- Я тебя сразу узнал. Ты из детдома. Сегодня справки  навел.  Ты  там
делов наделала!
   Ганна от его слов вздрагивала, как от ударов.
   - Я тебя должен сдать.
   Ганна от ужаса закрыла лицо руками.
   - Но я не сдам тебя.
   Ганна удивленно взглянула на него.
   - Я не зверь! - закричал. - Я не зверь! Я не хочу быть зверем! Вы ду-
маете, что мы звери? А мы люди, мы такие же, как вы! Люди мы! Люди! - Он
вдруг заплакал. - Мы такие же люди!
   Он плакал. Ганна гладила его, успокаивая.
   Потом легко пошла к двери. Открыла. Встала на пороге. Он поднял  гла-
за.
   - Ты куда? Ты будешь жить с нами. Не в хлеву. В  доме.  У  нас  детей
нет. Ты нам дочкой будешь. Хозяйка - матерью будет. Я - отцом.
   Ганна покачала головой: нет.
   - Гребуешь? Даже ты брезгуешь... - опустил он голову.
   Ганна вышла и пошла по пустынной дороге.
   - Стой! - закричал хозяин. - Вернись!
   Она побежала.
 
   12 Под утро Ганна у дороги легла, в теплой пыли, уснула.
   По дороге верблюд шел. Шел - будто плыл, повозку вез. На козлах Кана-
рейки сидели, муж и жена, - волос желт, лица  конопаты,  с  утра  -  еще
солнце не встало - уже пьянехоньки. Сидят в обнимку, песни поют.
   Увидела Канарейка Ганну, крикнула верблюду:
   - Тпр-р-ру! Стой, Сулеймен!!!
   Верблюд не останавливался: не понимал по-русски.
   - Тпр-р-ру! Я кому сказала! Який ты! Басурман! -  натянула  изо  всех
сил вожжи. - Стой! Дьявол!
   Верблюд поглядел на нее бархатным басурманским глазом, встал.
   Подошли к Ганне. Ганна крепко спала. Потрясли. Ганна не проснулась.
   - Мертвая? - Канарейка мужа спросила.
   - ...ртвая... - лыка не вязал.
   - Берись за ноги, я за руки. Кидай в повозку!
   Закинули спящую Ганну в повозку. Дальше поехали.
 
   13 Спит, не проснется Ганна, снится ей: лежит где-то, на мягком.  Ку-
да- то едет.
   Хорошо. Только запах сладкий душит, к горлу подступает.
   Проснулась, голову повернула: мертвый мужик на нее - сидя  -  смотрит
не мигая.
   В другую сторону повернула: баба с синим лицом в платочке лежит, пла-
точек чистый на ней, белый.
   На белом платке ее сидела зеленая муха, потирая руки.
   Поглядела Ганна: сама на трупах лежит - мужики, бабы, дети - все впе-
ремешку.
   Запах стоял сладкий, тошнотворный.
   Большие мухи, осатанев, летали зигзагами, зудели, садились на  трупы,
беспокойно и быстро ползли по ним и вдруг срывались вверх, взрываясь зу-
дящим звуком: - з-з-з!!! - будто пилою душу распиливали.
   - Тп-р-ру! Окаянный! - услышала Ганна.
   Повозка остановилась на кладбище, у большой ямы.
   Спрыгнули Канарейки с козел, подошли к трупам, потащили за ноги мерт-
вого мужика.
   Раскачали, бросили в яму.
   Взялись за бабу. Раскачали бабу, бросили.
   Ганна ни жива ни мертва в повозке лежала. Взяли Ганну за руки, за но-
ги.
   Стали над ямой раскачивать:
   - И раз! - считала Канарейка. - И два!..
   Забилась Ганна, вырываться стала. Бросили с испугу наземь.
   - Гля! Живая! - наклонились оба над Ганной. - Не зашиблась?
   Ганна с земли глядела, молчала.
   - Тю! А я тебя знаю, - сказала Канарейка. - Ты - немая,  из  детдома.
Ищут тебя. Милиция ищет.
   Ганна молчала, смотрела.
   Отошли от нее.
   Трупы в яму кидали быстро, молча. Присыпали бурой землей.
   Сели на козлы.
   Повернулась Канарейка к Ганне:
   - Сидай, девочка, поихалы с нами! Мы тебя так спрячем - черти не доз-
наются, где ты есть! На баштане тебя сховаем, за Ахтубой!
 
   14 Ехали. Достала Канарейка из-под козел бутылку с  самогонкой.  Мужу
стакан полный налила - выпил, себе тоже - полный,  выпила,  потом  Ганне
налила.
   - На, держи! - стакан протянула.
   Покачала головой Ганна: нет.
   - Пей! Чтобы зараза не прилипла!
   Ганна выпила глоток, задохнулась.
   Засмеялась Канарейка, допила за Ганной, захмелела, разболталась:
   - К нам ни одна зараза не липнет! В позапрошлом годе мертвяков  вози-
ли, тиф был, - к нам не прилип. В том годе от голода мерли - тоже мы во-
зили. В этом годе ездим по всему Царевскому уезду...
   - Району, - муж Канарейкин подсказал.
   - Теперь так называется, - согласилась Канарейка. - Ездим  от  Царева
до озера Баскунчак, мертвяков собираем. Кругом - от Царицына до Астраха-
ни - холера!
   Холера ее возьми! А к нам не липнет! Потому рецепт знаем от всех  бо-
лезней...
   Бутылку с самогонкой достала, потрясла:
   - Вот он, рецепт!
   Мужу плеснула:
   - Пей!
   Себе налила, сказала:
   - Мы как птицы живем. Одним духом! Потому и болезнь не берет!
   Выпили - и запели по-птичьи, засвистали, защелкали, будто две  птички
- две невелички - на облучке сидят, верблюдом правят. Засмеялась Ганна.
   За околицей села мужики с берданками как темный лес стоят.
   - Стой! - пальнули. - Стой, нечистая сила!
   Окружили.
   - Вы нам, Канарейки, мертвяков в село не свозите! - закричали.  -  Не
тащите заразу со всей округи!
   - То не вам решать! - закричала на них Канарейка. - То власть решает!
   Приказано было - в одну яму складывать! Эпидемья! Понимать надо!
   - Власть одно тебе приказала, а мы другое. Завтра  привезешь  если  -
убьем!
   Шею свернем, как канарейке! - захохотали.
   - И куды же мне их девать? Мертвяков? - Канарейка  их  спрашивала.  -
Куды?
   Огрели верблюда кнутом. Повозка помчалась.
   Канарейка всю дорогу сидела, убивалась:
   - И куды?
 
   15 На баштан приехали.
   Бахчи кругом. То там, то сям огромные,  как  порося,  арбузы  лежали.
Ганна шла, об один споткнулась: затрещал арбуз, раскололся, распался  на
две половины. В сахарную алую мякоть вгрызлась зубами Ганна,  ушла  всем
лицом в алое, сладкое, пропала.
   - Брось! Этот гарбуз перезрелый! - Канарейка  ее  за  руку  схватила,
дальше тащила. - Мы тебе другого гарбуза зарежем! Вот этого! Погляди  на
него, який красавец! А дынька! Глянь, какая дынька, яка  красавица!  Да-
мочка, а не дынька!
   Мужу приказала:
   - Зарежь нам этого гарбуза и эту дыню!
   Муж всадил кривой нож в арбуз, провел кругом - будто горло тому пере-
резал:
   заалело под ножом, закапало. Потом дыньку вспорол, кишки ей вычистил.
   Разрезал на дольки.
   Канарейка следила, как муж режет.
   - Бандит из тебя добрый выйдет! - похвалила. Ганне сказала: -  Хочешь
астраханской тюри? - Хлеб с арбузом в миске смешала. - На! - сказала.  -
Ешь!
   Налила в стаканы.
   - Выпьем, батька! - мужу сказала. - Гляди, какую мы себе дочку отхва-
тили! - обняла Ганну. - А тебе у нас, доня, нравится?
   Ганна кивнула.
   - Правда нравится? Это наш дом! - очертила круг до самого  горизонта.
Пальцем в небо показала: - А це крыша над головой, - засмеялась. - Когда
прохудится
   - дождь льет. Не всегда так жили... - Оглянулась на поле,  зашептала:
- И дом настоящий был, и хозяйство было, и детки - пятеро - были.
   - Молчи лучше, баба! - сказал муж.
   - Да она немая, - отмахнулась Канарейка. - Что ей расскажешь, в ней и
останется... Так вот, в колхоз нас сгонять стали да  раскурочивать  тех,
кто побогаче. Видим, до нас добираются. В одну ночь собрались,  покидали
на подводу, что в доме было, детей на узлы, лошадь под уздцы, дом подпа-
лили - и айда: счастья искать. Воли, где колхозов нема. Мы, воронежские,
бедовые. Аж до Ташкента дошли. Говорили, что там колхозов нет. По пескам
шли по пустынным. Лошадь продали, добро продали - вот Сулеймена  купили,
верблюда, чтоб по пустыне идти. Там подвода не проедет, в песке,  как  в
снегу, увязнет... Шли, шли, долго шли, пришли до Ташкента - а  там  кол-
хоз! Обратно пошли. По дороге деток потеряли - в тифу сгорели все  пяте-
ро, - заплакала. - Один за другим, как свечечки, догорали... Наливай!  -
закричала вдруг страшным голосом, встала, покачнулась, бутыль  опрокину-
ла, бросилась поднимать. Налила, мужу протянула: - Пей!
   - Не хочу.
   - Пей!
   - Не буду!
   - Пей! - обняла за шею, поцеловать хотела. Тут верблюд подошел, между
ними мохнатую голову просунул, Канарейку от мужа отталкивает.
   - Глянь-ка! - засмеялась Канарейка. - Ревнует! Ко всем мужчинам  меня
ревнует! - радостно Ганне сообщила. К мужу повернулась: - Будешь обижать
меня - к верблюду уйду. Ты меня замуж, Сулеймен, возьмешь? Ты  меня  лю-
бишь, Сулеймен? - к Сулеймену приставала. - Иди, я тебя поцелую! - смея-
лась, в мохнатую морду верблюда целовала.
   Муж плюнул, пошел.
   - Ты куда? - мужа окликнула.
   - Неможется мне что-то, - сказал, ушел в шалаш спать.
   Развели с Ганной костер. Положила Канарейка голову Ганны  к  себе  на
колени, волосы перебирала, в голове искалась, говорила:
   - Будешь с нами, доня, жить. Летом здесь, а зимой на Каспий пойдем, в
теплые страны. Мы как птицы перелетные. Русские птицы...
   Ганна глядела в небо. Светили звезды.
   На звездном небе, как на бахче, лежала большая желтая  луна  -  пахла
дыней.
 
   16 Утром Канарейка стала будить мужа:
   - Вылезай! Уже солнце встало!
   Он молчал. Полезла сама в шалаш.
   А он мертвый лежит, неподвижный. Заголосила.
   Нарядила его в белую рубаху.
   Положила его на зеленую траву.
   Лежал на траве, будто спал.
   - Ваня! - позвала. - Проснись!
   Голубой полевой цветок сорвала, вложила ему в руки - вместо свечки.
   Ганну разбудила:
   - Батька наш умер. Поехали хоронить!
   Вместе с Ганной на повозку его погрузили, повезли.
   - Говорила ему вчера: Ваня, выпей! Пей, чтобы зараза не  прилипла!  -
сказала Канарейка. - Не послушал меня. - Заплакала.
   У села на горе кордон из мужиков с берданками на конях стоял.
   Закричали издали:
   - Эй, Канарейки! Поворачивай обратно! Не то стрелять будем!  Говорили
вам вчера: не вези в село заразу!
   - Не заразу везу. Мужа своего!
   - А что с ним?
   - Да помер!
   - Вчера еще живой был, - не поверили. - От чего же помер-то? От холе-
ры?
   - Не знаю, - сказала и поехала себе потихоньку в гору. - Может, и  от
холеры.
   - Стой! Куды поехала? Не пускай ее, ребяты! - заорал мужик  с  черной
бородой.
   - Она же смерть нам всем везет! Гони ее, м...у холерную!
   Выстрелил. Пуля в плечо Канарейке попала.
   - Ах, убивец! - закричала, поводья выпустила.
   Мужик с бородой на коне налетел. Глаза от бешенства кровью налиты - и
у него, и у коня.
   - Поворачивай обратно! - гаркнул.
   Ганна поводья схватила, развернула повозку.
   Мужик верблюда плетью огрел:
   - Пошел! Пошел, сатана!
   Полетели во весь дух.
   Мужики на конях - за ними. Всю дорогу до моста их гнали.
   Переехала мост Ганна.
   Мужики у моста остановились. На берегу бочку со смолой нашли, на мос-
ту разбили. Подожгли мост.
   Смотрели, как разгорается.
   - Не вернешься теперь, Канарейка! - через реку закричали. - Конец те-
бе, холера!
 
   17 Платье кровью намокло.
   Ганна платок с головы сняла, рану платком перевязала. Перетащила  Ка-
нарейку в шалаш.
   Та лежала, молчала: в лице ни кровинки. Потом  глаза  открыла,  Ганну
увидела, бескровными губами прошептала:
   - Видно, он мне главную жилу жизни перебил, - сказала. - Чахну. Прос-
ти нас, доню. Позвали тебя к себе, да бросили...
   Платок кровью набух.
   Ганна перевязывать стала, руки трясутся.
   Канарейка приподнялась:
   - Там за обрывом - брод. Как умру, уходи отсюда. Видели они тебя. Су-
леймена себе возьми. Твой он теперь. - Откинулась, с тоской  сказала:  -
Эх, по-людски похоронить Ваню хотела...
   Ганна лопату взяла.
   Канарейка глаза в глаза Ганне посмотрела.
   - Шире могилу копай, - сказала, - на двоих. Пойдем волю искать на том
свете...
 
   18 Верблюд сидел у могилы, не понимал.
   Уже ночь настала. Потянула Ганна его за поводья: пойдем. Отвернул  от
нее голову. Не встал.
   Бросила поводья. Пошла к броду.
   Оглянулась.
   Сулеймен сидел неподвижно, лебединую шею выгнув.
   Ганна разделась, подняла одежду над головой, вошла в воду.
 
   19 Обхватила ее Ахтуба руками сильными, будто ждала, потащила за  со-
бой.
   Прогнулась Ганна, как ивовый прут, вырвалась из рук.
   Тогда Ахтуба песок из-под ног Ганны уносить стала. Покачнулась Ганна,
за корягу схватилась, выстояла.
   Пошла потихоньку дальше.
   Ахтуба тоже притихла, плескалась об ее бок, будто об лодку,  нежно  о
чем-то журчала.
   Звезды в темной воде отражались.
   Медленно, будто по звездному небу, шла по реке Ганна,  разводя  перед
собой звезды руками: отгребала их, чтобы не поранить.
   До середины реки дошла и - будто заманила ее Ахтуба в ловушку - ухну-
ла вдруг в яму с головой. Бросила Ганна одежду, забила руками, выплывая.
Ахтуба не дала ей плыть, скрутила ее, как зверя, закрутила в воронку.
   Вынырнула Ганна, хотела ухватиться за стремительно плывущее  на  нее,
выдернутое откуда-то с корнем дерево - не успела: дерево ударило ее, оп-
рокинуло, оглушило.
   Последнее, что услышала Ганна, - звон колокольчиков. Будто звезды бу-
бенчиками в небе звенели. Поглядела на небо Ганна и пошла на дно.
   Кто-то ее, за ноги схватив, туда тащил - сильными, страстными руками.

   20 На берегу реки у потухшего костра рыбаки спали.
   Вдруг услышали звон над рекой, повскакали.
   То рыбацкие колокольцы колотились на лесках донок. Зазвенели, грянули
разом
   - и затихли.
   - Что это было? - спросил чубатый парень.
   - Осетр проплыл, хвостом задел, - ответил Петр Рыбаков, жилистый  му-
жичок в драной фуфаечке, обернулся, закричал остальным: - Иван да  Яков!
Айда на лодки! Сети выберем! Осетр прямо в них пошел!
   Доставали сети.
   - Тяжеленный мужик! - Петр в темноте сказал. - С человека будет!
   Вытащили на берег, у костра развернули.
   В сетях, вся в серебряной чешуе, как большая рыба, Ганна  лежала,  на
рыбаков смотрела.
   - Русалочка! - ахнул Чубатый. - Ребята, мы русалку поймали!
 
   21 Подошли с опаской. Стали разглядывать Ганну.
   - Дышит ли? Может, утопленница?
   Отодвинулась Ганна, закрылась руками.
   - Гляди-ка! Русалка, а застыдилась! Закрывается!
   - Прятать ей нечего. Девчонка еще...
   - А хороша собой русалочка! Красавицей будет, когда вырастет!
   Чубатый подошел:
   - Расступись, - сказал, курткой рыбацкой Ганну накрыл, на руки  взял.
- Замерзла? - спросил.
   Ганна молчала, только прижалась к нему сильнее.
   - Смотри, Андрей, защекотает она тебя до смерти,  -  сказал  Чубатому
Петр. - Уснешь, утащит тебя к себе под корягу, в русалочий дом...
   Чубатый посадил Ганну у костра. Она села, ноги вытянула.
   - Русалка-то без хвоста! - сказал, поглядев, рябой мужик. - Не русал-
ка это!
   - И не утопленница, и не русалка... Кто ж, по-твоему? - спросил Чуба-
тый.
   - Не знаю, - ответил Рябой. -  Доспросить  надо.  Девочка,  как  тебя
звать?
   Ганна молчала, на Рябого смотрела.
   Петр у костра с чайником хлопотал. Повернулся, быстро сказал:
   - Не понимает, видно, по-нашему, - потом по лбу себя ударил: - Да это
же Туба! Как я сразу-то не догадался!
   - Что за Туба такая? - спросил Чубатый.
   - Ханская дочь! Дочка хана Мамая - Туба. Али не  слыхал  про  нее?  -
волновался Петр.
   - Не слыхал.
   - Ну как же! У хана Мамая дочка была.  Красавица,  умница.  Тубой  ее
звали. А время на Руси тогда татарское было. Тогда князья русские к  та-
тарам на поклон ходили, сюда, к нам, в Астраханскую область.  Бают,  что
она тогда царством была, Золотой Ордой называлась. Где  Царев  сейчас  -
там их столица была, называлась - Сарай. Вот в этот Сарай князья ходили,
дань платили, княжества себе выпрашивали. Считай, что  здесь  -  столица
Руси тогда была, все здесь у нас решалось. Вот пришел  к  Мамаю  русский
князь Дмитрий, себе землю на власть просить. Увидел Тубу, да и  влюбился
по уши. А Туба-то - в него. Ей тогда лет тринадцать было. Для нас сейчас
она дит„, а у них в этих годах замуж отдавали. Вот он и посватался: "От-
дай, - говорит, - за меня свою дочку Тубу, хан Мамай!" Тот  разгневался.
Как так? Русский холоп руки царской дочки просит! Вон,  говорит,  пошел!
Ни земли тебе не дам, ни власти, ни дочки своей
   - холопу! Разозлился Дмитрий.  Ах  так,  говорит,  не  хочешь  отдать
по-хорошему, отдашь по-плохому. И поскакал на Русь войска  собирать,  на
Мамая войной идти.
   А Тубе приказал себя ждать. Жди, говорит.  Уехал.  Слухи  пошли,  что
войска собирает. Испугался хан Мамай, решил Тубу сплавить от  греха  по-
дальше - замуж за крымского хана отдать. Ее еще в утробе матери за  него
просватали. Так у них, у татарей, заведено. Приехал крымский хан в Сарай
с калымом, невесту выкупать. Сам старый, облезлый. "Вот  тебе  жених,  -
говорит Мамай Тубе. - Через три дня свадьба". Посмотрела на  него  Туба,
ничего отцу не сказала, ушла. Там-то у себя и заплакала. Написала  Дмит-
рию весточку: приезжай, мол, скорее, - и на Русь ту  весточку  с  верным
гонцом отправила. Весела стала, с женихом ласкова,  улыбается,  вида  не
показывает. Сама Дмитрия ждет. И день ждет, и второй  ждет.  Вот  третий
день наступает - день свадьбы. С утра отару баранов на двор привели, ре-
зать стали, закипели котлы кипучие, бешбармак к свадьбе готовят. Тубу  в
свадебное платье наряжают, под венец ведут. А она  ждет  Дмитрия,  ждет-
пождет до последнего. Вот сажает молодых ихний татарский батюшка за  за-
навеску - у них так - и через занавеску жениха спрашивает:
   "Женился ли ты, хан крымский, на Тубе?" - "Женился!" - отвечает.  Тут
он Тубу спрашивает: "Вышла ли ты замуж, Туба, за хана крымского?"  А  ей
сказать надо, что, мол, вышла. Как скажет, так  дело  сделано,  свадебка
слажена, обратно не вернешь. У татар так. Но молчит Туба. Опять ее спра-
шивает батюшка: "Вышла ли ты замуж, Туба?" Молчит Туба. А в  третий  раз
только начал спрашивать, она из-за занавески как выскочит,  как  побежит
из хаты, выбежала в степь, побежала на реку и вот с этого  моста,  около
нас, что на бахчи ведет, - прыгнула и утопилась! Мамай на мост прибежал,
заплакал, закричал:
   - Ах, Туба! - закричал. - Ах, Туба!
   С того и река зовется: Ахтуба.
   - А Дмитрий что ж? - не выдержал Чубатый. - Так и не приехал?
   - Как не приехать? Приехал... Не успел он немного. Не один, с войском
ехал.
   Потому и опоздал! Мамай выведал, что Дмитрий к нему войной идет,  ему
навстречу тьму послал - так у татар войско называлось.  Вот  встретились
свет и тьма - Дмитрий и Мамай - на поле Куликовом. Сверкают сабли булат-
ные, катятся шеломы злаченые добрым коням  под  копыта.  Валятся  головы
многих богатырей с добрых коней на сыру землю. Три дня и  три  ночи  би-
лись. Кровь русская с кровью татарской вперемешку по оврагам,  будто  по
руслам, реками текла, в Волгу впадала. Волга вся красная была.  Победили
мы, русские.
   Кончился для русских полон татарский. Подъехал  князь  Дмитрий  после
битвы к полю Куликову, встал у края. Подъехал хан Мамай  после  битвы  к
полю Куликову, встал у другого края. Встали у поля Куликова, стоят смот-
рят: изустлано поле мертвыми телами, христианами да татарами.  Христиане
как свечки теплятся, а татары как смола черна лежат. Видят: сама  Матерь
Божья по полю ходит, за ней апостолы господни, архангелы - ангелы святые
со светлыми со свечами, отпевают мощи православных. Кадит  на  них  сама
Мать Пресвятая Богородица, и венцы с небес на них сходят. Устрашился Ма-
май: "Велик Бог земли русской!" - сказал и в Золотую Орду побежал.  При-
бежал, говорит татарским бабам: "Всех ваших мужиков  русские  поубивали,
теперь сюда за вами идут, скоро будут.
   Спасайтесь кто может!" Сказал - и тикать: с  крымским  ханом  в  Крым
убег. А бабы что? Бабам деваться некуда. Сели они всей своей женской ор-
дой в степи да давай плакать, своих татарских мужиков оплакивать. Девять
дней и девять ночей плакали. Целых два озера слез наплакали -  Баскунчак
и Эльтон, - до сих пор там соль добывают. Потом  русские  пришли,  женок
татарских расхватали, домой к себе - на Русь - увезли...
   - А Дмитрий? Он-то что? - не выдержал опять Чубатый.
   - Дмитрий раньше войска своего в Сарай приехал. Приехал,  к  ханскому
дворцу подскакал, спешился, вошел во дворец, а там никого. Одного  слугу
нашел. Где, у слуги спрашивает, Туба? Нету, говорит слуга, Тубы. А  где,
спрашивает, Мамай? С зятем убег,  отвеча