Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
Дудки вам, а не абзац: засмеялись мои милые! Засмеялись, и
мне как-то сразу полегчало. Но опять же - внутренне, потому что внешняя
тяжесть вдруг стала ощутимо увеличиваться. На три пункта, если пунктами
считать троекратный весомый, но как бы поочередный вклад в мою внешнюю
поклажу. Трижды - и будь я проклят, если не с разбега! - грохнулся
дополнительный багаж поверх всего остального. И что-то там, наверху, где
свет, воздух и воистину легкая жизнь, изменилось качественно. Мои увесистые
незнакомки стали еще смешливее, озорнее и - подвижнее, что ли. И мы -
поехали, но тут, уж извините, абзац. Полный абзац, потому что подобного я не
испытывал за всю свою двадцатисемилетнюю жизнь.
Хохот и грохот, пыль и пот продолжались, как и до, но прибавились
солдатские голоса. Нет, не голоса - солдат-ское ржание, весьма сходное с
жеребячьим. И я очень скоро начал испытывать ритмические нагрузки,
сопровождаемые женскими взвизгиваниями и мужским сопеньем. Это было похоже
на работу некоего мягкого, но непрерывного пресса, запущенного наверху для
неясной пока цели. Однако звуки, которые издавали как дамы, так и кавалеры,
недол-го держали меня в неведении: наверху, в кузове трясущейся машины, шла
самая что ни на есть вульгарная солдатская случка. Со звериным рычанием
мужчин и радостной визготней женщин.
Наверху кипели страсти, это стало очевидным. Очевидным стало и то, что на
мои чувства они не действовали просто потому, что мне было не до эмоций.
Меня тайно везли через чужие границы чужих государств, чужих племен и даже
чужого континента, и любая погранзастава, любой патруль или просто
недоверчивый боевик с каким-нибудь там ассегаем могли закончить мою жизнь,
так и не спросив, как меня зовут и откуда я родом. Тут уж, простите, не до
страстей и страстишек, тут действует закон сохранения твоей личной энергии,
а не похотливое желание избавиться от нее. А это, поверьте, могучий тормоз
всех иных ощущений. Тут, как говорится, абы выжить, иначе - полный абзац.
4
Сколько прошло времени - не помню, не до того мне было. Но оно прошло,
потому что машина вдруг остановилась, еще переполненная звуками негритянских
страстей. Дополнительное давление сверху прекратилось, опять я услышал
мужские голоса и смех веселых негритянок, кто-то спрыгнул, кто-то впрыгнул,
и машина наконец-то тронулась дальше. И сразу же замер женский смех, вместо
него до меня донеслись вполне нормальные, даже слегка озабоченные женские
голоса, и я сообразил, что мужчин в кузове больше нет.
Соображал я, правда, уже с трудом, кусками и урывками, потому что все во
мне онемело до такой степени, что я не чувствовал ни укусов, ни почесухи, ни
зуда, ни даже жажды. Ничего я не чувствовал, кроме разве что ощущения
близкой кончины. Прямо под циновками и негритянками неизвестного мне племени
и политической ориентации. Так мы тряслись в рычащем и дымящем грузовике еще
около часа, показавшегося мне декадой великих трудовых подвигов.
Наконец остановились, дамы спрыгнули и начали быстро сбрасывать с меня
циновки, одеяла и прочий багаж. Я впервые глубоко вздохнул, закашлялся и в
образовавшемся просвете увидел милые, озабоченные женские мордашки. Они о
чем-то спрашивали хором и в розницу, но я не понимал ни слова, а на ответную
улыбку уже не было сил. Впрочем, эта односторонне немая сцена длилась
недолго. Кто-то извне раздвинул кучерявые головки, и я увидел загорелую
дочерна, но вполне индоевропейскую физиономию. И эта физиономия спросила на
чистейшем русском языке:
- Живы?
- Воды... - прохрипел я. - Ай бин виски энд муттер...
Почему я попросил виски с матушкой да еще на полунемецком, полуанглийском
- и не спрашивайте. Вам бы хоть сотую долю такого путешествия через добрую
половину Черного континента...
Но неизвестный земляк все понял, что-то кому-то сказал, и мне подали
холодный - холодный!.. - стакан, в котором плавал настоящий лед. Я выпил
неизвестную жидкость на одном дыхании, съел лед и спросил:
- Ты наш?
- Наш, наш, - ворчливо ответил он. - Зови просто Колей. А девочек наших
поблагодари особо и непременно каждую - в отдельности. Они тебя не только
через две границы и три фронта перевезли - они тебе жизнь заново подарили.
Я расцеловал каждую в отдельности черную мордашку и поплелся вслед за
Колей, ощущая каждое сочленение собственного тела тоже как бы в отдельности.
Мы брели через какое-то бесконечное кочковатое поле к какому-то деревянному
бараку, и я заплетающимся от виски языком все же пытался расспрашивать моего
проводника и, как я надеялся, переводчика, хотя расспрашивал и не очень
толково.
- Мы где?
- В Африке.
- В самой-самой?
- Вас надо было через Анголу везти. Дальше, зато безопаснее. Всегда
деньги экономят. Где капитан Заусенцев? Опять заболел?
- Что значит "опять" в данном случае?
- Значит, долго проживет.
- А ты - переводчик?
- И как ты догадался?
- Затрясло меня и зажрало, извини. Я вообще-то насчет винтовок и патронов
калибра 7,62. Какие проблемы?
Насчет проблем он ответить не успел. Раздался какой-то рев, Коля толкнул
меня на землю, упал рядом, а неподалеку раздался самый натуральный взрыв.
Как в кино, только комья земли летели в мою спину. Весьма чувствительно. И
не успели все комья оставить на мне свои отпечатки, как загремела еще
парочка взрывов.
- Засекли!.. - прокричал Коля. - Беги за мной!..
Я послушно побежал за ним, хотя мы бежали не к бараку, а совсем даже в
другую сторону. По нашему полю били беспрерывно, мы падали, получали в спины
очередные комья, вскакивали, снова бежали, снова падали и снова получали.
Наткнулись на какую-то изгородь, Коля полез через нее, я тоже полез,
расцарапал руки, грудь и живот, окончательно дорвал рубашку до лохмотьев, но
каким-то чудом перебрался.
- Это чужая собственность, - зачем-то пояснил Коля.
Зачем - мне ясно стало позднее. Но тогда я ничего не уточнил, потому что
увидел впереди какой-то вполне цивилизованный дом и, вскочив, бросился к
нему, как к бомбо-убежищу.
- Стой!.. - заорал Коля. - Назад!.. Тут бур живет! Нейтралитет! Нельзя
нарушать!..
Кажется, я остановился и зачем-то повернулся к нему лицом, но вообще-то
не помню. Грохнул выстрел, и я ощутил удар в зад. Так сказать, в филейную
часть. И - полный абзац. Вырубился. Не ходите, дети, в Африку гулять.
5
К чему рассказал все это? А бог его ведает, надо же с чего-то начинать.
Тем более что все последующее оказалось связано с предыдущим. Как ни странно
это может показаться стороннему человеку.
С этой простреленной нейтралом буром ягодицей я оказался на Кубе, где
меня и чинили. Почему на Кубе, спросите? Не знаю, я не спрашивал, почему на
Кубе, а не в Африке. На Кубе, представьте себе, как-то спокойнее. А еще
спокойнее, когда ты никому не задаешь никаких вопросов. Вопросы очень
раздражают, замечали? На них что-то отвечать приходится, а в тех конкретных
условиях - попросту врать. И тебе противно, и отвечающему - тоже противно.
Теперь-то, в эпоху, как говорится, всеобщей обязательной гласности, могу
предположить, что кое-как заметали следы. Одно дело - кусок бурского свинца
из твоего седалища извлечь, другое дело - объяснить, как ты в Африке-то
оказался, рязанец чертов? Без визы, денег, кредитных карточек и знания
какого бы то ни было языка, кроме рязан-ского? Уж лучше тебя через другую
половину Африки еще раз перетащить и на кубинский корабль сунуть. Там ребята
сообразительные, вопросов задавать не станут. А с Острова Свободы -
пожалуйста, к родным пенатам. С какими угодно документами. Хоть
туристическими, хоть дипломатическими.
В госпитале первым меня навестил представитель нашего посольства. В
штатском. Принес корзинку фруктов, бутылку рома и настоятельную просьбу не
писать домой ни строчки.
- Мы сами все объясним вашим родным и близким. По собственным каналам. А
вы пока отдыхайте, будем вас навещать.
Кубинские врачи залечивали дырку, я отдыхал между лечениями, и меня
навещали. Правда, не из посольства, а из общества дружбы с нами. Веселые
девчонки с цветами и фруктами и смешливые ребята с бутылками рома. И так
продолжалось довольно долго, потому что бурское госте-приимство заживало
весьма неохотно.
Эти ребята и подвигли меня взяться за перо. Подарили толстую тетрадь и
попросили описать свой героический подвиг во имя торжества всеобщей
справедивости и гармонии. В конце концов я начал писать, потому что делать
было абсолютно нечего.
Если парни подарили мне хоть и весьма интересную, но все же обязанность,
то кубинские девушки сделали прямо-таки королевский подарок. Они преподнесли
мне женский паричок ручной работы с необыкновенно красивой укладкой
натуральных волос густого золотого цвета. Чья-то негритянско-кубинская
бабушка сотворила этот куаферский шедевр для своей внучки, а внучка
преподнесла его мне от всей своей негритянской души. И сказала:
- Это вашей жене.
Вот это-то меня больше всего и обрадовало. Когда начинаешь поправляться
на больничной койке, под утро приходят совсем другие сны. С другими
градусами содержания, и это - признак номер один. И я этого не избежал.
Исчезли боль и всяческие неудобства, а вместе с ними отошли в небытие и
африканские страсти-мордасти, и мне все чаще и чаще стала сниться вполне
мирная и, главное, желанная картинка. Наша квартирка, ужин вдвоем и -
конечно же - она. Моя Тамарочка, которую я по-прежнему любил, а
следовательно, и давно простил. И сны были теплыми и уютными, и паричок при
возвращении мог очень даже пригодиться.
В общей сложности месяца полтора я провалялся, потом стал кое-как ходить,
а потом меня выписали, и за мной приехал тот же представитель посольства.
Думаю, не вследствие беспокойства о моем здоровье, а по той причине, что я
остался без штанов, поскольку штаны остались в Африке.
- Поздравляю с выздоровлением, - сказал представитель, явившийся со
штанами, но без фруктов и рома, - ваши родные и близкие - в курсе.
Одевайтесь: поедем в посольство, с вами компетентные товарищи хотят
познакомиться. Будете жить на территории посольства, пока не придет пароход.
За пределы территории выходить не рекомендуется ни под каким видом.
Так что Кубу я видел сквозь посольские окна, но все-таки видел. В отличие
от Африки, которую не видел, но зато прочувствовал.
Еще через месяц пришел пароход. Он отваливал в кромешной тьме, которой я
и сделал ручкой с его борта. Абзац, поскольку командировка относительно
путаницы с калибрами закончилась, и где-то вдали замаячили родные берега.
Но родные берега - еще не родная Глухомань. До нее я добирался через
Москву, где потратил три дня на объяснение, как, где, почему, зачем и кто
именно меня ранил. Устно и письменно, в трех экземплярах. Потом всучили
новенькую форму и сразу два приказа. Первый - о присвоении мне внеочередного
воинского звания капитана, второй - об увольнении меня из рядов Советской
Армии вследствие бытовой травмы. Так и было написано: "бытовой". Я,
естественно, ринулся опровергать, требуя записи "боевой", а меня резонно
спросили, с кем мы сейчас воюем.
- С Афганистаном!
- С Афганистаном мы не воюем. Там - ограниченный контингент по просьбе
трудящихся.
И я заткнулся.
- То-то же, - сказали мне. - Помалкивай, пока мы выводов не сделали.
И поехал я помалкивать в родную Глухомань. Навстречу абсолютно нежданному
абзацу в своей жизни.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Пока я выполнял важное и сугубо секретное государственное задание, моя
миленькая супруга-макаронщица Тамарочка ежедень писала во все мыслимые
инстанции. И то ли перебрала с требованиями ответить, куда отправили ее
мужа, то ли просто количество переросло в качество согласно законам
диалектики, а только откуда-то (из центра!) пришло письмо с гербовой
печатью, скорбно сообщавшее, что я пропал без вести. Пропал, и все тут. Как
трешка из кошелька.
Такой вот абзац. Женушка порыдала и пошла в загс, где ее и развели с без
вести пропавшим на основании казенной бумаги с гербовой печатью. И она тут
же вполне законно вышла замуж, пока ее профессия не сказалась на ее фигурке.
Такие вот дела. Слава богу, детей у нас не было, а стало быть, и новых сирот
не появилось.
И с точки зрения центра никто и не пострадал, поскольку разведенный
мужчина это не то же самое, что разведенная женщина.
Хорошо еще, что новый муж моей прежней жены имел аж трехкомнатную
квартиру в центре города, так как оказался каким-то комсомольским вожаком с
весомым окладом и казенной жилплощадью, за что-то там сосланным в нашу
Глухомань. Супруга моя от повышенной комсомольской совестливости вздумала
было возвратить мою квартиру домоуправлению, но, по счастью, процесс не
пошел вглубь. И она честно призналась, почему не пошел:
- Мой... То есть муж... не посоветовал, когда узнал о моем заявлении. Он
о тебе очень беспокоился.
Вот так благодаря заботе комсомольского вожачка я и оказался весьма
завидным женихом в городе Глухомани. И спасибо ему, потому что остальные
друзья-приятели куда-то успели слинять и я остался практически в
одиночестве. Без друзей, без работы, но зато - с отдельной однокомнатной
квартирой и бытовой дыркой на том месте, о котором не следует знать даже
самым близким людям. Правда, мне предстояло таковыми еще обзавестись,
поскольку, как я уже говорил, прежние друзья стали как-то странно
помалкивать в мою сторону.
С бурской бытовой травмой никакой пенсии мне не полагалось ("Пить надо
меньше, Вася!.."), но диплом у меня все же был. Честно говоря, мне не
хотелось идти на макаронную фабрику имени товарища Микояна, но на иных
производствах нашей Глухомани специалисты по отстрелу не требовались, и я
вынужден был топать именно туда, куда не хотел.
- В спеццех начальником ОТК, - сказали мне в отделе кадров. - У вас
имеются как опыт работы с нашей продукцией, так и допуск к нашему секретному
производству.
- А...
- Не рекомендуется.
- Но...
- Не рекомендуется.
- Ага.
И - пошел.
2
Не хочу прикидывать, как сложилась бы моя судьба, если бы... Вообще мне
кажется, что наше "если бы да кабы" - явление сугубо национального
характера: лютый частник-бур, к примеру, ни секунды не размышлял о подобном.
"Мой дом - моя крепость" - вот исходная точка всех его душевных терзаний. Но
у нас нет никаких "моих" домов, а есть крепость. Одна на всех. Та самая,
которую вроде бы должны, но все никак не соберутся взять большевики. А что
касается собственности, то мы куда чаще теряем ее в Африке или на ином каком
континенте, как, вспомним, потерял я. Конечно, можно вальяжно порассуждать
на банной полке, что было бы, если бы у бура, допустим, заела прадедов-ская
пищаль... Но - бесперспективно.
Кстати, мечтаем мы тоже вполне бесперспективно, замечали? Хорошо бы,
дескать, изобрести такой самогонный аппарат, чтобы он сам собой
перестраивался на выдачу кефира, как только в двери постучит участковый.
Или, скажем, неплохо было бы найти у проходной червонец ровнехонько в
понедельник, поскольку именно в этот день недели мы особенно тягостно
воспринимаем среду обитания. Ну, и так далее. Читай сказку о Емеле, который
поймал в проруби говорящую щуку.
Вот так в общих чертах и я размышлял, пока не познакомился с Кимом, новым
директором совхоза "Полуденный". Натуральным корейцем с натурально нашенским
именем Альберт. Должность эта оказалась вакантной аккурат в то время, когда
я пересекал Черный континент то под матрасами, то под циновками. Однако
место директора пустовало довольно долго, поскольку Василий Федорович с
певуньей-женой умудрился довести хозяйство до ручки в считанные месяцы. Вот
почему все и отказывались, пока не нашли инородца.
Альберт Ким прибыл в Глухомань после окончания сельхозакадемии сразу на
должность директора совхоза "Полуденный", припадающего на обе ноги со дня
назначения предшественника. Выпускника Кима сунули на этот пост с
категорической установкой - "Поднять!" - совсем не потому, что он закончил
сельхозакадемию с золотой медалью, а исключительно потому, что - кореец:
своего бы пощадили. Но он не унывал - он никогда не унывал! - не мечтал о
говорящей щуке в проруби, а...
Нет, надо сделать абзац, перекурить с толком и неторопливостью, а уж
потом - продолжить рассказ, где и как я познакомился с Кимом.
Грешен: люблю попариться в нормальной русской баньке. С веничком, с
парком по желанию, с ледяной водичкой из полной шайки на распаренное тело. В
моем жилье есть ванна, но ванна - индивидуальное омовение, а русская банька
- мужской клуб. Единственный, который почему-то до сей поры так и не
прикрыли. Там - откровение под стаканчик с пивком, там - выяснение проблем,
там - полигон мужских мечтаний, когда душа твоя - нараспашку и вроде как ты
уже ничего почти что не боишься. Что-то взамен личной свободы, заботливо
выданная нам предками отдушина, чтобы окончательно не испарилась наша душа и
вместе с ней хоть какая ни есть, а - перспектива личной свободы. Скажем,
половить завтра рыбку или сходить за грибками, даже если их нет и не может
быть в принципе. Недаром просвещенные жены называют эти наши мужские
развлечения "пьянкой в резиновых сапогах". Поэтому мы в своей Глухомани и
собираемся в парной клуб по пятницам, поскольку всегда имеется шанс
договориться о субботе. А прежние мои приятели, с которыми меня познакомила
Тамарочка то ли через зубного техника, то ли через своего куафера, в пятницу
и не совались, поскольку здесь собирались люди серьезные и даже
ответственные не только перед женами.
Стоп, абзац. Что-то я здесь напутал.
Короче, еще до появления Кима в нашей глухоманской округе меня по
возвращении из внезапно посетила супруга глухоманских "Канцтоваров" Лялечка.
Всегда аппетитно розовенькая, как ветчина со слезинкой, почему я и испытывал
чисто физиологическую тоску. Съесть мне ее хотелось, иначе моих чувств
просто не объяснишь. Да и не было их у меня, этих самых чувств, о которых
так любили курлыкать наши дамы в первой глухоманской компании.
- Как ты себя чувствуешь? Я слышала, что ты участвовал в боях, что опасно
ранен. Ты скрылся от всех нас из-за секретов, да?
- Точно, - буркнул я, ощущая внутри нечто вроде голодного спазма. -
Кстати, ранение у меня - тоже секретное. Учти.
- Я понимаю, понимаю, - заколготилась она, разбирая принесенную с собою
сумку. - Вот. Это - для поправки.
Я ожидал увидеть связку скрепок или, скажем, пачку папок - что еще может
прихватить супруга хозяина глухоманских "Канцтоваров". А она поставила на
стол натуральный армянский коньяк. Пять звезд снаружи и ноль-семь внутри.
Ну, выпили за мое здоровье, за ее здоровье, за интернациональные долги
наши тяжкие. Лялечка пила не так, как в компаниях: заглатывала, как
отощавшая щука. И тараторила без умолку:
- Знаешь, меня возмутило поведение Тамары. Конечно, официальная бумага и
все такое... Но надо же ждать и верить. Женщина всегда должна верить и
ждать!
Женщина - возможно, но я ждать уже не мог. И сграба-стал ее прямо за
столом. И поволок на ближайшее ложе, как паук муху-цокотуху.
- Что ты!.. Что ты... Милый...
Н-да. Неприятный абзац, но абзацев из рукописи, именуемой жизнью, уже не
исключишь. Как бы ни тужился.
Но