олечек, Манечек, Лизочек, Володей и Шуриков. Молодое поколение, поступив в женские и мужские гимназии и реальные училища, задавало тон в городе и увлекалось поэзией, театром и Шопенгауэром. В трудные дни революции город, состоящий из центральных улиц, Шалдона, Осетинской и Молоканской слободок, как упавший наземь праздничный пирог, расслоился и распался на куски. Пролетарский Шалдон и Осетинская слободка всеми своими помыслами и деяниями примкнули к большевикам, а центр города и Молоканская слободка, которую населяли в основном владельцы фруктовых садов и легковых извозчичьих фаэтонов, оставались верны "единой неделимой". То, что полгорода, где был лишь один медно - цинковый завод со считанным количеством рабочих, безоговорочно примкнуло к большевикам, являлось заслугой С. М. Кострикова (Кирова) и его русских и осетинских друзей -- убежденных революционеров, живших в те годы в тихом заштатном городке Владикавказе и накапливающих силы для борьбы с самодержавием. К этому времени Олечки, Танечки и Лизочки, закончив свои гимназии и епархиальные училища, повыходили замуж -- кто за талантливого присяжного поверенного, кто за блестящего офицера, а кто даже за сына нефтепромышленника, случайно посетившего Владикавказ как раз в пору расцвета Олечек и Танечек. Что же касается Володей и Шуриков, то они, возмужав, разошлись разными дорогами: одни пошли в юнкера, другие к большевикам. Прежние однокашники стали непримиримыми врагами. Итак, я продолжу свое повествование. Гуляя по городскому саду, я встретил Костю Гатуева. Мне хорошо было известно, что старший его брат Николай работал вместе с Кировым в газете "Терек" и что Сергей Киров часто бывал как в нашем, так и в их доме. Вспоминаю курьезный случай из жизни этих двух журналистов. Газета "Терек" была либерально - прогрессивной. Издателем и редактором ее был Казаров -- малограмотный, но весьма изворотливый делец, обладавший недюжинным умом и приличным капиталом. Основными сотрудниками газеты "Терек" были Сергей Киров и Николай Гатуев. Киров писал главным образом политические и экономические статьи, а также литературные и театральные рецензии. Николай Гатуев специализировался на очерках и фельетонах. Оплата за статьи, очерки и фельетоны была мизерной, и лишь заметки в рубрике "Убийства и грабежи" оплачивались по повышенному тарифу. Интерес к этому разделу был на Кавказе велик еще со времени Зелимхана, знаменитого абрека, терроризировавшего в течение нескольких лет имущее население Владикавказа, Грозного и полицию аулов и городов. Этот атаман, принимая в свою шайку новых абреков, требовал от них клятвы в известной степени революционного содержания: "Клянемся, что белое -- черное, а черное -- белое и что реки текут не вниз, а вверх". Этой фразой Зелимхан, видимо, хотел сказать, что построение существующего государственного строя считает неправильным и что его нужно перекроить до основания. Зелимхан совершал дерзкие налеты и однажды ограбил Кизлярское казначейство. За его голову царское правительство предлагало большие деньги, но абрек был неуловим. Позднее, уже после революции, я видел у Константина Гатуева найденную им в одном из чеченских аулов печать Зелимхана. Знаменитый абрек был настигнут отрядом подполковника Кибирова и убит в неравной схватке. Получив шесть ранений, абрек продолжал отстреливаться, и лишь седьмая пуля сразила его. Позднее Константин Гатуев стал профессиональным писателем, автором книг "Гага-аул", "Осада Найората", "Ингуши" и др. Он написал и сценарий о Зелимхане. Картина, заснятая "Мосфильмом", прошла на экранах с большим успехом. Так вот, однажды, явившись в редакцию, Киров и Гатуев потребовали у издателя увеличения авторского гонорара на две копейки за строчку. Казаров категорически отказался. Тогда наши юные газетчики, зная, что если они не напишут статьи и фельетоны, то завтра газета ни при каких обстоятельствах не выйдет,-- объявили забастовку. Каково же было их удивление, когда на следующий день "Терек" вышел с прекрасной передовой статьей, отличным фельетоном, и даже "Убийства и грабежи" были занимательны. Забастовщики с повинной вернулись в редакцию на работу, и Казаров, смеясь, рассказал о том, что передовую он перепечатал из "Самарских ведомостей", фельетон из саратовской газеты, а "Убийства и грабежи" выдумал сам. Но вернемся к повествованию. Константин Гатуев, шатен с бледным лицом, высоким лбом и ясными серыми глазами, был старше меня лет на десять. Подойдя ко мне в городском саду, он спросил: -- Ну, что поделываешь и как жить думаешь? Этот вопрос меня озадачил -- уже несколько месяцев я думал над тем, что же будет со мной дальше, что мне предпринять... -- Полагаю, в ближайшие дни меня мобилизуют в армию,-- ответил я. -- В Добровольческую армию, так нужно понимать? -- А в какую же, Костя, если я нахожусь на территории белых? -- Пойдешь воевать против своих, за романовское дерево, сгнившее на корню, и за "единую неделимую"? -- Не от меня же это зависит. Сам понимаешь, какое сейчас время. -- Вот что, дружище. Ты знаешь мои убеждения или, возможно, догадываешься о них. Болезнь не позволяет мне делать то, что должен делать большевик. ТБЦ сковывает меня. Нужно махнуть через всю астраханскую степь, а степь эта голая, пустынная, голодная... -- Ты хочешь, чтобы я?.. -- Необходимо срочно выполнить одно задание Сергея Мироновича. Я говорю с тобой так откровенно потому, что оба мы осетины, а наш народ никогда никого не предавал... У тебя в Саратове мать и младший брат Ростислав, поезжай к ним. -- Как, через фронт?! -- Вот именно, через фронт. По пути выполнишь поручение Сергея Мироновича. Правда, для такого шага необходима некоторая подготовка... -- А именно? -- Тебе нужна будет попутчица, у которой якобы погиб брат - офицер за Георгиевском, где-нибудь в районе Святого Креста. Она едет на могилу брата. Ты -- жених и сопровождаешь свою невесту. Это очень важно -- чтобы была девушка. Белые могут тебя обыскать, а женщин без дела они не трогают. "Вежливенький" народ -- белогвардейские офицеры. В тот день была решена моя судьба, а на другой -- и ваша, милая, славная Лида. Вы помните, мы познакомились в городском саду. Вы сидели одна на скамейке и тихо плакали. Я поинтересовался, что у вас за горе, и вы рассказали мне, что отказались эвакуироваться в Сербию со своим институтом, а начальница поставила вопрос о вашем исключении. -- Куда же вы хотите ехать? Или думаете остаться здесь, в этом городе? -- спросил я. -- Я хочу домой, в Полтаву! Свою родину я не променяю ни на какие блага, -- ответили вы и разрыдались. Вечером мы опять встретились. Я предложил вам идти со мной через фронт и пятисоткилометровую степь в Астрахань, а затем в Саратов, откуда вы уже сравнительно легко могли добраться до Полтавы. Эту ночь мы провели в уютной квартире Кости Гатуева. И пока вы спали, жена Константина зашила в ваше пальто план расположений войск на территории белых и доклад о военно-политических событиях на Северном Кавказе. Вот о чем я хотел рассказать вам, дорогая моя сообщница. В то время, милая Лида, вы оказали революции немалую услугу! Мне в Астрахани, в политотделе 11-й армии, выдали тогда о моих заслугах официальную бумагу за подписями Кирова и Квиркелия, а о вас забыли. Это, конечно, несправедливо. Ведь если бы вас обыскали в Георгиевске, где на станции курсировал бронированный вагон - штаб генерала Эрдели, или же тот офицер, выскочивший без шапки из окопа под Воронцово-Александровском, заподозрил бы неладное, то на первой же березке или яблоне... Но нам посчастливилось благополучно пересечь линию фронта и попасть в объятия златокудрого Хаджи-Мурата Мугуева. Вспоминаю наш ночной переход через линию фронта у старой мельницы: помните, мы дождались, когда луна зашла за тучку, и пошли по шаткому скользкому мостику, у которого не было даже перил. Вы шли впереди со своей шкатулочкой, в которой хранили свои сокровища: письма от гимназиста Васи Голубева и две секретки, переданные вам на балу кадетом Алмахситом Хуцистовым. Странная память -- она хранит такие мелочи: письма были перевязаны розовой, а секретки голубой ленточкой. Неожиданно луна вышла из-за облачка, с бугра нас заметили казаки и открыли по движущимся через мостик мишеням сначала ружейный, а потом пулеметный огонь. Пули, просвистев над нашими головами, с хрустом врезались в тонкую ледяную корку, покрывавшую речонку. Но вы шли гордо со своей драгоценной ношей - шкатулкой и даже не попытались вернуться под защиту старой мельницы. Наконец мы перешли мостик и перебежали мимо штабелей бревен в улочку села, занятого красными. Нас окликнули часовые и повели в штаб. И вот тут-то нас встретил Хаджи-Мурат Мугуев. Он, как и я, был уроженцем станицы Черноярской. Этот веселый коренастый человек с копной золотых волос на голове и в очках держал тогда в своих руках пульс всей астраханской степи, Кизляра, Георгиевска и других пунктов по линии фронта. Были у него люди, работавшие и за пределами Одиннадцатой армии, в тихих казачьих станицах и хуторах. Все сведения стекались к нему, как ручьи в полноводную речку, и маленькая карта, лежавшая у Мугуева на столе, была, пожалуй, самой точной и верной. От Мугуева мы узнали, что 19 января передовые части Одиннадцатой армии заняли Святой Крест и что находившийся там отряд под командованием полковника Панченко разгромлен, и теперь путь на Георгиевск для Красной Армии открыт. Позднее Хаджи-Мурат Мугуев, как и Константин (Дзахо) Гатуев, стал писателем и в одной из своих книг описал это наступление. Встретил нас Хаджи-Мурат радушно, я бы даже сказал, ласково. Вероятно, он уже знал о цели нашего путешествия, поэтому ни о чем меня не расспрашивал. Сказал лишь, что насчет подводы уже распорядился и что на каждом этапе нам будут менять лошадей и верблюдов. Но прошел час, другой, а обещанной Хаджи-Муратом подводы все не было. Вы, милая Лида, за это время успели подружиться с хозяйской дочерью и, сбросив пальто, пошли с ней в ее комнату. Воспользовавшись удобным моментом, я распорол по шву подкладку, вынул заветный пакет и переложил его в свой боковой карман. Аккуратно, насколько это мне удалось, я зашил подкладку вашего пальто и пошел в штаб к Мугуеву узнать насчет подводы. Где-то вдали гремели одиночные выстрелы, иногда переходившие в недружные залпы. Вдоль заборов и хат гуськом бежали красноармейцы с винтовками наперевес. Положение было серьезное: еще в Нинах мы с вами знали, что Святой Крест неоднократно переходил от белых к красным и от красных к белым. Но вот и штаб. Воспользовавшись отсутствием часового, вхожу в сени и попадаю в просторную комнату, похожую на зал. За одним из столиков сидит машинистка и стрекочет кузнечиком. У второго, спиной ко мне, стоит огромный детина в поддевке и с маузером в деревянной кобуре. Мельком я взглянул на стены и замер: прямо напротив меня висит портрет генерала Май-Маевского, слева -- Корнилова, справа -- Каледина. Я машинально хватаюсь за боковой карман и нащупываю пакет. Мысли несутся с невероятной быстротой. Ведь если только этот человек обернется -- обыск, а там и виселица неминуемы. Под портретами генералов какие-то надписи. Я напрягаю зрение и читаю: "Генерал Май-Маевский -- чистый вес двенадцать пудов..." Что это: бред, сумасшествие? Смотрю на портрет Корнилова: "Хоть и Лавр, а погиб бесславно". Под Калединым тем же каллиграфическим почерком выведено: "Хоть и генерал, а молодец: сам застрелился!" -- Сволочи - юмористы! -- шепчу я, вытирая со лба пот. -- Что вы сказали? -- спрашивает огромный человек и поворачивается ко мне всем корпусом. Теперь я ясно вижу, что он без погон. -- Мне нужен Мугуев,-- говорю я. -- Хаджи-Мурат в той комнате. Я исчезаю за дверью, а через час мы с вами, милая Лида, уже едем по бескрайней степи и слушаем заунывную, монотонную, как здешний ветер, песню калмыка - возчика. Сначала мы ехали лошадьми, а потом наши брички и арбы везли верблюды через какие-то села со странными названиями: Олениково, Яндыки, Басы... Что за странные животные, эти верблюды?! Они идут по степи пять километров в час и ни шагом больше, независимо от того, бьют их или нет, кормят или морят голодом. И на всем пути по этой рыжей безводной пустыне из барханов то тут, то там выглядывают белые, омытые песками черепа людей и лошадей--следы прошлогоднего отступления той же 11-й армии из-под Кизляра. А теперь эта армия опрокинула полчища бело - гвардейцев и победоносно вышла на Кубань и Северный Кавказ. На первом кумачовом плакате, который я тогда увидел, меня поразила надпись: "Прочь с дороги, глушители революции!" Сознайтесь, Хаджи-Мурат, это вы придумали столь пафосный клич? Вы тогда были молоды и, вероятно, мечтали стать поэтом. Почти всю астраханскую степь мы проехали при благоприятной погоде, и только где-то уже под Яндыками нас захватил самум. Небо внезапно потускнело. Солнце, похожее на огромный медный таз, нырнуло в черно-бурую тучу, и сразу же по пескам побежали серо - лиловые тени. Откуда-то издалека долетели резкие порывы ветра, крутящие гигантские столбы больно хлещущего песка, и вся пустыня погрузилась в рыжую мглу... Но так же неожиданно, как и налетел, смерч вдруг стих. Исчез оранжевый занавес песка, и совсем неожиданно из тучи выплыл медный таз. И только новые серповидные барханы свидетельствовали о недавно пронесшейся буре. Но вот, наконец, и Астрахань. Я, уже заболев тифом, но еще не зная об этом, пошатываясь, вхожу в кабинет Кирова и передаю заветный пакет. Сергей Миронович разрывает конверт, быстро скользит взглядом по четко исписанным листам, затем вместе с Квиркелия переходит к противоположной стене, к огромной карте, унизанной красными флажками, и делает какие-то записи в своем блокноте. Я смотрю на Кирова: обожженное ледяными ветрами лицо, утомленные бессонными ночами глаза... Вспоминаю Владикавказ. Это уже не тот Сергей Миронович, от которого в детстве получал я в подарок цветные карандаши и переводные картинки. Точно такие же карандаши и картинки дарил мне и другой замечательный человек -- Евгений Багратионович Вахтангов. Женя, как называли его мои родители, в свои юные годы увлекался идеей создания "Радужного" театра. Киров бывал на спектаклях Владикавказской любительской труппы, созданной Вахтанговым в 1907 году. Это были пробные шаги Евгения Багратионовича. В его "театре" шли инсценировки маленьких рассказов Чехова. Уже тогда Сергей Миронович предвещал Вахтангову большую театральную будущность. Лишь через двенадцать лет в Москве Вахтангов осуществил свою мечту. У отца Евгения Багратионовича в центре города была маленькая табачная фабрика, и когда у "блудного сына" в Москве случались материальные затруднения, он слал во Владикавказ стереотипные телеграммы: "Хожу лаковых вышли сто Женя". Отец понимал, что если сын ходит в лаковых ботинках, предназначенных для сцены, то дела и впрямь плохи, и скрепя сердце посылал Жене половину просимой суммы. Вспоминаю о Кострикове еще один эпизод. О нем рассказала мне тетя Саша -- сестра моего отца. В начале своей журналистской деятельности пришел к нам как-то на огонек Сергей Миронович и за чашкой чаю стал советоваться с моими родными о литературном псевдониме. Моя мать оторвала от календаря листок и, прочитав в числе святых имя Кир, сказала: -- Подписывайтесь Киров. Сергею Мироновичу псевдоним понравился, и он стал под рецензиями и статьями подписываться: С. Киров. ...Наконец Сергей Миронович отошел от карты и, задав мне несколько незначительных вопросов, сказал: -- Иди отдыхай. Паек тебе и твоей спутнице доставят на дом. Вечером я почувствовал озноб, а ночью уже бредил и метался по постели. Киров дважды приезжал к нам с врачом, присылал какие-то редкие медикаменты, но вся тяжесть моей болезни легла на ваши хрупкие плечи, милая Лида. Сколько бессонных ночей провели вы у моей постели! Если бы не вы, вероятнее всего, я бы остался навсегда в Астрахани или погиб под Георгиевском, где меня обыскивал белогвардейский офицер, а вы лепетали какие-то французские фразы, желая показать, что у нас не может быть ничего общего с большевиками. Помню, как этот контрразведчик с наманикюренными ногтями, расшаркавшись перед вами, сказал: -- Оревуар, мадемуазель! -- и, прекратив обыск, вышел из теплушки... Но не будем вспоминать трудные минуты нашего путешествия. Из Астрахани до Саратова мы ехали, если помните, две недели. На больших станциях пассажиры выходили из теплушек и пилили дрова для паровоза и для своих "буржуек". Солнце светило уже по-весеннему, в кустах чирикали воробьи, и все вспоминалась знакомая песенка: Ах, как низко летит стая гусей! Побегу, догоню последнего, Вырву перо белое, Пошлю весточку любимой... Если вы живы, милая, славная Лида, отзовитесь! 1965 г. БЕЗ ПРОМАХА скар Ларсен, розовощекий двадцатисемилетний детина с голубыми глазами и копной золотых волос, зачесанных на косой пробор, работал в Стокгольме шофером ночного такси. Это занятие с четким, раз навсегда установившимся ритмом жизни было не слишком утомительным для такого энергичного парня, как Оскар, жаль только вот, что прибыльным его не назовешь. Редко кто из пассажиров давал приличные чаевые, а простаивать у ночных ресторанов и кабаре в ожидании подвыпивших гуляк приходилось часами. Часто, сидя в своей кабине и слушая монотонную дробь осеннего дождя, Ларсен глядел на яркий фейерверк неоновых реклам, на гаснущий свет в окнах многоэтажных домов и думал: почему все, кто прячется за этими шторами, занавесями и жалюзи, всякие там маклеры, коммивояжеры, чиновники банковских контор имеют право на уют, на семейную жизнь, а он, шофер такси, должен жить бобылем, не имея ни дома, ни семьи? Правда, вот уже полтора года Оскар вносит в одно из отделений Лионского банка -- там начисляют шесть процентов годовых -- свои мизерные сбережения. Но это гроши в сравнении с той суммой, которая

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору