м...
огонь!"
     Несколько пулеметных очередей прошили ночную тишину.  Брошенные в  окна
гранаты завершили дело...


     Воспоминания о  героях  Великой  Отечественной войны  закончил  пожилой
колхозник, бывший партизан.
     - А  теперь,  товарищи молодая гвардия,  -  обратился он к пионерам,  -
давайте все вместе споем песню,  с которой шли в бой и всегда побеждали наши
советские патриоты.
     И он запел сильным низким голосом:

                Мы молодая гвардия
                Рабочих и крестьян!..

     Песню подхватили десятки звонких детских голосов.
     Сгущались сумерки.  На  лесной поляне догорал пионерский костер.  Снова
под  барабанный бой  выстроились ровными  рядами  ребята  и  промаршировали,
салютуя маленькому флажку на большой березе.

                Мы молодая гвардия
                Рабочих и крестьян!..

     Далеко по лесу разносило эхо слова этой песни, И вслед за песней рвался
ввысь маленький флажок - пионерский галстук Василька.



        Алена Василевич.
        Геша



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Елена Семеновна Василевич. "Я - внук капитана". Рассказы
     Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
     Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1978
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 декабря 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------

     Для детей младшего школьного возраста.


     - Это девочка?
     - Нет.
     - Мальчик?
     - Нет.
     - А кто же?
     - Гусыня. Гуска.
     - Расскажи.
     - Будешь послушным, расскажу.
     - Буду.
     - Ну, тогда слушай.
     ...Привезли  Гешу  с  базара.  К  празднику  хотели  зажарить.  Но  как
развязали крылья да  как выпустили погулять по  двору -  всем вдруг стало ее
жалко.  Как  и  все  гуси,  Геша ходила вперевалку,  солидно,  гордо задирая
голову.  И  еще она как-то очень забавно припадала на правую лапу,  загребая
правым крылом воздух, словно собиралась к празднику подмести наш двор.
     Покалечилась Геша,  еще  когда  была  совсем маленькой.  Однажды Гешина
мать,  хлопотливая Чубатка, повела своих детей-гусят на выгон. Гусята щипали
траву, а мать копалась в песке. Как вдруг с неба камнем упал коршун.
     Гусята  ничего не  поняли,  а  у  перепуганной мамаши от  страха пропал
голос.  А  когда она  опомнилась и  начала изо  всех сил  кричать,  коршун с
гусенком поднялся уже выше гумна.  Но  то  ли  гусенок был тяжеловат,  то ли
схватил его коршун не цепко, - гусенок вырвался из когтей и, окровавленный и
покалеченный,  упал в зеленый картофельник.  Там его,  бедняжку, и отыскали.
Гусенка отлили водой,  отходили. Так и остался он жить среди своих братьев и
сестер.
     Вот этим-то гусенком и была Геша.
     Правда, прозвали ее этим именем уже дети нашего двора.
     Как только гусенка достали из корзинки, дети тотчас же обступили его со
всех сторон и  наперебой начали угощать.  Но  гусенок был  и  гордый,  и  на
редкость  застенчивый.   На  угощения  не  набрасывался,  а  только  коротко
благодарил: "Ге! Ге!"
     И  тогда самая маленькая на  нашем дворе,  Наташа,  беленькая девочка с
большим красным бантом на голове, запрыгала на месте и захлопала в ладоши:
     - Ге-ша! Ге-ша! Ге-ша!
     И все дети вокруг тоже запрыгали и захлопали в ладоши:
     - Ге-ша! Ге-ша!
     Так было выбрано для Геши имя. А как ее до той поры называли? Да никак,
видно. Гусенок и гусенок.
     Геша очень скоро привыкла к своему имени. Отзывалась она на него охотно
и, как всегда, коротко: "Ге! Ге!"
     Дети  полюбили Гешу,  а  ее  маленькая хозяйка Наташа даже отказывалась
есть одна,  без новой своей подружки.  И чтобы не было лишних слез, Наташкин
столик,  за  которым она обычно ела,  выносили на двор и  ставили под старой
березой. Сюда, под березу, приносили и мисочку для Геши.
     Полдничали обычно  подруги таким  образом:  Наташа размазывала кашу  по
тарелке и все время что-то тараторила.  Геша ела молча.  Чистенько подбирала
еду до последней крошки,  лишь изредка отзываясь на голос Наташи:  "Ге! Ге!"
То ли соглашалась с девочкой, то ли возражала ей.
     А когда Наташу водили гулять в городской сад,  Геша тоже вперевалку шла
следом  за  нею.  Наташа играла в  куклы,  копалась в  песке.  И  Геша,  как
заботливая нянька, ни на шаг не отходила от девочки.
     Так,  в  доброй дружбе и в согласии,  прошла осень.  Наступила зима,  с
морозами  и   вьюгами.   Теперь  Наташу  выпускали  на  улицу  редко.   Реже
показывалась во дворе и  Геша.  Гусенок сидел в теплом деревянном сарайчике.
Как и  Наташа,  он  очень тосковал по лету,  по яркому солнышку,  по зеленой
траве.  Подходить к  окнам дома и звать на улицу свою маленькую хозяйку Геша
не  решалась:  вдоль стены высились огромные сугробы снега.  Как-то раз Геша
попыталась пробраться к  окошку,  но  провалилась по  самые крылья,  и  ее с
трудом вызволили из холодного снежного плена.
     Правда, чтобы Наташа не очень тосковала и не плакала, Гешу почти каждый
день приводили на кухню.
     - Грейся,  грейся!  - обрадованно встречала ее Наташа. - Видишь, у тебя
нос красным сделался и лапки покраснели от холода.
     Геша грелась,  обедала и по-своему разговаривала с Наташей,  оставаясь,
как всегда, немногословной: "Ге! Ге! Хорошо! Тепло!"
     За зиму Геша незаметно выросла в  большую гусыню.  Когда стаяли снега и
наступила весна, по двору ходила уже крупная белая птица.
     Геша знала всех жителей нашего двора. Всех знакомых она встречала своим
неизменным "Ге! Ге!" и провожала их до ворот, здороваясь и прощаясь с каждым
все тем же кратким возгласом: "Ге!"
     Однажды Геша пропала.  Ее  искали по  всему двору,  заглядывали во  все
закоулки,  расспрашивали соседей на  улице...  Геши не было.  Никто не знал,
куда она девалась.
     Прошел день,  прошел второй. На третий день, уже к вечеру, белую гусыню
пригнал во двор хворостиной незнакомый молодой мужчина.
     - Ваша птица? - спросил он соседку.
     - Вон ее хозяйка!  - обрадовалась соседка и показала на Наташу, которая
играла с куклами под березой.
     Но Геша еще раньше сама увидела свою маленькую подружку.
     - Ге!  Ге-ге!  -  громче  обычного прокричала она  и,  смешно  взмахнув
крыльями, вприсядку потопала к Наташе.
     - Геша! - воскликнула Наташа и вдруг заплакала. - Мама! Гешка пришла! -
закричала она и  кинулась навстречу Геше.  -  Ах ты,  глупенькая!  Где ж  ты
столько дней пропадала?
     - Ге!  Ге! - взволнованно повторяла Геша. - Сама не знаю где... Сама не
знаю... Ге!
     А случилось все очень просто.  После обеда мама уложила Наташу спать, а
сама оделась и  пошла к  зубному врачу.  Заметив это,  Геша решила проводить
старшую свою  хозяйку.  На  улице в  этот час  было много народу -  как  раз
кончался обеденный перерыв на заводе,  -  и Геша попала в людской водоворот.
Туда кинулась,  сюда - хозяйки и след простыл. Наташина мама свернула влево,
а Геша - вправо. Вот и вся история...
     Далеко от  дома Геша побрела следом за незнакомым мужчиной:  чем-то был
он похож на Наташиного отца.
     В чужом дворе Геша не находила себе места. И на третий день тот мужчина
решил разыскать владельцев беспокойной гусыни.
     Геша издали узнала свои ворота.
     - Ге-ге-ге! - радостно закричала она. - Все же нашла! Нашла! Ге-ге!..
     - Ах ты,  моя золотая!  Ах ты,  моя беленькая! - не знала, как выразить
свою радость, Наташа и целовала Гешу в красный клюв.
     Геша ликовала:
     - Ге-ге! И ты золотая, и ты беленькая... Ге-ге!



        Алена Василевич.
        Как я был доктором



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Елена Семеновна Василевич. "Я - внук капитана". Рассказы
     Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
     Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1978
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 декабря 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------

     Для детей младшего школьного возраста.


     Собираясь на работу, мама повторила еще раз:
     - Вова,  ровно  в  двенадцать часов закапаешь Наташе глаза.  Альбуцид в
шкафу.
     - А-ай...   -   готовая  вот-вот  раскиснуть,  сморщилась  моя  любимая
сестрица.
     - Не "ай"! - строго оборвала ее мама и в который уже раз напомнила мне:
- Вова, запомни - по две капли в каждый глаз.
     Мама  знает,  кому  давать  ответственные  поручения,  но  все-таки  не
сдерживается:
     - И, пожалуйста, не перепутай ничего.
     Сначала я  хотел обидеться,  да  передумал -  ведь не девчонка же я  на
самом  деле,  чтобы  дуться  из-за  всякой  мелочи.  Подумаешь,  разные  там
напоминания:  все  равно ведь мне  мама доверила лечить Наташку.  Исподтишка
дернув сестру за косу, я постарался заверить маму:
     - Не волнуйся,  мамочка,  ровно в  два часа я  закапаю ей по двенадцать
капель в каждый глаз.
     - Я  так и  знала!  Ты уже сейчас,  не успела я порог перешагнуть,  все
перепутал...  Не по двенадцать капель,  а  по две!  И  не в  два часа,  а  в
двенадцать... Да смотри, в школу не опоздай!
     - Не опоздаю,  мамочка,  что ты!  Иди на работу, а то сама опоздаешь. Я
уже хорошо запомнил: в двенадцать... по две...
     Легонько подталкивая,  я проводил маму к двери и выслушал еще раз,  уже
напоследок: "Смотри же, не забудь и ничего не перепутай". Наконец с какой-то
веселой отчаянностью повернул ключ в замочной скважине.
     Заложив руки за спину, я наклонился вперед и, будто на коньках по льду,
побежал в комнату,  где была Натка - моя больная, или пациентка, как говорит
наш сосед, доктор Бобрович.
     Натка  сидела  на  диване  и,  насупившись,  листала  кипу  "Мурзилок".
Собранные за  несколько лет  журналы были сшиты толстыми нитками:  это  папа
заставил меня подшить их по годам.
     Я посмотрел на Натку:  тоже мне грамотейка нашлась! Разрумянилась, и на
голове бант розовый!
     Мне никогда еще не удавалось пройти мимо сестры,  чтобы я  не дернул ее
за эти косы.
     Так я сделал и на этот раз.
     - Пусти, а то как дам!
     Хотя  Натке  идет  всего  седьмой год  -  мне  осенью  исполнится целых
одиннадцать!  -  и дома у нас она слывет ужасной плаксой, "сдачи" давать она
умеет. На нашем дворе ее побаиваются все малыши. Так ведь то малыши, а я...
     Я  выпучил глаза,  вытянул вперед  подбородок и  уставился на  Наташку,
гипнотизируя ее. Приближаюсь к ней и шепчу:
     - А я тебе закапаю не по две, а по двенадцать капель альбуцида в каждый
глаз! Ага...
     И  я захохотал тем противным смехом,  который мы слышали в театре кукол
на спектакле "РВС" Аркадия Гайдара. Так смеялся махновец.
     Я  не  сразу понял,  что  больше напугало Натку -  мой страшный вид или
двенадцать капель альбуцида, - но только она вдруг пронзительно взвизгнула и
вспрыгнула с ногами на диван.
     - Не буду! Не хочу! Я маме все расскажу, как придет!..
     До маминого прихода было далеко: мама еще только на улицу успела выйти.
А  все  эти "не буду" и  "не хочу" меня не  пугали:  я  был старшим в  доме,
наделенным неограниченной властью.
     Чтобы не  оглохнуть от  визга и  плача,  я  решил перейти к  "холодной"
войне.
     - Ладно,  не  хочешь -  не  будешь,  но тогда ослепнешь!  -  тоном,  от
которого, как мне казалось, должна была застыть кровь в жилах, пригрозил я.
     Натка сразу притихла и недоверчиво посмотрела на меня,  прикусив кончик
указательного пальца.  Это  могло означать одно из  двух:  либо она начинает
хитрить, либо и впрямь перепугалась.
     Теперь у  меня почему-то пропала охота дразнить сестру.  Но поскольку я
чувствовал себя хозяином положения,  я  не  мог и  не  хотел первым начинать
переговоры. Первой должна была заговорить она.
     Сестра насупленно молчала.
     Тогда,  чтобы подчеркнуть силу моей власти,  я направился к шкафу,  где
стояла наша домашняя аптечка, достал с полки пузырек с альбуцидом, приблизил
его к правому глазу, левый прищурил и поглядел на свет. Взболтнул жидкость и
опять поглядел на свет.  Затем, не торопясь, взял пипетку - такую стеклянную
трубочку,   с  маленьким  резиновым  колпачком  на  конце,   которой  обычно
закапывают глаза...
     - А  мама  сказала в  двенадцать закапать.  А  еще  двенадцати вовсе  и
нету...  еще рано...  -  словно сухой кленовый лист на ветру,  прошелестел у
меня за спиной дрогнувший Наткин голос.
     Я расправил плечи и, не отвечая сестре, снова повторил свои упражнения:
поднес пузырек с  альбуцидом к  глазу,  поглядел на свет,  взболтнул.  Нажал
несколько раз пипетку... Я видел, как это делают в поликлинике.
     - Еще не пора закапывать,  -  снова раздался у меня за спиной отчаянный
шепот.
     Если говорить правду,  то по натуре я  не такой уж и зловредный,  каким
почему-то  всегда  стараюсь выглядеть перед  сестрой.  Властью своей  я  уже
упился досыта,  вдосталь насладился Наткиным испугом и слезами.  Не повернув
головы, я проговорил:
     - А я и не собираюсь сейчас закапывать.
     - Мама говорила,  чтобы мы  убрали в  квартире,  -  как бы предупреждая
новые мои выдумки, сказала Натка.
     - Ты что будешь делать?  -  снисходительно,  как это и следует мужчине,
спросил я. - Берись пыль вытирать, а я пойду половики вытрясу...
     - Я  тоже  хочу  вытрясать  половики!   -   заявила  Натка,  но  тотчас
спохватилась,  вспомнив,  что она подчинена мне, и покорно согласилась: - Ну
ладно, давай сделаем, как ты хочешь... Я протру везде, а ты половики...
     Я так хочу!..  И это говорит моя сестра, которая никогда в жизни никому
ни в чем не уступала: "Как ты хочешь!" Вот что значит власть!
     Я  перепрыгивал через две ступеньки и  тащил за собой ковровую дорожку,
словно огромный хвост дракона. Мне было весело. Я даже запел "Барабанщика":

                Однажды ночью на привале
                Он песню веселую пел,
                Но, пулей вражеской сраженный,
                Допеть до конца не успел...

     Через час  нашу  квартиру нельзя было  узнать.  Уж  если  мы  с  Наткой
возьмемся,  то  умеем порадовать маму.  Даже пол  вымыли,  хотя сперва и  не
собирались этого делать.  Правда,  размахались тряпками и  не заметили,  как
забрызгались и перемазались, но - не беда!
     Пока мы с Наткой убирали квартиру,  потом чистили одежду и сушили ее на
батарее,  время пролетело незаметно.  Только я  переоделся в школьную форму,
как вспомнил про свои докторские обязанности.  Я взглянул на часы:  половина
первого...
     - Натка!  -  закричал я.  -  Быстренько ложись на подушку, я тебе глаза
закапаю...
     Натка опять сморщилась,  но  все-таки  послушно устроилась на  подушке,
подложив под нее две вышитые "думки", чтобы было повыше. Я подбежал к шкафу,
схватил пузырек с  каплями,  пипетку и  приступил к  самой  главной операции
этого дня.
     - Ты на охотников смотри!  Смотри на охотников!  -  нервно приказывал я
сестре,  которая никак не  могла раскрыть глаза.  У  нас  над  диваном висит
картина художника Перова "Охотники на привале".
     Натка глянула на охотников,  и  я  в  тот же миг капнул ей в  глаз одну
каплю.
     - Ой-ей-ей! - застонала Натка. - Холодно!
     - Где холодно? - удивился я, собираясь капнуть вторую каплю. Но глаза у
Натки будто зашили. Она ерзала по дивану и все приговаривала:
     - Ой, Вовочка, холодно! В глазу холодно!
     От  нашего соседа,  доктора Бобровича,  я  слыхал,  что больные требуют
вежливого и  ласкового обращения,  даже когда они говорят глупости и городят
всякую несусветную чепуху.
     - Да это тебе только кажется, - как можно ласковее произнес я, хотя мне
не  терпелось дернуть ее  как следует за  косу.  -  Ты  смотри,  Наташа,  на
охотников...
     Натка поверила мне и  на какое-то мгновение открыла глаза.  И  в  ту же
секунду я капнул ей вторую каплю.
     - Ой, помираю, ой, холодно! - голосила она на всю квартиру.
     Я  знаю,  второй такой притворщицы,  как  наша Натка,  во  всем мире не
сыщешь!  Я  даже слыхал,  как об этом говорили мама с  папой.  И  поэтому не
очень-то  обращал внимание на  ее стоны и  плач.  Если уж она подцепила этот
конъюнктивит - так назвал Наткину болезнь доктор Бобрович, - то нужно как-то
от  него избавляться!  Потом,  когда глаза перестанут болеть,  можно будет и
рассчитаться с ней,  надавать как следует.  Но пока что,  хорошо усвоив, как
доктор должен обращаться с больными, я ласково уговаривал сестру:
     - Вот и все! Вот и хорошо! Видишь, один глаз уже закапали. Теперь давай
второй... Смотри на охотников...
     Однако Натка качалась по дивану и бормотала сквозь слезы:
     - Ой, холодно! Ой, в нос потекли капли!
     Этого уже  я  понять не  мог.  Мне самому не  один раз закапывали глаза
альбуцидом, но я никогда не мерз и никогда капли не текли мне в нос. С такой
пациенткой я  наверняка мог опоздать в  школу,  не  говоря уж  о  том,  что,
конечно, мне не удастся позавтракать и придется мчаться на занятия голодным.
     - Ну,  знаешь, некогда мне тут с тобой нянчиться! - Все же голос у меня
перестал быть ласковым. - Смотри на охотников!
     Как и всякая,  даже самая дерзкая,  девчонка,  Натка боялась настоящего
мужского тона: она испугалась, моргнула, и я тут же ловко капнул ей капельку
в другой глаз.
     - Ай, Вовочка, миленький, больше не надо!
     Что еще за глупости! Осталось капнуть всего одну каплю...
     - Смотри,  пискля!  -  дольше выдерживать вежливый докторский тон я  не
мог.   -   Вот  я  закапаю  эти  капли  себе,   хотя  у  меня  нет  никакого
конъюнктивита...
     Я даже не лег,  как Натка,  на подушку,  только откинул голову и - раз,
два! - закапал сперва в один глаз! Раз - в другой!..
     Мгновенно ослепнув,  я  на ощупь поставил пузырек с лекарством на стол,
положил пипетку и бросился на подушку рядом с Наткой.
     - Ну, что? - простонала Натка, протирая глаза марлей.
     - Ни-ничего, сей-сейчас пройдет...
     - Тебе не холодно?
     - Хмы... Вроде бы холодновато... У тебя не проходит?
     - Не-ет, - заплакала Натка. - Дальше в нос потекло...
     Потекло в  нос и  мне.  Потекло что-то  пахучее,  резкое,  холодное.  А
главное, глаз не раскрыть!
     - Ну, тебе уже лучше? - спросил я.
     - Нет, мне еще хуже... А тебе?
     Я вынужден был признаться, что и мне "еще хуже".
     - И  что это за  такой альбуцид?  Никогда больше не  буду закапывать им
глаза. Я его выкину на помойку! - хныкала Натка и колотила ногами по дивану.
     Я  уже  и  сам  согласен был  вышвырнуть за  окно  противный пузырек  с
лекарством...  Но вдруг меня насторожил какой-то знакомый запах. В чем дело?
Альбуцид ведь ничем не пахнет!
     Я протянул руку к столу, нащупал пузырек и поднес его к левому глазу, в
который закапал только одну каплю,  -  он еще кое-как раскрывался.  И теперь
холодно стало не только моим глазам, но у меня уже похолодели и уши, и ноги,
и все тело...
     В руках у меня было ментоловое масло - средство от насморка.
     - Натка! - заорал я в отчаянии. - Мы ослепли!
     Натка, как и всегда, заголосила на всю квартиру.
     - Быстрей бежим  на  кухню!  -  крикнул я  и,  схватив сестру за  руку,
потащил ее к  умывальнику.  Отвернул кран и горстями стал плескать воду себе
на лицо и  на глаза.  То же самое делала и искалеченная моим лечением Натка.
Умывание,  однако,  помогло мало.  Тогда я налил в чашки теплого чаю, и мы с
Наткой принялись делать примочки. Стало немного лучше.
     Мы  добавляли теплой воды и  все прикладывали и  прикладывали к  глазам
влажную марлю. Наконец Натка спросила:
     - Ну что, теперь мы не ослепнем?
     Я  не успел ответить на этот вопрос:  к нам кто-то звонил.  Мы кинулись
открывать.  Соседка,  тетя Поля,  увидев наши покрасневшие лица и слезящиеся
глаза, всплеснула руками.
     - Батюшки, да что это с вами?
     - Мы ослепли! - торжественно сообщила Натка.
     - Что-о?
     - Мы закапали глаза ментоловым маслом вместо альбуцида, - приз