Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
здоровые, самодовольные, нахальные, они ехали по
станьковской улице.
Вот один остановил мотоцикл у дома Казеев.
- Яйка! Млеко! Шпек! - первые слова, услышанные Адой от завоевателей ее
родной деревни, ее земли... Той земли, по которой она бегала маленькой,
которая ласкала ее босые ноги, которая цвела розами, шумела березовыми
рощами...
Ада с Маратом выполняли поручения комиссара Домарева. Он пришел к ним в
дом раненый. И теперь, переодетый, с документами на имя их отца, которого
будто бы "освободили доблестные немецкие войска" из "советской тюрьмы", он
лежал у них за перегородкой и что-то все писал и писал... Ада и Марат
разносили его записки-обращения окруженцам, которые до поры до времени жили
в соседних деревнях.
По заданию комиссара Домарева они сходили в разрушенную будку в военном
городке и принесли линолеум. Комиссар Домарев и лейтенант Комаров вырезали
из него печати... О, те печати сослужили большую службу! Сколько справок и
паспортов было заверено теми печатями!
Когда похолодало, когда ночи в лесу стали по-осеннему неприветливыми, в
"штаб", как называл Домарев их дом, по ночам стали приходить "лесные
люди"... И хотя делалось это очень осторожно, все же нашлись глаза, что
подглядели, нашлись уши, что подслушали, и нелюди, что донесли...
Однажды Анна Алексеевна и Домарев, как обычно, пошли в лес. Никто не
знал, что над ними уже нависла страшная угроза ареста.
- Наносите, дети, воды и разожгите плиту. Надо все перемыть, и в дорогу
двинемся...
Ада с Маратом старались: носили и грели воду. Вдруг Марат глянул в
окно:
- Ада, немцы идут к нам!
Ада успела только схватить и засунуть в носки тапочек печати, которые
забыл спрятать Домарев.
Немцы перевернули в доме все вверх дном, избили Аду. Но печатей не
нашли... Тогда они сделали засаду. Мать и Домарев постучали в окно, ни о чем
не догадываясь... Их схватили, связали руки...
- Мама! Мамочка!
Мать услышала этот крик.
- Дети, я вернусь!..
...Ада не помнит, сколько времени просидела она неподвижно, сложа руки
и глядя в одну точку. Опомнилась лишь тогда, когда ей сказали идти в
сельсовет.
У сельсовета, где теперь помещался полицейский участок, Ада увидела
черную закрытую машину.
- Мамочка! Мы тут! Я и Марат!
Из машины долетел только кашель матери.
- Мамочка!..
- Не волнуйтесь, дети, я вернусь!..
Это были последние слова матери.
Тяжелая, будто камень, рука оторвала Аду от дверей машины, швырнула в
сторону. Взревел мотор. Машина исчезла.
Допрашивал Аду немецкий офицер без переводчика. Он сам хорошо знал
русский язык.
- Если ты хочешь, чтобы твоя мать вернулась домой, ты должна сказать,
кто такой Домарев, с которым она так часто ходила в лес.
- Я не знаю Домарева. У нас живет наш отец. Его недавно освободили
немецкие войска из советской тюрьмы.
- О! Ты не знаешь, что он комиссар?..
- Я не знаю комиссара.
- А вот это ты знаешь?! - Тонкая выхоленная рука в перстнях открыла
изящный лакированный футляр. Так же не спеша достала красивую, словно
игрушка, плеть. - Так я познакомлю! - И страшная, нечеловеческая боль
обожгла девушку. Раз, второй, третий!.. - Вывести! Пускай вспомнит!
...Накануне Октябрьского праздника Анну Алексеевну Казей и комиссара
Домарева гитлеровцы повесили в Минске, на площади Свободы. Несколько дней
висели их тела с прибитыми на груди досками "Я помогал партизанам"...
Анну Алексеевну кто-то узнал. Она была в том же голубом халатике, в
котором вышла в последний день из дома. И еще узнали по косам. У нее были
красивые длинные косы. Как у молодой девушки...
Мысли о мести не давали Аде уснуть. Она решила: надо идти к партизанам!
Там уже Марат. Там и ее место!
Бабке Ада сказала, что отправляется в Минск, повезет замужней сестре
Леле и тете продукты... И бабка старалась: упаковывала сумки с крупами,
мукой, луком... Откуда-то подвернулся дядька - ехал с возом сена в
Дзержинск. Предложил подвезти Аду с ее сумками.
Ада не отказалась. Положила все на воз.
- Вы, дяденька, едьте, а я тропинкой пойду. На шоссе встречу вас, там и
подъеду. А то коню и так тяжело.
Дядька поехал трусцой по большаку.
У Ады же была своя дорога. Как только дядька немного отъехал, повернула
на Ляховичи, - прощайте, сумки с луком и крупами.
А вечером она была уже в Ляховичах, у дальних родственников дяди
Алексея и тети Нади - партизанских связных.
- Ну, дядя, от вас я уже никуда не пойду. Только в партизаны.
- Так они и сами сегодня у меня будут...
Вечером в окно постучали.
- Оставим, Алексей, у тебя соль, а когда будем ехать назад, заберем.
Ада подошла к незнакомому усатому мужчине, по-видимому, старшему в
группе.
- Возьмите, дяденька, меня в отряд...
- В какой отряд? Кто тебе сказал, что я из отряда?
- Мой брат где-то в партизанском отряде. Марат Казей...
- Марат?! Марата мы знаем... - заметно смягчился усатый.
И вот, наконец, лес!
Костер. Над костром - котел. А дальше "улица" - с обеих сторон
землянки. И надо всем этим по-зимнему белая шапка старых сосен...
Первым Ада в лагере встретила Марата. Маленький, в форменной армейской
шинели, с котелком в руках, он бежал на кухню...
- Марат!
- Ада!
Взвод спал. Но только появилась Ада, сон как рукой сняло.
- Ура! Нашего полку прибыло! Хлопцы, девчата! Ада пришла.
И принялись тут же Аду "обмундировывать". Кто дал свои запасные
портянки, кто принес ботинки.
Вечером Аду вызвали в штаб.
- Устроилась? Нравится у нас на даче? - пошутил начальник штаба и
перешел к самому главному: - А теперь скажи, почему ты пришла к нам?
У Ады не нашлось слов. Она только и смогла сказать:
- Я пришла... чтобы быть со своими людьми...
- Хорошо, - сказал начальник штаба, - будешь со своими людьми, будешь
воевать.
И Ада воевала. Мыла и ремонтировала партизанскую одежду. Дежурила на
кухне. А потом наравне с парнями и мужчинами стояла по двенадцать часов
одна, в лесу, в секрете. Ходила в разведку и на "железку", сидела в засаде,
с оружием в руках встречалась с врагом... Было и трудно, и страшно. Но в
этом она даже сама себе никогда не признавалась. Ей тогда, в восемнадцать ее
девичьих лет, казалось, что самое главное еще где-то впереди, что
героические дела и подвиги, которых жаждало ее сердце, еще будут, будут...
...Под Новый, 1943, год немцы блокировали Станьковский лес, окружили
его со всех сторон. О том, чтобы принять бой, нечего было и думать. И
командование отдало приказ покинуть лес в организованном порядке.
Трудно выходили из блокады. Голодные, плохо одетые и обутые люди
вынуждены были залечь и пролежать, закопавшись в снег, с утра до ночи. А тут
еще как раз ударил мороз с ветром. Люди замерзали. Пролежала весь день в
снегу и Ада. Попыталась погреть онемевшие ноги - постучала узкими хромовыми
сапогами, но на нее прикрикнули: никакого шума! И она больше не шевельнулась
до наступления ночи.
Ночью партизаны попытались прорваться к соединению, действовавшему в
Копыльском районе, но были обстреляны немцами. Ада упала в яму, наполненную
водой. А когда выбралась из ямы, вокруг не было ни одного человека... Всю
ночь блуждала Ада по лесу. Утром вышла на дорогу, которая привела ее к
маленькой деревушке. В крайней хатке хозяйка накормила Аду картошкой -
больше ничего не было. В соседней хате Аде дали лапти и теплые шерстяные
чулки... Но сама она переобуться уже не смогла. Пришлось хозяину разрезать
ножом голенища сапог, а потом чуть ли не силой отдирать их от обмороженной
кожи...
- Э, голубушка, да ты же загубила свои ноги! - И сейчас же приказал
невестке принести с улицы снега.
Но ни растереть хорошенько ноги снегом, ни задержаться в этом теплом
доме Ада не могла: каждую минуту могли зайти немцы или полицаи...
Снова набрела на хутор, снова добрые люди накормили и обогрели ее,
снова перевязала она свои искалеченные ноги...
Через неделю кое-как добралась назад в Станьковский лес, к своему
разрушенному лагерю. Здесь ее радостно встретили друзья-партизаны.
...После этого Ада две недели еще держалась и даже на задание ходила на
своих обмороженных ногах... Других еще лечила, другим перевязывала и
смачивала риванолом и гусиным жиром обмороженные руки и ноги... Наконец не
выдержала, свалилась. И когда показали ее бригадному хирургу, было поздно...
- Ампутация! - больше Ада уже ничего не слышала.
Теряя сознание, лишь успела подумать, как о чем-то чужом и далеком: "А
говорили, у меня красивые ноги... Номер 34..."
Когда вновь вынырнула из этого бездонного забытья, спросила совсем о
другом:
- А теперь куда меня?..
- Ты боец, партизанка и останешься в своем отряде...
И если б не эти дорогие слова, если б не преданная партизанская дружба,
кажется, никогда бы не выжила...
Отправить Аду самолетом в Москву командование смогло через полгода,
когда добрались до воспетых Купалой Сосен на Любанщине. Неподалеку от Сосен
находился партизанский аэродром.
Командование отправляло в Москву учиться в Суворовском училище и
Марата. Но Марат и слушать об этом не хотел.
- Из своего отряда я никуда не уйду до конца войны!
На Большой земле пошли один за другим госпитали, пошли одна за другой
операции...
И вновь, только потому, что вокруг были друзья, жажда жить, жажда вновь
вернуться в строй преодолели и физическую боль, и душевную.
В госпитале Ада окончила девятый класс, окончила курсы счетоводов,
помогала санитаркам и сестрам в палатах и на кухне, писала за тех, кто не
мог сам писать, письма домой, приносила из библиотеки и читала в палатах
книги. Новички, только поступавшие в госпиталь, ласково называли ее
сестрицей...
В 1945 году Ада вернулась в родное Станьково. Не было мамы. Не было уже
и Марата. Не дождался он победы, погиб в неравном бою с врагом...
К тете, где жила теперь Ада, ежедневно приходили соседи, жалели Аду...
И это было тяжелее всего. Ада понимала, что это может погубить ее... И,
чтобы заглушить отчаяние, стала искать себе какое-нибудь занятие, начала
шить, встречаться с молодежью, даже ходить на танцы! Потом работала
телефонисткой на почте, комсоргом колхоза, корректором районной газеты. Но
все это было ей не по душе: она чувствовала, что ее сердце жаждет чего-то
иного...
И Ада поехала в Минское облоно.
Ей сказали:
- Мы можем дать вам направление в школу. Учиться вы будете заочно.
- Но я же не знаю, как учить...
- Зато вы знаете, чему учить... А впрочем, поступайте в пединститут на
стационар.
И Ада поступила и окончила Минский педагогический институт имени
Горького.
Ариадна Ивановна Казей живет теперь в Минске и работает в 28-й средней
школе. Преподает родной язык и литературу.
Ей присвоено почетное звание Героя Социалистического Труда.
Выросли дети, и у нее бегают уже внуки...
Алена Василевич.
Тюлик
---------------------------------------------------------------------
Книга: Елена Семеновна Василевич. "Я - внук капитана". Рассказы
Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1978
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 декабря 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Для детей младшего школьного возраста.
Шавка не сразу узнала Вову и Наташу. Как и ее собственные сыновья, дети
за год тоже выросли и изменились: стали высокими и худыми. Шавка не
набросилась на людей с лаем, как это обычно делают плохо воспитанные собаки,
не закричала на них, даже ушей не навострила.
Шавка приветливо замахала хвостом и стала принюхиваться, пытаясь
вспомнить, когда и где она слышала эти сейчас почти незнакомые ей запахи,
шедшие от новых детских сандалий. Потом, ласково улыбнувшись Вове и Наташе
умными желтоватыми глазами, она пошла впереди. Ее приветливое виляние
хвостом и выражение глаз словно говорили: "Пока еще я не вспомнила, кто вы.
Но это ничего. Я вижу, что вы неплохие дети. Особенно ты, маленький сорванец
с веселыми черными глазками... Ты, видно, такой же озорник, как и мои
сыновья..."
И, чтобы показать свое расположение к маленькому гостю, Шавка легонько
лизнула горячим шершавым языком Вовину руку.
- Ай! - в восторге пискнул Вова и обхватил Шавку за голову.
- Ай! - вслед за ним пискнула и Наташа, но уже от страха, что Шавка
укусит ее брата.
Шавка с укором глянула на Наташу и легонько коснулась хвостом ее
платья, словно упрекнула: "А ты вот хоть и большая, а все равно - девочка.
Испугалась, а чего?"
Стараясь по-прежнему быть приветливой и гостеприимной, Шавка бежала на
шаг впереди, махая хвостом и то и дело оглядываясь на гостей.
На крыльце, под старым креслом, спал, свернувшись в клубок на
подстилке, щенок, Шавкин сын - седой, с черными подпалинами на боках. Он то
ли не проснулся, то ли не обратил внимания на приезд новых гостей, но как
лежал, так и остался лежать.
Понимая, как это нехорошо и невежливо, и, должно быть, чувствуя себя от
этого ужасно неловко, Шавка подошла к нему, легонько потянула зубами за ухо
и сказала коротко и сердито:
- Гыр!
Щенок вскочил и, испуганно оглядываясь вокруг, забился в угол за
кресло.
- Тюлик! - в один голос закричали дети. - Какой он стал большой и
худой!
- Тюлик, а кто же еще, - погладил перепуганного щенка сторож дядя Иван.
- Бедняга, вырасти-то вырос, а ума не нажил. - В голосе сторожа прозвучало
искреннее сочувствие.
Словно поняв дядю Ивана, Шавка горестно опустила голову и нежно лизнула
Тюлика в нос.
- Не поверите, такой трусливый пес уродился, что прямо глядеть на него
жалко. Представьте, петуха боится. Петух его совершенно забивает. У нас там
во дворе такой генерал со шпорами расхаживает... Жеребенка боится - он его
однажды так лягнул, что бедняга отлетел, словно мячик. Родные братья и те
загрызают его. Вот этот мой волкодав... - Дядя Иван показал на брата Тюлика.
Тот сидел поодаль, подтянутый, злой, с острыми белыми зубами в розовом рту.
- Его у нас Разбоем прозвали. Злой, как черт, так и глядит, кого бы
хватануть. Только меня и боится. Мы с ним вдвоем дачу сторожим. Сторож
хо-о-ро-о-ший! Чужого человека и близко не подпустит. Не удержишь - в клочья
разорвет.
- А нас он тоже разорвет в клочья? - подвинулся поближе к маме Вова. Он
только было намерился погладить Разбоя, но тот так выразительно оскалил свои
острые зубы, что Вовина рука в мгновение очутилась за спиной.
- Ну! - сердито повернулся к Разбою дядя Иван.
Разбой поджал хвост, опустил голову и, нехотя отойдя, сел под елкой.
Дядя Иван перекинул через плечо охотничье ружье.
- Сегодня вы тут устраивайтесь, - сказал он гостям, - а завтра я вам
покажу, где у нас боровики растут. Нынче их хоть косой коси...
Потом он свистнул Разбоя и пошел с ним своей дорогой.
Пока взрослые носили в комнату вещи и устраивались, дети тем временем
продолжали знакомиться с Шавкой и ее сыновьями.
Прибежал коренастый и широкоплечий, как мать, рыжий Жулик. Не
церемонясь, он сразу же обнюхал Вовину и Наташину одежду и лизнул печенье,
которое Вова держал в руке. Потом Жулик с удовольствием проглотил это
печенье и остановился перед детьми с видом бессовестного попрошайки: "А что
вы мне еще дадите?"
У Жулика не было никакой гордости. Это был обжора и лентяй. Целыми
днями он торчал на пороге столовой, где питались все, кто жил в этом лесном
доме отдыха. Ухитряясь первым получать все самые вкусные куски, Жулик с
каждым днем толстел и становился совершенно безнадежным лентяем.
Но, как и всякий проныра, толстый Жулик был хитрецом. Он умел
прикинуться очень умным и добрым, в то время как его братья, Тюлик и Разбой,
совершали самые очевидные глупости. Один невесть чего пугался и убегал от
людей, а другой, злясь, что дачники возятся с его братом, рычал на них...
Любила Жулика и баловала больше, чем других сыновей, и мать, Шавка. Этот
лентяй и с ней умел быть ласковым и нежным. А какая мать устоит против
этого?
Разбой имел смелый и независимый нрав. За него Шавка не беспокоилась.
Свежую кость он добывал себе в битве. А вот Тюлик - о нем всегда болело
Шавкино сердце. Он и рос такой худой и неудачный потому, что не умел за себя
постоять. Уже на что Жулик лентяй и лежебока, а и он норовил вырвать из
зубов Тюлика хоть черствый кусок хлеба. Лишь бы отобрать.
А что касается Разбоя, то он, как всякий, у кого есть сила и крепкие
зубы, смотрел на Тюлика, как на ничтожество, и при всяком удобном случае
готов был вырвать хоть шерсти клок...
Мать все это видела и понимала. Оставшись вдвоем с Тюликом, она лизала
его безобидную и всегда печальную морду и горевала: "Почему ты не такой, как
твои братья?.. Всех боишься, ничего сам не можешь добиться. Тяжело тебе
будет жить на свете, глупенький ты мой..."
Неуклюжего и трусливого Тюлика недолюбливали и взрослые дачники.
- На и тебе, недотепа, - бросали они кусок черствого хлеба Тюлику.
А он обычно сидел где-нибудь поодаль, под кустом орешника, и лишь с
грустью наблюдал, что происходило на крыльце, как лежал и облизывался после
вкусной еды его брат, ласковый хитрец Жулик.
Когда в дом отдыха приехали дети, жизнь Тюлика переменилась. Дети сами
не ели, а все самое вкусное оставляли ему. При детях не осмеливались обижать
Тюлика и его братья. Теперь и сам он почувствовал себя смелее.
Наверное, в благодарность за это каждый раз, когда дети ходили в грибы,
Шавка коротким лаем звала Тюлика и всегда бежала следом за ними. Иногда
увязывался и тянулся в хвосте за ними и Жулик, но жара и лень скоро
возвращали его назад к столовой, в тенек.
Случалось, что даже Разбой оставлял своего хозяина, дядю Ивана, и тоже
бежал следом за матерью и братом.
Шавку радовали свои дети, и, что-то коротко приказав им на собачьем
языке, она пускалась бегом по лесу поразмять свои старые ноги, разнюхать
незнакомые следы, попугать глупых птенцов. Однако далеко от дачи она и сама
не отлучалась, и сыновьям своим не разрешала. Словно знала, что детей одних
заводить в лес опасно - могут заблудиться или чего-нибудь испугаться...
Однажды после завтрака, напрасно потратив время на поиски Тюлика -
этого недотепу никогда нельзя было накормить вовремя, никогда он не
торопился к еде, - дети взяли свои лукошки и пошли в грибы.
- Шавка! Тюлик! - позвали Вова и Наташа.
Шавка догнала их на тропинке, забежала вперед и остановилась, словно
показывая, что дальше она идти не может.
- Шавка, а где же Тюлик? - спросили дети.
Шавка озабоченно оглянулась вокруг, как бы показывая, что она и сама не
знает, где Тюлик, что она искала его все утро и не нашла.
- Пошли, Шава! - легонько толкнул ее лукошком Вова.
- За нами, Шавка, - приказала ей и Наташа.
Шавка сделала вслед за детьми несколько шагов и остановилась,
обеспокоенная чем-то, то и дело тревожно оглядываясь кругом.
- Ну, кому я говорю! - прикрикнула на нее Наташа.
Шавка вновь пробежала несколько шагов и снова остановилась, стала к
чему-то прислушиваться, навострив уши.
- Ну!..