- Что?!. - взревел Виталик. - Ах ты, коз-зел!..
   Когда вы слышите слово "козел", произнесенное пропитым баритоном  да  еще
через два "з", уносите ноги. Я успел захлопнуть дверь перед носом Виталика и
скатиться  на  первый  этаж  со   скоростью,   в   сотни   раз   превышающей
первоначальный подъем. Вылетев из подъезда, я домчался до машины  и,  открыв
дверь, заорал:
   - Гони!..
   Не задавая вопросов, Вадик  сорвался  с  места  с  ревом,  который  можно
услышать только в кино фильмах о гангстерах. Квартала три мы  пронеслись  на
скорости, в два раза превышающей  хорошую,  и  Вадик  остановился  столь  же
внезапно, сколь и трогался с места.
   - Заправиться надо.
   - Держи деньги.
   - У меня талоны, - объяснил он, вылезая. - Вы  пока  перекусите.  Кафе  -
напротив.
   - А ты?
   - У меня бутерброды с собой. И фанта.
   Ушастик мой укатил, а я пошел в кафе. Чистенько,  аккуратненько,  сиденья
красной пластмассы, а столешницы - салатовой. Уют и покой, как  в  советские
времена, и даже  цены  не  заставляют  судорожно  пересчитывать  наличность.
Заказал пельмени, жду, когда приготовят, как вдруг за мой  стол  усаживается
некто. И - с укором:
   - Старых приятелей уж и узнавать перестал?
   Глянул - канцелярский завмаг Тарасов. Муж  грешной  Ляли.  Этого  еще  не
хватало. Вследствие этого первого впечатления разговор начинался вяло, через
пень-колоду, как говорится,  и  если  бы  запасливый  Тарасов  не  прибег  к
общерусскому способу развязывания языков лучше дыбы и кнутобойства,  то  так
бы, вероятно, и разошлись.  Но  тут  нам  принесли  еду,  и  он  попросил  у
официанта минералку и два стакана. А когда тот доставил, с оглядкой полез  в
боковой  карман,  из  которого  с  великой   ловкостью   и   наполнил   наши
пластмассовые стаканы чем-то не совсем минеральным.
   - Добавь водички по вкусу, - сказал он. - Это  -  спирт.  И  чокаться  не
будем. Рад встрече. Будем.
   Были раза три, после чего я  в  качестве  анекдота  рассказал,  как  меня
встретили в квартире на пятом этаже.
   - Херсон? - удивился он. - Знаю, в школе вместе учились. А потом он после
седьмого класса ушел на курсы счетоводов.
   - Потом, что ли, институт кончил?
   - Никакого института он сроду не  кончал,  -  сказал  Тарасов.  -  Он  на
москвичке  женился  и  там  разворачивался.   Это   он   умеет.   В   смысле
разворачиваться. Там-то его и накрыли  за  какие-то  комбинации.  Но  то  ли
супруга его кому-то на лапу пачку сотенных положила, то ли  адвокат  хороший
попался, а только выскользнул он из  прокурорских  объятий.  Уж  что-что,  а
ужЕное в нем имеется. Говоришь, у тебя заме-стителем?
   - Заместителем, - сказал я,  с  трудом  соображая,  как  могли  в  главке
утвердить находившегося под следствием бывшего счетовода.
   Вот с этими полухмельными соображениями я в Глухомань и вернулся. Ехал  и
думал, как я все выложу в лицо Херсону, как он будет выворачиваться ("Ужиное
в нем имеется", - сказал Тарасов) и как я с торжеством прижму его фактами.
   А проспавшись, понял, что ничего этого  я  делать  не  буду.  Это  вопрос
"компетентных органов", а помогать им - уж извините. Работает Херсон хорошо,
отношения у нас нормальные - ну, и какого рожна мне  еще  нужно?  Диплома  у
него нет? Диплом ума не прибавляет, а уж уменья работать - тем более.
   3
   Вечером раздался звонок неожиданный. Звонил сам Спартак Первый -  точнее,
бывший первый, потому что уже вышло постановление о роспуске территориальных
партийных организаций. Поздравил меня с  победой  демо-кратии,  сказал  пару
банальностей, а потом вдруг поведал, что Альберт Ким первым в  нашем  районе
организовал  акционерное  общество  парникового   хозяйства,   получил   все
разрешения и - развернулся вовсю. Помню, я  очень  за  Кима  порадовался,  а
Спартак сказал:
   - Вот тебе и первый миллионер в  районе.  Ну,  и  за  что  боролись,  как
говорится?
   И как-то очень нехорошо засмеялся.
   У меня  так  получилось  с  работой,  что  после  этого  почему-то  очень
неприятного для меня звонка мы с Танечкой смогли выбраться  к  Кимам  только
через неделю. Я прихватил оставшуюся от встречи с афганцами бутылку коньяка,
Танечка - коробку конфет, и мы потопали.
   Тут к месту вспомнить первое знакомство моей Танечки с  Альбертом  Кимом.
Она в тот день впервые  приступила  к  работе,  как  заявился  Ким.  Танечка
кончила курсы стенографии и секретарства, твердо вызубрила порядок, а потому
и спросила неизвестного посетителя в кирзовых сапогах, как  ей  следует  его
называть, чтобы с полной официальностью доложить начальнику. То есть мне.
   - Называй меня, девочка, дядей Кимом, - попросил Альберт.
   Вот с той поры она так его и называла. И  ей  было  удобно,  и  ему  было
приятно. И в предвкушении приятности мы и ввалились в  директорский  особняк
Кима.
   А нас встретили  странно  тихо  и  даже  как-то  подавленно,  что  ли.  У
гостеприимных и широко живущих Кимов этого не водилось, и я забеспокоился.
   - А где Альберт?
   Помолчали мать с сыном. Потом мать сказала неожиданно:
   - Вторые сутки домой зазвать не можем.
   - Откуда зазвать-то?
   - Пойдем, крестный, - вздохнул Андрей.
   И мы пошли к любовно и со  знанием  дела  отстроенным  парникам,  которые
числились уже не за совхозом, а за  акционерным  обществом  закрытого  типа.
АОЗТ "Кореец". Ким показывал мне как-то и чертежи будущей мечты своей, и то,
что из мечты получилось. И получилось очень неплохо.
   Только ничего этого уже не было. Ни  будущей  мечты,  ни  осуществленного
строительства, ни будущих огородных урожаев. Парники  все  были  старательно
изломаны, стекла  повыбиты,  пленка  изодрана,  а  урожай,  на  который  так
рассчитывал Ким, истоптан и вырван  с  корнем.  И  среди  этого  варварского
разгрома медленно и понуро бродил Ким с корзинкой, в  которую  складывал  то
чудом уцелевший огурчик, то зеленый еще помидор.
   - Ким!
   Я  подошел  к  нему,  взял  за  плечи.  Он  посмотрел  на  меня  каким-то
отсутствующим взглядом, потом  в  глазах  его  вспыхнул  прежний  хитроватый
блеск. Он бросил корзинку и обнял меня.
   - Вот, что они сделали. Им не нужно  улучшать  свою  жизнь.  У  них  одна
задача: преследовать и пакостить тем, кто любит работать.
   Я беспомощно молчал. А в голове, помнится, одна фраза бултыхалась, как  в
пустой бочке: "Мы же - огородники. Лучшие в мире огородники..."
   - Записку оставили. Вот она.
   Альберт протянул мне мятую записку. В ней печатными буквами значилось:
   "С ЭТОГО ДНЯ ТЫ ПОСТАВЛЕН НА СЧЕТЧИК, КОРЕЙСКАЯ СВОЛОЧЬ.  КАЖДЫЙ  ДЕНЬ  -
ОДИН ПРОЦЕНТ К ДОЛГУ".
   - Разве ты не в банке брал ссуду? - растерянно спросил я.
   - Да какой же  советский  банк  проклятому  частнику  ссуду  выделит  без
райкомовского указания? - вздохнул Ким.  -  Деньги  я  взял  у  Зыкова  Юрия
Денисовича. Под дикие проценты. Я же мечтал зелень выращивать... И как мне в
глаза тем смотреть, кто поверил в меня? Кто после работы да в  выходные  вот
это все строил?..
   Кое-как мы уговорили его вернуться в дом. Пока Лидия Филипповна и Танечка
с помощью Катеньки что-то готовили  на  кухне,  я  открыл  бутылку  коньяка,
Андрей принес стаканы, и мы выпили всю бутылку враз. На троих и  без  всякой
закуски. По-русски выпили, и Ким  как-то  отошел,  успокоился  и  даже  стал
улыбаться. Правда, невесело.
   - Один процент за каждый день. Неплохо, а? Понимаю, что запугивают, но  и
они должны же понимать, что нереально это требование.
   -  Соберем  мы  тебе  деньги,  соберем,  -  сказал  я.  -  Ну,   шестерки
перестарались, только и всего.
   - Хотел бы я знать, кто этих шестерок на отца  натравил,  -  тихо  сказал
Андрей.
   - Кто натравил?.. - Ким невсело улыбнулся. - Да у меня в  совхозе  каждый
третий считает, что так мне и надо. "Никогда не проявляй инициативы"  -  они
по этой психологии существуют. Стало быть, вчерашняя советская  власть,  что
живет в них, и натравила. Я же всем предлагал в  наше  акционерное  общество
вступать. Всем! И одно только  требовал:  "Ваш  вклад  -  работа.  Настоящая
работа,  от  солнышка  до  ночи".  Кое-как  набрал  необходимое   количество
желающих, а то бы и общества никакого не было.  Ну,  отучили  нас  работать,
отучили! Настолько безработицы боялись, что у  нас  на  одно  рабочее  место
десять  человек  набирали  по  штату.  И  это   -   надолго.   Надолго   это
иждивенчество. Перекуры у нас куда важнее любой работы, вот в чем все  дело.
Перекуры, баньки да общая выпивка.
   - Ты сообщил в милицию?
   - Зачем? - Альберт пожал плечами. - Я и так знаю, кто это сделал. Они там
натоптали, как слоны. Ну и для чего семьи бездолить? Ради  мщения,  что  ли?
Другой вопрос: кто их подучил? А сказать точнее: кто их натравил труд  своих
же соседей уничтожить?
   - Вот я об этом и  говорю,  -  сквозь  зубы  процедил  Андрей.  -  Но  мы
разберемся...
   Тут появились все три наши женщины: Лидия Филипповна, Танечка и Катюша, и
Андрей сразу замолчал. Женщины  мигом  собрали  на  стол,  мы  расселись,  и
Андрей, как младший из мужчин, разлил по рюмкам.
   - За тебя, отец. И не горюй, выкрутимся!
   - Выкрутимся... - Ким тяжело вздохнул. - Только вопрос: где денег  взять?
Опять идти к кому-то в кабалу под дикие проценты?
   Однако, выпив, он маленько успокоился. Я понимал его тревогу: парники  он
строил с размахом, капитально и  на  долгий  срок.  Он  вообще  был  мужиком
основательным и никакой халтуры ни в каком деле не терпел. Сам работал,  как
вол, и от других такой же работы требовал.
   - Шоссе нашу Глухомань напополам делит, - вдруг сказал  он.  -  Справа  -
нормальные предприятия: стекольный завод,  молокозавод,  проволочный  завод.
Эта продукция имеет спрос, а значит, и рабочие получают зарплату. А слева  -
три номерных завода да твой смешанный - макароны с патронами. Ни на патроны,
ни на винтовки ты денег уж второй год не получаешь, а макароны  -  выручают.
Зарплату ты и патронникам своим умудряешься  платить,  только  на  поддержку
производства при этом ничего не остается. А оно - ветшает... Но не к тому я,
не к тому. Я к тому об этом странном разделении вспомнил, что делит оно  все
население наше на две половины: на тех, кто всегда за вчерашнее голосует,  и
на тех, кто за завтрашний день. На коммунистов и сторонников реформ, как  бы
они себя при этом ни называли. И как все это обозначить?  А  обозначить  это
можно одним словом: раздрай. Раздрай в нашем свободном  обществе,  вот  ведь
что. Скрытая гражданская война.
   4
   Вот на этом мы тогда и расстались. А через две недели...
   Нет, надо сначала  рассказать  о  Катюшке.  Милая  такая  девочка,  очень
скромная, трудолюбивая и приветливая. Этакая маленькая хлопотунья. Как-то  я
к Киму прямо из обла-сти без предупреждения приехал, и выяснилось,  что  вся
семья к Вахтангу - это еще до тбилисской трагедии было  -  на  какое-то  там
событие отправилась. А Катюша болела, потому ее и  не  взяли,  хотя  никакой
температуры у нее не было и она уже старательно суетилась  по  хозяйству.  Я
хотел было уйти, но Катюша воспротивилась:
   - Вы же голодный!
   Кинулась во двор, набрала какой-то травы и тут же приготовила мне салат и
яичницу из трех яиц. И мы с ней славно поужинали тогда. Славно поужинали.
   ... А через полмесяца после посещения Кимов к нам поздно  вечером  пришел
Андрей. Вид его был окаменелым, он даже говорил  сквозь  зубы  и  все  время
потирал одну ладонь другой.
   - Случилось что? - спросил я.
   - Случилось, - хрипло сказал он. - Катька из  школы  вовремя  не  пришла.
Явилась в одиннадцать,  вся  избитая  и  платье  разорвано.  Какая-то  шпана
поймала ее, били и мучили долго.
   - Изнасиловали? - ахнула Танечка.
   - Говорит, нет. Просто хватали, где хотели. Видно, кто-то указал, чтоб не
насиловали, чтоб милиция не вмешивалась. Завтра мама врача  к  ней  вызовет.
Она молчит и только плачет.
   - Так, - сказал я. - Значит, своими силами искать придется.
   - Я это Валере  поручил,  его  в  Глухомани  мало  кто  знает.  -  Андрей
вздохнул, нахмурился. - В трусы ей записку сунули. В ней сказано: "Не отдашь
должок, о Володьке пожалеешь. Да и Катьку не пощадим". И  срок  указан:  две
недели. С набежавшими процентами.
   Он замолчал и выразительно посмотрел  на  Танечку.  Танечка  все  поняла,
вышла без вопросов.
   - Я к тебе с просьбой, крестный, -  тихо  сказал  Андрей,  когда  за  нею
закрылась дверь. - Дай мне две винтовки да ящик с  патронами.  Дом  охранять
придется, да и ребят без сопровождения я больше в школу не  пущу.  Хватит  с
меня одних Катькиных мук.
   - А деньги-то у отца есть?
   - Денег нет и не будет. Только я перед бандитами сроду еще руки  по  швам
не опускал. А кроме того, деньги  еще  передать  надо.  Значит,  где-то  вне
города будет встреча. Чтобы из рук в руки и без  свидетелей.  Вот  мы  этому
Зыкову их и передадим, - жестко сказал Андрей и, кажется, губ  при  этом  не
раздвинул. - Только очень прошу, дай пару винтарей. Мы тремя пистолетами  не
отстреляемся от этой кодлы...
   Я призадумался. Оба моих спеццеха были выделены в  отдельную  зону  моего
макаронно-ружейно-патронного предприятия. Там стояла  ведомственная  охрана,
пропу-скавшая на  территорию  только  по  специальным  пропускам  с  красной
полоской, но въезд был  отдельным.  Был  шанс  проникнуть  туда  на  машине,
нагрузить ее ржавым  железом  и  прочей  дрянью,  которая  всегда  почему-то
скапливается на заводских дворах. Под этим видом можно было как въехать, так
и выехать, учитывая, что ленивая охрана не  станет  ворошить  металлолом.  И
сказал:
   - Раздобудь грузовик, только  не  с  отцовскими  номерами.  Возьми  своих
ребят, одень их попроще, пусть прикинутся грузчиками. Я подготовлю для  тебя
винтовки и патроны, ребята должны незаметно положить их на  дно  и  завалить
железом.
   - Будет сделано, крестный. В среду. Максимум в четверг:  машину  придется
поискать в другом городе. Я позвоню, когда буду готов.
   Я с глазу на глаз рассказал все Херсону. Он отвечал за спецпродукцию,  не
раз ругался с начальниками цехов по поводу захламленности  территории,  знал
ведомственную охрану, а главное,  знал,  где  лежат  спрятанные  винтовки  и
патроны, ускользнувшие от всяческих документов и внезапных проверок.  Херсон
весьма неодобрительно отнесся к этой затее, но спорить не стал:
   - Сделаем.
   - Не забудь  заявку  во  вторчермет  на  среду  подать.  Чтобы  видимость
соблюсти полную.
   - Не забуду.
   В среду позвонил Андрей, сказал, что все готово и что он с  грузовиком  и
своей командой  прибудет  к  девяти  утра.  Парни  под  наблюдением  Херсона
Петровича работали споро, поскольку, во-первых, надо было спрятать в  кузове
ящик с винтовками и два ящика с  патронными  цинками,  а  во-вторых,  каждую
минуту могли позвонить со вторчермета и сказать, что они готовы приехать  за
металлоломом.  Но  все  закончилось  благополучно,  машину   выпустили   без
досмотра, и Андрей кружным путем погнал ее в совхоз.
   Через две недели пришел.
   - Крестный, погляди продукцию. Мы из двух винтовок обрезы  сделали.  Так,
самосильно. Вроде получилось, но ты  все-таки  проверь.  В  стрельбе  нельзя
промахиваться.
   Обрезы я посмотрел. И правда, неплохо получились, и  мушки  вроде  бы  по
центру. Андрей заверил:
   - Валера проверял. Он стрелок классный. Бьют по центру.
   - Добро, - сказал я.
   Пальнул  по  паре  патронов  из  каждого.  Действительно,  бой   оказался
центральным, хотя держать тяжелый обрез одной  рукой  мне  было  трудновато.
Ребята с этим справлялись запросто.
   - Когда у тебя свидание с кредиторами?
   - Дня через три, от них зависит.  Долгов  стало  на  три-дцать  процентов
больше. Но, думаю, мы их на стрелке спишем.
   - Валерка разыскал, кто над Катенькой измывался?
   - Разыскал. Подкрутки, сволочи, под крутых парней работают, а самим - лет
по восемнадцать, не больше. И знаешь, где пасутся?  В  спортлагере,  который
еще Спартак Иванович организовал. Сами сказали. Валерка двоих  так  отделал,
что им пару месяцев больница обеспечена.
   - Спартак?.. - почему-то растерянно улыбнулся я.
   А Андрей улыбнулся молча.
   Неуютно мне стало от его улыбки. Жуткая  она  была  какая-то.  Будто  мне
череп улыбался.
   - Звони, - сказал я.
   - Сами приедем с докладом, крестный.  -  Он  помолчал,  помялся.  Добавил
вдруг: - Ты не подумай, что я убийца, хотя мне  не  только  пулей,  но  и  в
рукопашной убивать приходилось. Но за Катьку да за  отцовскую  мечту  только
мерзавец отомстить не хочет.
   5
   А при всем том хорошо мне было тогда в Глухомани. Танечка - внимательная,
уютная, улыбчивая и спокойная, как раннее солнышко. Наградило меня  счастьем
под конец жизни. Только кто же может знать про свой конец? Знал бы я  -  еще
бы внимательнее и ласковее был.
   Союз   наш   нерушимый   республик   свободных   распался   с   легкостью
необыкновенной   -   только   коммунисты   горласто   требовали    прошлого.
Представляете, как же надо отравить людей, чтобы они назад просились,  а  не
вперед?..
   К Танечкиным родителям дед ее, Иван Федорович, не-ожиданно свалился,  как
снег на голову, но, так сказать, уже на постоянной основе.  Жил  он  до  сей
поры в областной нашей столице, имел однокомнатную квартиру, жену похоронил,
как-то там управляться один обучился. А тут вдруг  -  явился.  Здравствуйте,
дескать, я - ваш батюшка и дедушка.
   Обиженный приехал - до слез. Обвели его вокруг пальца,  как  малолетнего,
хотя  и  ученым  был.  Профессором  какой-то  там  негромкой  науки.  То  ли
социальной логики, то ли социальной психологии, то ли социальной  патологии,
я  в  подробности  не  вдавался.  Он  ее  в  нашем  областном   университете
преподавал, эту науку. Но в делах житейских решительно ничего не смыслил  и,
естественно, во время отсутствия всякой логики в нашем государстве влип  как
кур в ощип.
   В университете никакой зарплаты не платили уже месяца три. Как  там  люди
перебивались, не знаю, но Иван Федорович перебиваться так и  не  научился  и
всегда четверть своей зарплаты тратил на  книги.  В  том  числе  и  на  иных
языках, поскольку знал аж три, не считая русского:  английский,  немецкий  и
французский. Книги были его страстью, верой, отдушиной и даже надеждой.  Вот
он с этой страстью, отдушиной и надеждой и дал  маху,  когда  согласился  на
обмен.
   Афера была простой, как мальчишеская удочка. Какие-то люди, которых он до
сей поры и в глаза-то не видел,  предложили  ему  обмен  с  компенсацией  за
площадь и удобства: он уступает им свою однокомнатную квартиру с  телефоном,
а сам перебирается в их коммуналку с доплатой  в  два-дцать  тысяч  зеленых.
Иван Федорович прикинул, какую уйму книг он сможет купить  на  эти  двадцать
кусков, и подмахнул какое-то там соглашение. А через месяц  его  выселили  с
помощью милиции: оказалось,  что  он  подписал  дарственную  на  собственную
жилплощадь,  заверенную  нотариусом  и  даже  свидетелями  сговора.  Вот  на
основании этого липового документа деда и попросили с квартиры, а  поскольку
деваться ему решительно  было  некуда,  он  и  прибыл  в  нашу  Глухомань  к
единственной дочери. С тремя неподъемными ящиками книг.
   Он был наивно обиженным - таким обиженным бывает только ребенок, - потому
что обман как таковой (да еще такой наглый) считал совершенно нечеловеческим
деянием. Под лаской  дочери  он  малость  оттаял,  а  потом  Танечка  решила
пригласить его к нам. При этом она предупредила, что ее дедушка пьет  только
хорошее сухое вино, и я  слегка  побегал  в  его  поисках.  Глухоманцы,  как
выяснилось, сухого вина в рот не брали, предпочитая ему мокрое, и я с трудом
разыскал в какой-то новой лавчонке - их расплодилось, как опят - две бутылки
грузинского мукузани, сохранившихся еще с советских времен.
   Танечка была на удивление внимательна, ласкова и разговорчива.  Последнее
обстоятельство было для меня новым, поскольку моя женушка  никогда  не  была
болтушкой, предпочитая слушать и вовремя встав