дет сзади и  не хочет говорить с  ним,  потому что считает
себя обиженным.  Оборачиваться и самому начинать разговор Грише не хотелось.
Вновь вспомнилась Ленина пятерка,  и снова недоброе чувство овладело Гришей.
"Подумаешь,  отличник нашелся.  Больше, чем на тройку, не вытянул бы, если б
не списал..."
     Правда,  Гриша не был твердо убежден,  что Леня списывал... Но он никак
не мог примириться со своей четверкой и Лениной пятеркой по алгебре.
     Зайдя глубже в  лес,  Гриша все же решил оглянуться.  Ему стало страшно
идти одному лесом в такую пургу.  Он постоял, подождал немного. Лени не было
видно.  Тогда Гриша решил вернуться и пойти другу навстречу: видно, и правда
у  него сильно болела нога,  если он  так отстал...  Уже совсем стемнело.  И
вдруг мальчика охватил страх.  Было так  страшно,  что  у  Гриши не  хватило
мужества крикнуть,  позвать друга...  Куда  он  девался?  Может,  вернулся в
местечко,  на квартиру?  Надо скорей бежать домой и рассказать обо всем, что
случилось. Да, да. Скорей домой!
     И Гриша побежал.
     ...Через лес шли две дороги.  Одна к деревне, где жили ребята, другая к
болоту,  где стояли стога соседнего колхоза.  Впотьмах легко было перепутать
дороги,  и Леня,  усталый и обиженный,  не заметил,  как повернул направо, к
болоту...


        "x x x"

     В тот вечер тетя Настя,  Ленина мать,  просеивала через сито муку. Отец
сидел на скамеечке, подшивал валенки.
     - И  надо же,  как метет и крутит -  свету белого не видать,  -  ссыпая
просеянную муку, озабоченно проговорила мать.
     - Пора пришла,  вот метет и крутит.  Летом не будет мести,  - отозвался
Игнат.
     - Хотя б Леня не надумал в такое ненастье идти...
     - Не должен, я говорил, чтоб не ходил...
     В сенях у дверей послышался шорох.  Видно, шел кто-то чужой, потому что
не мог найти скобу. Настя отворила дверь, и порог переступила соседка.
     - Добрый вечер вам, - поздоровалась она. - А я никак скобу не найду.
     - И  не  говорите:  я  и  сама  иногда с  полчаса стою под  дверями,  -
поддакнула хозяйка.
     - Что это вы, пироги надумали печь? - спросила у Насти соседка.
     - Да вот дети пристали: испеки да испеки. Хочу тесто поставить.
     - Оно-то   так,   -   торопливо  согласилась  соседка  и   с   каким-то
неестественным интересом спросила:  - А где же это ваш Леня, разве не пришел
еще?
     - Нет. Куда он пойдет в такое ненастье? В то воскресенье я наказал им -
и своему,  и вашему,  -  чтоб сидели в квартире и не выходили...  -  ответил
Игнат.
     - Боже  мой!  -  вдруг  теряя прежний тон,  испуганно всплеснула руками
соседка. - А мой же Гришка пришел и говорит, что ваш Леня в дороге отстал...
Я и побежала узнать, дома ли он.
     Настя так и выпустила из рук сито.
     - Где же он, мой сыночек?! И почему же это они не вместе шли?
     - Не знаю,  что у них там стряслось,  только мой очень грустный пришел.
Ничего даже в рот не взял.
     - А  люди  мои!  Одевайся,  Игнат,  да  беги скорей на  конюшню,  езжай
искать!..


     Игнат проехал лес  и,  так  и  не  встретив Леню,  решил,  что хлопцы в
дороге,  наверное,  поссорились,  а может,  даже и подрались и Леня вернулся
назад. Он скорей погнал коня... Въехал в местечко. Тревожно постучал в двери
дома,  где  квартировали ребята.  На  стук  вышла  хозяйка и,  взволнованная
расспросами Игната,  путаясь,  стала рассказывать, что Леня и Гриша сразу же
после уроков вместе пошли домой. Она говорила им, чтобы переночевали, но они
не послушались.
     Тогда Игнат подумал,  что Леня,  наверно,  сбился с дороги и свернул на
болото.  От  этой мысли его бросило в  жар:  болото еще хорошо не замерзло и
местами можно было провалиться.
     Конь устал и уже не мог бежать, но Игнат все погонял его и погонял. Вот
наконец и болото. Вот уже зачернели стога.
     - Ленька-а! - позвал сквозь метель и темень ночи Игнат. - Сынок!
     - О-ок! - глухо отозвалась ему ночь.
     - Ленька-a! Леня-a! - звал отец.
     - А-а! - тонким голосом откликнулся ему кто-то издалека.
     - Сынок! Леня! - сильней закричал Игнат.
     - Я ту-ут! - все так же тонко долетело из темноты.
     Игнат погнал коня на голос.
     - Леня-a! Леня-а!..
     ...Скорчившись,  Леня сидел под  стогом весь мокрый.  Случилось как раз
то,  чего  боялся  Игнат:  долго  блуждая  по  болоту,  мальчик провалился в
незамерзшую трясину и, насилу выбравшись из нее, еле добрался до стога.
     Отец сбросил с  себя кожух,  закутал в  него Леню и снова скорей погнал
коня.
     - Подержись еще, сынок. Сейчас будем дома.
     Растертый спиртом и  завернутый в  суконные платки и  одеяла,  под утро
Леня начал трястись от холода и бредить. Начиналось то, чего так трудно было
избежать: воспаление легких.


        "x x x"

     Однажды утром в  воскресенье,  когда Леня уже  выздоравливал,  в  сенях
послышалось  несмелое  топтание,  потом  двери  отворились,  и  вошел  Гриша
Михневич. Смущенный, со свертком в руках, он долго обметал у порога валенки,
никак не осмеливаясь ни поздороваться, ни пройти дальше.
     - Ну,  хватит уже, проходи, а то валенки порвешь, - не очень приветливо
встретила мальчика Ленина мать.
     - Я, тетя, к вам... Можно?
     - А  почему же нельзя?  Давно ли ты не вылазил от нас,  а  сейчас такой
деликатный стал, даже разрешения спрашиваешь...
     Над Гришей сжалился Игнат.
     - Проходи,  брат,  -  приободрил он мальчика.  - Раздевайся да расскажи
Лене, какие вы там уроки прошли без него.
     - Я принес... я покажу, - немного осмелев, подошел к столу Гриша.
     Почему-то не осмеливаясь приблизиться к  Лене,  он издалека обратился к
нему:
     - Я вот тебе,  Леня, принес... Моя мама прислала... - И положив на стол
сверток, он достал из него несколько яблок и маленький кувшинчик. - Это мама
тебе липового меда прислала.  Говорят, здорово помогает, если с горячим чаем
пить...
     - Смотри,  какой ты  сейчас хороший стал,  -  снова не  сдержалась мать
Лени.
     Но отец перебил ее:
     - Что  было,  то  быльем поросло.  Все прошло,  и  нечего вспоминать...
Проходи, брат, поближе к Лене да рассказывай.
     - Я сейчас, - пододвигая к Лениной кровати стул, охотно пообещал Гриша.
- Я все принес, все покажу...
     Леня смотрел на  Гришу счастливыми глазами.  Ребята давно не  виделись,
давно не учили вместе уроков, не дурачились.
     - Садись сюда,  на кровать.  - Лене показалось, что так они будут ближе
друг к дружке. - И все рассказывай...
     - Расскажу! Все расскажу.
     Поняв, что он помилован, Гриша пересел на кровать к Лене.
     - Прежде всего скажу тебе, брат: ну и дал тогда мне отец взбучку!.. - с
видом самого счастливого человека на свете похвалился Гриша.
     - За что? - не понял Леня.
     - За что,  за что?..  Заслужил,  вот и получил... А классному я сам все
рассказал... Все, как было.
     - Ну, это ты уже совершенно напрасно сделал...
     - Не напрасно! Я тогда хотел даже, чтобы меня из школы исключили.
     - Вот дурак!
     - Дурак, да не потому... Ну что, начнем с геометрии?
     - Давай с геометрии.



        Алена Василевич.
        Красный галстук



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Елена Семеновна Василевич. "Я - внук капитана". Рассказы
     Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
     Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1978
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 декабря 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------

     Для детей младшего школьного возраста.


     Насобирали мы с  Галинкой кузовки земляники и,  сморенные зноем,  легли
отдохнуть в  тени  старого  орешника.  Моя  запасливая племянница достала из
кармана два ломтя хлеба и важно пояснила:
     - Мы  всегда,  как идем в  лес,  берем с  собой еду.  Ходим,  ходим,  а
захотелось есть,  сядем где-нибудь в тенечке и поедим. И до чего вкусная еда
в лесу!
     И  действительно,  здесь,  под  ореховым  кустом,  душистая земляника с
ломтем хорошо испеченного хлеба казались самой вкусной едой на свете.
     Легкий шум листвы и  прохлада настраивали на  задушевный разговор.  Моя
спутница подробно и по-детски доверчиво рассказывала,  как она прошлым летом
ездила с  мамой по  железной дороге,  и,  хотя рельсы все  время,  казалось,
бежали назад, они все равно доехали до города.
     Бесхитростным ее рассказам, казалось, не будет конца.
     Заметив или,  вернее,  почувствовав мою рассеянность,  Галинка внезапно
умолкла и, придвинувшись поближе, положила свою светловолосую головку на мою
руку.
     - Ну, что же ты замолчала, почему больше ничего не рассказываешь?
     Девочка лукаво прищурила синие, как васильки, глаза и покачала головой.
     - А  я  уже  больше ничего не  знаю.  Вы  мне  лучше  сказку расскажите
какую-нибудь.
     - Какую же тебе сказку рассказать?
     - Все равно какую,  только не из книжки. Из книжек я уже все знаю. Свою
расскажите, придумайте сами, - вдруг потребовала она.
     Мне трудно было исполнить это требование, и я сказала:
     - Хочешь, я тебе стихотворение какое-нибудь расскажу наизусть?
     Она заинтересовалась:
     - Свое?
     - Нет, не свое. Расскажу стихотворение Пушкина или Некрасова.
     - Ой,  не хочу!  Если бы свое рассказали,  а Пушкина и Некрасова я сама
знаю.  Мы  в  школе учили...  И  "Мужичок с  ноготок",  и  "У  Лукоморья дуб
зеленый", и "Генерал Топтыгин"... Это я сама знаю...
     Что я могла ей на это сказать? И я не совсем кстати предложила:
     - Ну, раз ты все знаешь, тогда давай поспим полчасика.
     Галинка обиделась и  ничего мне  не  ответила.  Потом  снова  прищурила
лукавые свои глаза, взглянула на меня и сказала:
     - Я вам что-то не скажу. А оно тут близко-близенько... Знаете, где оно?
Совсем, совсем недалечко. Возле одной березы. Только я не скажу где...
     Я подумала,  что Галинка попросту хитрит,  и не обратила внимания на ее
слова.
     Дремота,  которая овладела мною на свежем лесном воздухе,  передалась и
девочке, и вскоре мы обе крепко заснули.
     За  месяц отдыха в  деревне я  сблизилась с  детворой,  и  все события,
происходившие с  местными жителями пионерского и  даже дошкольного возраста,
были мне уже хорошо известны.  Конечно,  от моей племянницы всем скоро стало
известно,  что в  чемодане у  меня есть два десятка интересных книжек,  и на
следующий день  после  моего  приезда  у  нас  на  крыльце  появились первые
читатели моей дорожной библиотеки.
     С того и началась наша дружба.
     ...Третье  июля  совпало  как  раз  с  воскресеньем -  выходным днем  в
колхозе.  Праздник чувствовался во  всем:  были  развешены красные флаги  на
хатах, чисто подметены дворы и улицы.
     В колхозном клубе ждали лектора из районного городка,  потом должен был
выступить местный драматический кружок.
     Молодежь готовилась к  предстоящему праздничному вечеру.  Люди постарше
сидели на скамейках и на завалинках,  говорили о повседневных своих заботах,
вспоминали про давно отгремевшие бои.
     Не видно было в клубе только детворы.  Ученики собрались в школе и тоже
готовили что-то свое, никому пока что не известное.
     Поближе к вечеру ко мне примчался на велосипеде гонец,  Миша Прохорчук,
наш сосед.
     - Вера   Александровна!   Пионеры  нашего  отряда  приглашают  вас   на
пионерский костер,  посвященный дню освобождения Белоруссии от  фашистов,  а
также памяти пионера нашей школы Василька...  Костер будет около Васильковой
березы...
     Миша стоял передо мною в  такой торжественной позе,  в такой чистенькой
рубашке  и   в   таком  гладко  отутюженном  пионерском  галстуке,   что   я
растрогалась.
     Как хорошо, торжественно, без запинки он говорил!
     Я поблагодарила и сказала,  что обязательно приду. Только вот дороги не
знаю.
     - Вас проводят,  - сказал Миша, ловко вспрыгнул на велосипед и помчался
по улице. Вздувалась на ветру его белая рубашка, отлетал назад, обвивая шею,
красный галстук.
     И тут впервые Миша предстал передо мной совсем не таким, каким я до сих
пор видела его каждый день. Я подумала, что из него, неуемного и напористого
заводилы всех  шумных  и  добрых  дел,  со  временем,  когда  все  случайное
отсеется, а хорошее отшлифуется, непременно выйдет замечательный человек...
     Моя  непоседа  племянница  долго  не  показывалась  дома.  Потом  вдруг
ворвалась в хату и начала торопить меня:
     - Быстрее, быстрее! Скоро все соберутся!
     И  казалось,  все у  нее волнуется:  и отглаженный шелковый галстук,  и
вышитая белая кофточка, и даже широкие голубые ленты в светлых косах.
     Мы пошли.


     В тесном строю под барабанный бой,  почти по-военному отбивая шаг,  шли
по лесной дороге пионеры к Васильковой березе.
     Береза стояла на  небольшой поляне,  окруженной тем  самым  лесом,  где
совсем недавно мы  с  Галинкой собирали землянику и  где она утаила от  меня
свою историю.
     Еще издалека я заметила, как трепетал на ветру, в синеве высокого неба,
небольшой алый флажок на самой верхушке березы.
     - Галстук Василька,  -  кивнув на  березу,  шепнула мне Галинка.  -  Он
хранится в нашем школьном музее.
     Пионерские отряды остановились и  замерли на  поляне.  Под  звуки горна
старший пионервожатый вышел из  строя и,  вскинув руку  в  салюте,  приказал
поднять пионерский флаг.
     По  его  команде строго и  торжественно шагнули вперед Миша Прохорчук и
моя  Галинка.   Минута...  Вторая...  И  широкое  полотнище  взмыло  кверху,
заплескалось,  переливаясь тугими складками, и медленно поплыло к маленькому
трепетному флажку - Василькову галстуку.


     Когда-то на этой лесной поляне стояла хата старого лесника.  Жил старик
вдвоем  со  своей  женой,   приветливой,  доброй  женщиной.  Дети  их  давно
выучились,  вышли,  как говорится,  в  люди и  разъехались по белу свету.  А
старики жили в одиночестве - только и соседства, что лес...
     И  вот  пришло к  ним горе:  умерла самая младшая дочь,  которая жила в
городе. Остался сиротой ее маленький сын - Василек. Старики стали писать его
отцу,  упрашивать:  привези да привези внука, и тебе с ним, и ему без матери
трудно в  городе.  А мы,  старики,  вырастим тебе сына,  ни в чем он горя не
будет знать. И отец согласился. Привез к деду с бабкой своего Василька.
     Раны в  детской душе быстро залечиваются.  И  уже на  второй день после
того,  как мальчик поселился в  лесной хате,  по всему двору старого лесника
звенели его смех и песни. Улыбались и дед с бабкой, радуясь внуку...
     Мальчику все  вокруг  было  в  диковинку.  То  вдруг  найдет под  елкой
красноголовый подосиновик,  то  попадется на тропке колючий ежик,  то увидит
промелькнувшую над  головой рыжей  молнией белку.  А  каких  только  птичьих
трелей не наслушается в лесу!  Сколько гнездышек с птичьими яйцами показывал
Васильку дед!
     Каждую весну прилетала в дедушкин сад куковать кукушка.
     Спрячется  где-нибудь  в  ветвях  старой  березы  и  давай  считать  да
пересчитывать годы Васильковой жизни:
     - Ку-ку - раз...
     - Ку-ку - два...
     - Ку-ку - три...
     Считает бабушка,  а  вслед за  ней  и  Василек.  А  кукушка добрая,  не
скупится на годы, сулит их Васильку много-много...
     - Считай-ка сам, устала я, - говорит бабушка.
     И Василек вовсю старается:
     - Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, пятьдесят десять, шестьдесят. Ой,
нет, не так, сначала: пятьдесят восемь...
     Потом счастливый Василек бежал к бабушке и кричал:
     - Бабушка, мне кукушка сто лет прокуковала.
     - Ишь,  какой ты охочий, - смеялась бабушка. - Не много ли насчитали вы
со своей кукушкой?
     - Не много, - уверенно отвечал мальчик и принимался за новые свои дела,
которых у него хватило бы, наверно, на все сто лет жизни.
     - Ну, и хорошо, живи себе на здоровье. А почему тебе и не жить сто лет!
- вдогонку ему  говорила бабушка,  а  сама  тяжело вздыхала,  вспоминая свою
младшую дочку, маму Василька.
     Война  пришла  в  здешние места,  когда  Василек уже  окончил четвертый
класс,  перешел в  пятый  и  с  гордостью носил  на  шее  красный пионерский
галстук...
     Однажды осенним вечером наведались в хату лесника партизаны.
     Дед был болен.  Бабка боялась даже выходить из дому: так зверствовали в
деревне  немцы.  А  у  партизан было  задание -  срочно  разузнать,  сколько
фашистов в  деревне и  как они вооружены.  Сами партизаны в деревню пойти не
могли, связи у них там еще не было.
     Высокий  молчаливый партизан в  черном  кожухе  собрался было  все-таки
отправиться туда,  но другой, помоложе, светловолосый, с веселыми глазами, -
видать, старший среди них, - медлил, обдумывая что-то.
     - Я схожу в деревню, - раздался с печи тонкий голосок.
     Партизаны удивились.  При  свете  коптилки  они  не  разглядели в  хате
Василька. Обернулись на голос.
     - А ну, покажись, орел! - вдруг сказал самый молодой.
     Василек слез на пол.
     - Лучше тебя нам посланец и не нужен. Только сумеешь ли?..
     - Еще как сумею!  Меня все хлопцы знают, я ведь там учился. Пойду вроде
про школу разузнать,  а  сам буду расспрашивать,  где немцы стоят и сколько.
Хлопцам я про вас ничего не скажу.  А они все знают:  и сколько пулеметов, и
сколько автоматов...
     - Разведчик из тебя получится неплохой,  если послушать.  А  вот как на
деле будет - не знаю, - строго глядя в глаза Васильку, сказал партизан.
     - Не стоит,  Петро, втягивать мальчугана в такое дело. Не справится он,
- тихонько заметил его товарищ.
     - А если попробовать?
     - Попробуйте,   дяденька!   -  горячо  попросил  Василек,  обращаясь  к
командиру.
     - Гляди,  орел,  остерегайся,  -  ласково погладил его стриженую голову
партизан и,  как взрослому,  подавая руку на прощание,  приказал: - Завтра в
девять часов вечера...  Понимаешь?  Провоешь трижды волком и  в дупло березы
положишь записку:  сколько солдат,  автоматов и пулеметов... Прощай, солдат,
нам пора...
     И они ушли.
     А  на  следующий день на рассвете дала бабка Васильку хлеба в  дорогу и
провела его до опушки леса.
     ...С  того  времени вой  волка слышался неподалеку от  хаты лесника все
чаще  и  чаще.  И  такую жуть  наводил он,  что  даже вооруженные фашисты не
отваживались пробираться ночью к одинокому хутору.
     А  весной там  отсчитывала годы  чьей-то  жизни  кукушка.  Даже  ночью,
бывало, проснется и вдруг на весь лес бросит сонное:
     - Ку-ку! Ку-ку!
     И опять замолчит, заснет.
     Все партизаны знали маленького связного.  Знали его свои люди и во всех
окольных деревнях и,  когда видели на улице, звали каждый в свою хату: зайди
погрейся,  сынок!  Ни о чем его не расспрашивали,  а,  что знали и что нужно
было знать партизанскому связному, сами рассказывали.
     Так он и воевал, незаметный маленький солдат.
     ...Попал  Василек в  беду  случайно,  перед  самым  освобождением.  Его
поймали пьяные немецкие солдаты и начали издеваться над ним. Приказывали ему
пить вино,  танцевать и петь.  И он все это делал,  потому что возвращался с
задания и  ночью  должен был,  прокричав дважды кукушкино "ку-ку",  передать
партизанам сведения о  противнике...  Потом фашисты приказали ему раздеться.
Этого он сделать не мог.  Тогда они Сами стащили с него старенькую одежонку.
И  тут  с  груди мальчика упало на  пол  что-то  красное-красное...  Фашисты
топтали это красное ногами, а оно все алело и алело живой кровью...
     Это был пионерский галстук Василька.
     Палачи задушили мальчика этим самым галстуком,  а потом им же привязали
Василька к старой березе, которой доверял он свои партизанские тайны.
     В тот же день погибли Васильковы дед и бабушка, была сожжена дотла и их
хата.
     ...А  ночью,  тихонько  сняв  немецких часовых,  партизаны пробрались в
деревню и окружили школу, где фашисты устроили солдатскую казарму.
     Раздалась короткая команда:  "За смерть пионера-героя... по фашиста