Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
чуткая, отлично воспитанная девушка, и
трудней всего она воспринимала какие-либо отклонения от нормального. Мысль
быть ограбленной никогда не приходила ей в голову.
Молодой человек между тем подошел, остановился в двух шагах и стал
ориентироваться. Часы ему понравились с первого взгляда, но их владельца он
нашел унизительно беспомощным.
"Сразу же отдаст и будет плакать", - подумал он.
- Который час? - спросил он, вкладывая в свою интонацию большую дозу
грабительского сарказма, за которым слышится, что хозяину часов, не имеющему
высокоразвитого чувства времени, предоставляется возможность ответить на
этот вопрос в последний раз. Но этот зловещий вопрос, который настораживал,
приводил в растерянность, заставлял трусить всякого, кому он задавал его
наедине, на Оленьку Белянину не произвел никакого впечатления. Это
показалось ему странным. Между прочим, у Оленьки была та наружность, мимо
которой нельзя пройти без зависти или без любопытства, и молодой человек не-
ясно осознал, что ему было бы неприятно иметь такого голубоглазого врага.
- Без десяти пять, - любезно ответила она.
- Врут ваши часы, - решительно сказал молодой человек. - Снимайте их,
будем чинить.
И он сделал к ней шаг, но только шаг. Его остановил ее взгляд. В глазах
ограбленных им людей он привык видеть страх, осуждение, презрение. Но
девушка смотрела на него весело и с любопытством. Это было ново и неожиданно
и так не предусмотрено практикой, что молодой человек растерялся.
- Вы что - странствующий агент часовой мастерской? - спросила она,
улыбнувшись.
- Да, я... странствующий... - пробормотал он и неловко опустился на
траву.
Они молчали. Оленька с интересом продолжала его разглядывать. Этот
молодой человек выглядел несколько необычно. Следы каких-то происшествий на
лице придавали ему в ее глазах романтический оттенок.
- Неужели вы не нашли другого повода, чтобы заговорить со мной? -
сказала она, продолжая улыбаться, и он понял, наконец, что предложение снять
часы она принимает за шутку, а его считает честным человеком, и вдруг
почувствовал себя во власти какого-то сложного непонятного состояния,
которое делало его попытку снять часы у этой девушки попыткой страшно
нелепой и несостоятельной. Она что-то говорила, что-то спрашивала, но прошла
минута, прежде чем он стал понимать ее и отвечать на ее вопросы.
Непосредственность была природной чертой Оленьки Беляниной. И они
разговорились. Это был обычный для двух незнакомых молодых людей разговор,
который состоит из шуток и отгадываний имен и рода занятий собеседников.
Разумеется, этот разговор не мог быть для молодого человека приятным.
Что Оленька студентка, стало известно быстро и легко. А он...
- И уж, конечно, вы не артист, - гадала Оленька. - Вы только что так
грубо и так неталантливо пытались изобразить разбойника.
- Разбойника... - повторил он, - вы видели его когда-нибудь?
- Не видела, - самоуверенно отвечала она, - но представляю его лучше,
чем вы.
Он взглянул ей в глаза и улыбнулся. Может быть, потому, что в жизни ему
приходилось редко улыбаться и невинная улыбка хорошо сохранилась у него с
малых лет, у грабителя оказалась детская улыбка. Было это трогательно, как
грустная любовь веселого юмориста, и Оленьку такая улыбка не могла не
взволновать. Кроме того, она смутно почувствовала, что где-то близко около
этого разговора бьется самое важное, самое сокровенное в этом человеке. Они
отвели глаза, и оба, каждый по-своему, смутились.
- Какая это книга? - нарушил он паузу и протянул за лежавшей у ее ног
книгой свою руку. Обшлаг рубахи скользнул к плечу, и тут Оленька увидела на
его руке непринужденно начертанную каким-то опальным художником Венеру и
одну из эпитафий - яркую грубую татуировку.
- Что это? - улыбка мгновенно улетучилась с ее лица.
- А это, - сказал молодой человек чужим голосом, - наколка. Я, между
прочим, разбойник и есть.
В горле пересохло, а ему захотелось вдруг говорить и говорить.
Он взглянул ей в глаза. В них были страх, осуждение, презрение.
- Вам нужны часы? - проговорила она сухо. Он молчал. Через несколько
мгновений послышался шелест травы под ее ногами. Шла она или бежала, он не
видел. Он сидел на земле, опустив голову и беспомощно, как подраненная
ворона крылья, расставив руки.
Девичья память
Альберт Дрынов, живой, модно одетый юноша, полвечера провертевшись
вокруг Наденьки Накидкиной и протанцевав с ней два быстрых танца, изловчился
проводить ее домой.
Танцуя с Дрыновым и принимая из его рук свое пальто, Наденька молчала и
только несколько раз неопределенно улыбнулась, что восприимчивый Дрынов
истолковал так: "Вы мне нравитесь, но я вас совсем еще не знаю".
Дорогой он выказывал все признаки скоропостижной влюбленности: старался
заглянуть Наденьке в глаза, упражнял свои легкие глубокими вздохами и
говорил не останавливаясь:
- ...Вообще я против танцев ничего не имею. Если на то пошло, так и
Ромео с Джульеттой на танцах познакомились. Это уж так заведено... Вы
знаете, мне кажется, я вас где-то видел. Серьезно. Вы, наверное, учитесь
где-нибудь? В институте? Девушка с вашей внешностью может смотреть на жизнь
с легкой улыбкой. Лично я для вас бы все сделал... Вам, конечно, еще и
двадцати нет. Можно сказать, возраст любви...
Не бегите так. Послушайте, вы мне серьезно нравитесь. Меня поразили
ваши глаза. Мне кажется, я уже видел эти глаза... Знаете, такое приятное
и... возвышенное ощущение, даже мороз по шкуре идет. Я впечатлительный - я
жениться могу. Вот до этого у меня никаких чувств: ни любить, ни радоваться
- нехорошо даже. А сейчас в моей душе что-то вроде эпохи Возрождения, как
это... э... Росинант. Да, Росинант! Я сам себя не узнаю. Вы не подумайте,
что я это все так только говорю. Я гораздо серьезнее, чем вам кажется. Это я
с виду только беспечный, а на самом деле у меня на душе, может быть, кошки
скребут. Я чувствую, что и я могу всяких дел наделать, но знаете, мне не
хватало стимула, э... предмета, который воодушевлял бы меня на что-то
такое... Одним словом, я страшно рад, что встретил вас. Мне вас не хватало.
Видимо, потому мне и мерещились ваши глаза. Мне сейчас даже удивительно -
почему это судьба так медлила с нашей встречей... Вот мы идем с вами в
первый раз, а мне кажется, что я уже сто лет здесь с вами ходил. Ваше имя...
Но тут Дрынов вспомнил, что не знает еще имени этой девушки.
- Топор! - воскликнул он с раскаянием. - До сих пор я не знаю вашего
имени! Но это от волнения. Простите... как вас зовут?
- Мы с вами знакомы, - сказала девушка. Весь монолог она неопределенно
улыбалась, но теперь по лицу ее скользнула убийственная насмешка.
- К-как знакомы? - удивился Дрынов.
- Да так. Вы провожали меня с танцев два месяца назад. За это время вы
хорошо сохранились, если не считать, что у вас отшибло память. Прощайте. И
запомните - Ренессанс, а не Росинант. Я и в тот раз вас поправляла, -
проговорила она холодно и свернула вдруг в большие каменные ворота.
Шорохи
Рассказ ночного сторожа
- Вам спичек? Пожалуйста. Чем я здесь занимаюсь?.. Да вот: кому спички
понадобятся, кому время, кому, может, поговорить... Садитесь, вам, я вижу,
не нужно точное, время.
Видите напротив магазинчик? Так вот я в нем работаю. То есть не в нем,
а около него. Я - ночной сторож. Для этого у меня все данные: возраст 64
года, борода 15 сантиметров, ружье 16-й калибр.
Когда-то я работал в этом магазине продавцом, а теперь вот караулю...
Но что это за работа! Мне даже немного совестно деньги получать. Еще ни разу
не было ничего такого... Воруют-то днем! За пять лет сменилось семь
продавцов.
Вот сейчас опять новый. Молодой, вертлявый такой. Все ходит по
магазину, насвистывает. Не зря насвистывает! Я его насквозь вижу. Наглый.
Такие мало не берут. Не могу его терпеть. Вижу, что шаромыга, но нет у меня
полномочиев. Надо мной, подлец, еще издевается. "Караулишь, - говорит. - Ну
карауль, карауль..." Дескать, напрасный труд. А у меня нервы сдают и курок у
ружья пошаливает. Все может быть. Я его спрашиваю: "Ты зачем, голубчик, в
торговлю-то подался?" А он: "Я, говорит, стал продавцом потому, что не хочу
загубить молодость в очередях". Я ему: "Скоро тебя уведут? И надолго ли?"
Отвечает: "Ничего, вернусь - буду сторожем". Видали его? Возьми с такого!
Вот... А ночью что ж... ночью тихо. Даже скучно как-то. Я уж хожу
смотреть кинофильмы, есть забавные. Вот "Ночной патруль...", ну и другие.
Хожу еще в суд слушать, да там все одно: растраты, разводы и хулиганство.
А насчет разбоя, так это только рассказывают. Брехня, устное, так
сказать, творчество. Все, что тут было такого за пять лет, так все эти
протоколы собрали и выпустили недавно книжку. Как же - читал, читал...
занятно...
Ага! Уже час ночи... Этими часиками меня недавно премировали... Так я,
пожалуй, сейчас лягу. Завтра рано вставать. Скамейка удобная и тулуп хороший
- не жалуюсь.
А что касается шорохов - я шорохов не боюсь. В них нет ничего
сверхъестественного. А сон на свежем воздухе, я вам скажу, самый крепкий и
самый здоровый.
На другой день
У маленького деревянного домика на скамейке в позе больного художника с
известной картины Карнаухова сидел молодой человек.
Поднятый воротник пальто наполовину скрывал его бледное лицо, которое
выражало крайнее нетерпение и бесконечное отчаяние. В его глазах была
сосредоточена грусть целого объединения начинающих поэтов-лириков. И если бы
вы заглянули в эту минуту ему в душу, то вам стало бы неприятно.
Дрожащими руками молодой человек полез в карман, закурил, но тут же с
отвращением отбросил папиросу. "Даже курить не могу!" - с горечью заметил
он.
Ничего светлого его настроению не могло противопоставить мрачное
осеннее утро. Почти задевая скелеты тополей, по небу ползли грязные лоскутки
туч. В маленьких лужицах всхлипывал мелкий и нудный дождик.
"Декорации для самоубийства, - думал молодой человек! - Вот люди
торопятся по своим делам, у них отличное настроение - они хорошо
позавтракали, им все легко и просто. А я? Вчера и мне было весело и легко. А
сегодня - ужасно! Грудь давит, будто меня сунули под гидравлический пресс.
Невыносимо! А ведь я мог себя вовремя сдержать! Не сдержал. Ну и поделом -
околевай теперь!.. Но что же это?"
Молодой человек в сотый раз взглянул на часы.
"Где же она? Разве можно так мучить человека? Только женщина может быть
так жестока и так небрежна. Знает ли она, что такое депрессия души и тела?
Нет. Женщинам это недоступно. Чтобы понять меня, надо все это почувствовать.
Конечно, ее это не трогает, ей все равно... Женщины равнодушны к страданиям
других, они ничего никогда не сделают, чтобы хоть чуть-чуть облегчить их, и
даже наоборот - любят злорадствовать... Она не торопится, ей плевать на то,
что у меня рябит в глазах и трясутся руки. Но она еще меня вспомнит! И ей
еще будет неприятно! Впрочем, может быть, ей будет уже все безразлично. Нет!
Это настоящая инквизиция! Кто ей дал право так издеваться! О, как тяжело!
Как ужасно... Что ж, я уйду. Еще минута..."
Но здесь лицо его просветлело: он увидел ту, которую ждал с таким
нетерпением. Он поднялся, облегченно вздохнул и быстро вошел в только что
открытую толстой пожилой женщиной дверь под вывеской: "Пиво-воды". "Три
пива!" - выкрикнул он на ходу.
Коммунальная услуга
Работник коммунального отдела Валериан Эдуардович возвращался с
заседания в двенадцатом часу ночи. Он шел по затихшей улице и придирчивым
взглядом человека, благоустраивающего город, замечал, что ночью почти не
видно призывающих к чистоте табличек и плакатов, что мусорные тумбы
расположены несимметрично, что забор, побеленный известкой, имеет
непристойный вид.
У перекрестка Валериан Эдуардович покосился на звезды, но его внезапно
отвлек шум, который создала вывернувшаяся из-за поворота машина. Он метнулся
в сторону, туда же завернула машина. Валериан Эдуардович бросился обратно -
машина, взвизгнув, повернула за ним. Он попятился... Одна из улиц уже
несколько месяцев была рассечена вдоль глубокой канавой. Неподготовленный к
этому, Валериан Эдуардович испытал не только острое чувство неожиданности.
Приятно, свалившись в четырехметровую яму, почувствовать себя живым и
невредимым. Легкие ушибы только дополняют счастливое ощущение бытия. От
сырых стен пахло сыростью. Валериан Эдуардович живо представил себя усопшим
в этой яме, спина у него похолодела, он бодро вскочил и затрусил по длинному
неблагоустроенному коридору.
- Там не вылезти, - вдруг услышал Валериан Эдуардович хриплый голос.
Навстречу ему шел живой человек. Он приблизился, и Валериан Эдуардович при
лунном свете разглядел высокого мужчину: худого и нескладного, как лошадь
Дон Кихота. Запах, сопровождавший этого человека, и запах сырой земли вместе
составили аромат винного погребка.
- Здравствуйте! - тепло приветствовал он долговязого мужчину. - Вы
давно здесь?
- Точно не знаю, - ответил мужчина. - Который час?
Валериан Эдуардович струсил.
- Уже двенадцать? Ого! Я вздремнул немного... - пояснил мужчина.
Неизвестный гражданин приблизился на четыре метра к уровню моря тем же
путем, что и Валериан Эдуардович, но без постороннего влияния.
- Черт подери! - говорил он. - Свернул бы здесь шею хоть один из
коммунальных работников! Полгода стоит эта ловушка открытой... Зачем они ее
вырыли? Ну, теперь есть материальчик... Я это так не оставлю! Я их разнесу!
- Как вы их разнесете? - осторожно спросил зардевшийся работник
коммунального отдела.
- Известно, как. Для этого есть периодическая печать, - сказал тот.
- Ну вы уж и рады стараться... - пробормотал обеспокоенный Валериан
Эдуардович.
- Стараться я никогда не рад, - отвечал незнакомец. - Ну постояла бы
эта траншея месяц, ну второй, а то ведь как будто ждут жертв...
- Но ведь мы с вами целы и невредимы. Ведь целы же вы? - сказал
Валериан Эдуардович раздражительно.
- Это что значит, падайте на здоровье, милости просим, так, что ли? -
зловеще спросил неизвестный.
- А что... Радикальный способ борьбы с алкоголиками... Хи-хи.
Вытрезвитель в какой-то степени...
- Но-но! Ты! Будем называть друг друга на "ты", тем более я вижу, что
мы друг друга не уважаем, - рассердился собеседник.
Общее несчастье делает друзьями людей разных профессий, разных
характеров, разных степеней пользования коммунальными услугами. Валериан
Эдуардович и неизвестный друзьями не стали. Они ужасно друг другу не
понравились, смертельно разругались.
Когда они выбрались из этой ямы, была глубокая ночь.
Множеством неинвентаризованных фонариков мерцали звезды. Валериан
Эдуардович оглянулся вокруг и вдруг почувствовал, что жизнь прекрасна. Он
бодрой походкой взял направление к дому, обдумывая на ходу, как лучше
поставить завтра вопрос о траншеях и ямах в городском отделе коммунального
хозяйства, чтобы не портить настроение горожанам.
Настоящий студент
Старший преподаватель Лев Борисович Фениксов подозрительно относился к
аудитории, перед которой выступал с курсом лекций о новом, открытом древнем
языке. Ему казалось, что большинство студентов слишком молоды и несерьезны
для того, чтобы заниматься этим необходимейшим предметом.
Сам Фениксов - мужчина лет тридцати, сухощавый, серьезный, холостой,
принадлежащий науке. Аудитория же на его лекциях принадлежала самой себе.
С первой же лекции Фениксов выбрал среди физиономий, казавшихся ему
безразличными и беззаботными, одно строгое, вдумчивое лицо и стал читать
после этого, глядя на это лицо и обращаясь только к нему.
Студент Потехин в свою очередь каждую лекцию не сводил глаз с
преподавателя. Если случалось, что Потехина на занятиях не оказывалось,
Фениксов беспокойным и подозрительным взглядом скользил по рядам и, сбиваясь
и нервничая, всю лекцию читал, обращаясь к проходу между скамейками.
Но Потехин ходил на его лекции часто, и Фениксов говорил о нем много
хорошего там, где распределяются стипендии и назревают скандалы.
- Что ни говорите, на первом курсе, по-моему, разболтанный народ.
Шуточки, невнимание... и, знаете, даже неуважение к предмету и
преподавателю, а я, знаете, за это буду карать... Представьте себе, я вижу
там одно только внимательное лицо. Сразу видно - серьезный товарищ. На него
даже приятно посмотреть. Чувствуется настоящая пытливость, уважение...
Уважение совершенно необходимо. Вот он - настоящий студент. Я говорю о
Потехине.
До сессии было еще далеко, и Фениксов долго бы оставался при этом
мнении, если бы не один досадный недостаток Потехина.
Студент Потехин был рассеян. Он обладал уникальной способностью,
занимаясь одним делом, думать о другом. Так, покупая папиросы, он думал о
том, что надо бросить курить, или, отвечая на зачете, соображал о дне и часе
пересдачи того же зачета. По рассеянности он, например, всю зиму проходил в
осеннем пальто и "забывал" иногда пообедать.
Раз после лекции Фениксова, на которой преподаватель и студент вдоволь
налюбовались друг другом, Потехин, чувствуя, что аппетит превозмогает в нем
рассеянность, направился в студенческую столовую.
В столовой с подносом в руках туда-сюда сновали молодые
самообслуживатели. Потехин накрыл стол, безотчетно склоняясь при этом к
вегетарианству и думая о том, что этот обед неизбежно повлечет за собой
ужин. Минуты две он ждал у маленького окошка тарелку с хлебом, потом получил
ее и в задумчивости уселся... за чужой стол.
Даже наметанный глаз старого экзаменатора, принимавшего экзамены в
разные времена и при разных освещениях, мог бы спутать эти два стола.
Одинаковые, с ровным количеством блюд. Накрытые на одну персону и одинаково
сервированные, эти столы отличались только тем, что должно быть съедено.
Таким образом, студенту Потехину представилась возможность
познакомиться со вкусом преподавателя Фениксова, к чему он без промедления
приступил.
Сам Фениксов с недоумением остановился за спиной Потехина, чуть не
выпустив из рук свою тарелку с хлебом.
К Потехину между тем подсел знакомый студент с другого факультета -
высокий, длинноволосый пижон из тех, которые лазают через решетку в сад пить
пиво. Фениксов ушел бы, если бы между приятелями вдруг не начался разговор,
который до того ошеломил Фениксова, что он машинально опустился на ближний
стул. Разговор был о нем, и не было на свете сил, которые могли бы помешать
ему все выслушать. Чтобы это не слишком походило на подслушивание, Фениксов
взял ложку и стал хлебать потехинские щи.
- ...Понимаешь, с первой же лекции уставился на меня, - говорил
Потехин, - и так все время. А у меня, ты знаешь, привычка смотреть в одну
точку...
- У меня тоже, - признался приятель.
- Ну так я на него и глазею. Не слушаю, конечно, а так, пыль в глаза
пустить... Как-никак в мою зачетку требуется его автограф...
Фениксов чуть не поперхнулся.