И это бросалось в  глаза,  потому
что вся наша как военная,  так  и  разнообразные  полувоенные  формы  всегда
висели  на  их  носителях,  как  монашеские  одеяния.  Это  повелось  еще  с
дореволюционных форменных одежд времен государя Александра III, который  изо
всех сил прятал расплывшуюся от пьянства  фигуру,  повелев  своим  подданным
поступать точно так же  вне  зависимости  от  количества  застрявших  в  них
водочных  паров.  Русские  офицеры  сразу  и  на  долгие  времена   потеряли
элегантность, таская на себе метры болтающейся материи. А ведь до этого  при
всех прочих государях шили форму по фигуре, а не в  расчетах  на  завтрашнее
безудержное пьянство. Советская власть поступала точно так же, исходя то  ли
из нехватки портных,  то  ли  из  дешевизны  массового  пошива,  практически
навсегда заменившего пошив индивидуальный во всех мундирных организациях.
   Но это было лишь первое зрительное  и  притом  мимолетное  удивление  при
первом шаге  из  бани  в  нормальную  жизнь.  Второе  было  куда  как  более
впечатляющим и внезапным.
   У выхода я наткнулся на  Федора.  Он  был  в  той  же  черной  форме  без
шевронов, но, в отличие от часовых, перетянутой портупеей.
   - Здравствуй, крестный! - он радостно засиял. -  Вот  уж  не  ожидал  вас
здесь встретить.
   - Почему же не ожидал?
   До сей поры не понимаю, как меня угораздило задать самый главный вопрос.
   - Ну, как  сказать...  -  Федор  замялся,  оглянулся,  сказал  вороватым,
пониженным голосом: - Не жалуют вас здесь.
   - Кто же именно не жалует?
   - Слыхал, - нехотя сказал Федор, но тут же неожиданно улыбнулся.  -  Твоя
Татьяна, крестный, когда-нибудь в паричке ходила?
   - Было дело. Знаешь, сам удивился...
   - А она не удивилась, - жестко перебил он. - Она  сутки  напролет  орала,
что повыдерет ей рыжие космы.
   - Кто - она?
   - Ладно. Замнем.
   Уточнять, кто именно хотел выдрать рыжие космы  моей  жене,  он  явно  не
собирался. Я понял и добродушно спросил:
   - А ты-то что тут делаешь?
   - Так отрядили меня из спортлагеря на охрану. Караулы проверяю.
   - А что это за форма?
   - Спортивная, - не очень охотно пояснил  он.  -  Хорошая  форма,  ловкая.
Спонсоры пожертвовали.
   - Это какие же спонсоры?
   - Ну... Не знаю. - Он недовольно вздохнул. - Мне караулы проверять.
   - Пройдемся, - сказал я. - Перепарился я малость.
   Мы  завернули  за  баньку,  прошли  немного,  и  я  увидел...  "Урал".  И
остановился, точно наткнулся на стену.
   - "Урал"...
   - Что? - спросил Федор. - А, машина. Это наша, из спортлагеря. Я  на  ней
ребят привез.
   Я смотрел на морду грузовика. Правое крыло на сгибе было явно  подкрашено
совсем недавно, краска еще не выгорела.
   - Ударился, что ли?
   - Да не сегодня. - Федор виновато улыбнулся. - Доверил руль  пареньку  из
лагеря на пустом шоссе: я ведь их и машины водить учу. А  он  не  разглядел,
что с проселка "жигуленок" выезжает, ну и зацепил крылом. Не сильно, пустяк.
Я велел  притормозить,  выглянул,  а  мне  от  машины,  знаешь,  кто  машет?
Метелькин, журналист. Мол, все в порядке, езжай дальше. Ну,  я  сам  сел  за
руль, парня отругал и поехал.  Спешили  мы  тогда  очень,  Спартак  Иванович
приказал прибыть. Ну, я пошел, крестный.
   И  пошел.  И  я  пошел.  В  разные  стороны.   Он   -   проверять   своих
чернорубашечников, я - расслабляться за общим  питейным  столом.  Правда,  в
задумчивости.
   Я понимал, почему Федор  выглядел  смущенно.  Он  был  самолюбив  и  свое
пребывание в семье Кима считал иждивенчеством. Не потому, что у него не было
денег на карманные расходы, не потому, что никто не делал разницы между  ним
и Андреем,  а  потому,  что  не  чувствовал  себя  самостоятельным  взрослым
мужчиной. Но профессии у него никакой не было,  единственное,  что  он  умел
делать, это воевать да готовить других если не к  тому  же,  то  хотя  бы  к
строевой службе. И очень обрадовался, что такая служба вдруг подвернулась  в
спортивном лагере. А то, что там,  как  выяснилось,  стали  готовить  то  ли
будущих охранников, то ли будущих головорезов, ему было безразлично. Но моим
мнением и отношением он все еще  очень  дорожил,  и  потому  наша  случайная
встреча оказалась для него крайне неприятной.
   Я подумал об этом походя, потому что застолье было шумным и, в  общем-то,
привычным. Здесь присутствовали те, с кем я если и не поддерживал  дружеских
отношений, то ни баньки, ни выпивки с ними не чурался.  Хотя  компании  наши
были далеки друг от друг, однако я много лет  знал  их  всех  по  совместным
совещаниям да заседаниям, не чувствовал себя чужаком и нормально поддерживал
общий разговор на той ноте, которой он требовал.
   А еще я всех почему-то разглядывал,  хотя  раньше  подобного  любопытства
никогда не проявлял. Эта потребность возникла изнутри, что ли, и я даже  мог
определить момент ее возникновения. Желание разглядеть, что же скрывается за
сияющими улыбками (это, между  прочим,  в  день  похорон  погибших  в  Чечне
глухоманцев!), было, пожалуй, бесцельным: я не знал, что хотел  бы  увидеть.
Но, шаря глазами по лицам сотрапезников-собутыльников, я  вдруг  понял,  что
меж ними нет Херсона Петровича. Правда, он не входил  в  хозпартактив  нашей
Глухомани, но часто присутствовал  на  совещаниях  с  правом,  так  сказать,
совещательного голоса. Во всяком случае, он их всех знал  и  даже  не  забыл
пригласить на торжественное открытие своего дорассветного ре-сторана.
   А вот его пригласить забыли. Это  почему-то  меня  задело,  и  я  спросил
Спартака, уж не заболел ли владелец ресторанчика.
   - А что ему здесь делать? - несколько брезгливо ответил гладиатор. -  Тут
не средней руки коммерсанты собрались, тут - вся наша элита.
   Из этого ответа вытекало, что Херсона Петровича наш бывший первый к элите
не причислял. И мне это почему-то запомнилось. По контрасту  с  банкетом  по
поводу открытия ресторана "До рассвета", что ли?
   2
   Ким не мог нарадоваться урожаю. В  парниках  и  впрямь  помидорные  кусты
гнулись под гроздьями плодов, а в огуречных грядках  некуда  было  поставить
ногу. Ким был настоящим корейцем  -  лучшим  в  мире  огородником,  и  мы  с
Танечкой искренне радовались его радости...
   - Нельзя все подряд помидоры с куста обирать, - поучал  он  нас.  -  Надо
каждый еще на веточке нежно  огладить,  чтобы  температуру  его  определить.
Спелость  мешает  транспортировке,  значит,  надо  такой  брать,  который  в
градусах еще до спелости не дорос.
   Он накупил груду нежной бумаги и картонных  коробок.  Каждый  помидор  он
аккуратно вытирал, заворачивал в бумажку и осторожно клал в коробку. Ряд  за
рядом.
   - За такой товар не стыдно  взять  хорошую  цену.  Юрий  Денисович  Зыков
поглядел на урожай и решил, что я должен все  продавать  сам,  давая  советы
покупателям. А он обеспечит рекламу.
   - Сглазишь, друг, - вздыхал я.
   - Разве можно сглазить результат собственного труда? -  улыбался  Ким.  -
Сглазить можно только случайную удачу вроде выигрыша в лото.
   - Когда повезешь на рынок?
   - Когда помидор согласится туда поехать, - улыбнулся  Ким.  -  Он  должен
дойти в темноте и тепле. Не дозреть,  а  дойти.  Перестать  размягчаться  от
собственной температуры, понимаешь?
   Я очень боялся, что эта тяжким потом  заработанная  радость  опять  может
превратиться  в  горчайшее  из  разочарований:   любой   рынок   -   ярмарка
беспощадности, а наш, пост-советский, тем более. Как говорится,  "нас  никто
не жалел, но и мы не давали пощады..." (нашли,  чем  хвастаться).  А  потому
переговорил с Андреем с глазу на глаз.
   - Второго крушения надежд отец не вынесет, Андрей.
   - Понимаю, - вздохнул он. - Я говорил с Федором. Он обещал  привести  для
охраны своих подопечных.
   - Бритоголовых чернорубашечников? Ох, Андрей...
   - Какая разница, крестный, кто обеспечит отцу порядок на рынке?
   Про себя я подумал,  что  разница  для  весьма  принципиального  в  своих
политических симпатиях и антипатиях Кима все же есть, но ничего  не  сказал.
Не сказал потому, что Андрей считал так же, как я. Это было понятно  из  его
тона и в обсуждениях не нуждалось.
   А я потом долго  мыкался,  соображая,  как  бы  нам  помочь  Киму  с  его
базарными проблемами. Мы обсуждали это с Танечкой, но ни к какому выводу  не
пришли. Ее старики ковырялись на огороде, выращивая для нас, может быть,  не
такие  особенные,  но  все  же  огурцы  и  помидоры,  солили  и  мариновали,
закатывали  в  банки  и  привозили  нам  небольшими   партиями,   чтобы   не
загромождать холодильник. Тогда этим занимались в Глухомани  все,  поскольку
никаких денег ни у кого не было, глухоманцы горбатились на  своих  сотках  с
зари до зари, согнувшись в три погибели. Даже  профессора  Ивана  Федоровича
дочь приспособила  к  делу.  Он  осторожно  ходил  вдоль  огуречных  грядок,
старательно тыкая мягкой кисточкой в тычинки и пестики. Опылял, так сказать,
и этим вкладом в общее дело весьма гордился.
   "Я работаю пчелой", - важно говорил он.
   У Кима, кажется, кое-что налаживалось, и при  спокойной  продаже  он  мог
заплатить не только проценты, но и добрый кусок основного долга.  Он  в  это
верил, я на это надеялся, остальное в нашей  сумасшедшей  русской  жизни  от
нас, к сожалению, уже не зависит. Как, впрочем, никогда и не зависело.
   Дня через четыре, что ли, после радостной встречи с семейством Кима и его
возлюбленными помидорами я возвращался с  работы  пешком.  Засиделся,  да  и
погода располагала. Причем настолько располагала, что я даже решил  зайти  в
некое питейное заведение, где продавалось очень даже славное  пиво.  Правда,
за столь же славные деньги, но  в  тот  вечер  я  решил  позволить  себе  не
экономить.
   Заведение находилось  в  стороне  от  грохочущей  главной  улицы  города,
которая по совместительству выполняла и функции шоссе федерального значения.
А здесь, за вторым порядком домов, было тихо, немноголюдно  и,  главное,  не
пыльно. Я купил бутылку "Клинского" и сел за столик в  предвкушении  первого
глотка. И только налил себе полный бокал - там  к  пиву  подавали  настоящие
пивные бокалы, - как из-за соседнего столика, где  сидели  трое  неизвестных
мужчин, до меня ясно донесся хриплый голос:
   -  ...я  вскоре  в  кружке  стал  отличником.  И  как-то  на   всесоюзных
соревнованиях выиграл золотую медаль...
   Я уже об этом слышал. Слово в слово. Где и от кого?.. Где и когда?.. Ведь
слышал же в тех же словах и в тех же интонациях...
   И - вспомнил. Внезапные заказы на подствольные  гранатки  и  патроны  для
автоматов, возвращение из области в общем вагоне,  соображение  на  троих  с
какими-то  ханыгами,  встреча  с  Маркеловым...  Хромов!  Некий   Хромов   в
потрепанном пиджачке, которого  с  работы  уволил  Маркелов.  Хромов  с  его
незабываемым голосом.
   Теперь сомнений у меня не было: я не только текст его рассказа  запомнил,
но и хрипатый голос. Помнится, еще Маркелов пояснил,  что  этот  его  бывший
подчиненный,  у  которого  он,  кстати,  увел   жену,   хватанул   какого-то
технического зелья и сжег глотку.
   Я оглянулся, однако за соседним столиком никакого железнодорожного  бомжа
не углядел. Мужчины выглядели вполне пристойно, а тот, который сидел ко  мне
спиной, вообще смотрелся модником. На нем  был  новый  дорогой  ко-стюм,  но
именно он-то и хрипел испорченной глоткой. Я  не  поверил  было  собственным
глазам и потому решил точно установить, не мой ли это вагонный  собутыльник.
Развернулся лицом к компании вместе со стулом и громко удивился:
   - Хромов? Это ты, что ли?..
   Признаться, я не рассчитывал, что он откликнется.  Знакомство  наше  было
вагонно-питейным,  появление  Маркелова  для   Хромова   выглядело   большой
неприятностью, а нынешний его вид  заставлял  подозревать,  что  он  кого-то
неплохо провел в поездах, где обычно и промышлял. Поэтому реакция  его  была
для меня совершенно неожиданной.
   - Друг!.. - заорал он, вскочив. - Вот так встреча!
   Тут же оборотился к собутыльникам, швырнул на стол горсть десяток, сказал
тоном хозяина:
   - Рассчитайтесь тут и отваливайте. Я друга встретил.
   И пересел за мой столик. Глянул, что я пью, поморщился:
   - Угощаю. Эй ты, за стойкой!
   Здесь не было  официантов,  но  продавец  немедленно  подбежал  к  нашему
столику.
   - Что желаете?
   - "Туборг". Настоящий, без штучек. Тащи ящик для начала.
   Буфетчик отсеменил на место, а Хромов,  широко  улыбаясь,  оборотился  ко
мне.
   - Рад, - прохрипел он. - Чувствительно. Славно тогда в  вагоне  посидели,
да?
   О Маркелове он не упомянул. Может быть, забыл, что  я  его  знаю,  может,
просто не хотел вспоминать, поскольку стал каким-то иным. В дорогом костюме,
модной рубашке с модным  галстуком,  мытый,  чистый  и  причесанный  явно  в
парикмахерской.
   - Ты никак разбогател? - благожелательно спросил я.
   - Да, подфартило. - Он широко улыбнулся. - Говорят, дуракам счастье прет.
Я себя дураком не считаю, но мне приперло.
   - Хороший банк сорвал?
   - Круче бери. В лотерею миллион выиграл. Миллион!
   Он залез в карман пиджака, вытащил горсть сотенных  и  потряс  ими  перед
моим носом.
   - Это что же за лотерея такая?
   - Да там, на телевидении. Ответить надо, чтоб угадать. Ну как тут жизнь в
Глухомани?
   Он избегал разговоров о лотерее, да я  на  них  и  не  настаивал.  Я  был
убежден, что опытный вагонный мошенник кого-то  споил  и  обчистил,  и  мне,
признаться, это было малоинтересно. Покалякали вообще, попили хорошего  пива
- кстати, "Туборг" и впрямь был настоящим - и разошлись друзьями. Танечка не
обратила внимания на мои  огрузшие  ноги,  но  я,  пообедав,  все  же  решил
позвонить Маркелову. Мне показалось,  что  ему  следует  знать  о  появлении
Хромова в нашей Глухомани.
   - Знаю, - сказал Маркелов.  -  Он  свою  бывшую,  а  мою  настоящую  жену
навещал, когда я был на работе. Уговаривал с ним уехать, тряс толстой пачкой
долларов и утверждал, что теперь обеспечит ей и ребенку сказочную жизнь.
   - Ты веришь, что он выиграл в лотерею?
   - Нет. Обчистил кого-нибудь в поезде. А может, и пришил.
   - Думаешь, он способен на убийство?
   -  Способен,  -  подтвердил  Маркелов.  -  Он  на  все  способен.   Когда
собираешься молоточком постучать у вдовы и сына?
   Договорились о молоточке и, естественно, о шашлычке и положили трубки. Но
новенький, прямо как из витрины Хромов застрял в моей  голове.  И  под  утро
меня посетила вполне трезвая мысль: а не связано ли его внезапное  богатство
с обернутой тряпками трубой? Той самой, что проломила череп Метелькину?..
   3
   Только как это  могло  случиться,  как?  "Урал"  машину  Метелькина  чуть
зацепил и - не нарочно, я Федору верил.  А  убийца  ждал  его  на  выезде  с
проселка. Тут все машины останавливались, потому  что  выезд  на  шоссе  был
закрыт кустами. Очень удобное место,  чтобы  попросить  довезти  до  города.
Поэтому и орудие убийства было завернуто, чтобы не насторожить водителя.  Но
просить не пришлось, потому что Метелькин вышел сам.
   Вот такая выстроилась комбинация, только была в ней  огромная  провальная
дыра. А как Хромов мог оказаться здесь в нужный момент? Он  же  промышлял  в
поездах  и  в  Глухомани  появляться  не  стремился,  потому  что  стеснялся
возникать в полной униформе бомжа перед бывшей женой  и  ребенком.  Это  мне
Маркелов когда-то, еще в поезде, объяснил, и моя очередная версия загадочной
гибели Метелькина опять повисла в воздухе.
   Но при этом где-то во мне все же застряла. И я  -  так,  шутя  как  бы  -
рассказал Танечке о внезапной встрече с бомжем, который стал миллионером.
   - Хромов?.. - она насторожилась. - А почему мне знакома эта  фамилия,  не
знаешь?
   - Не знаю, - сказал я. - Скрипит, может, поэтому.
   А вскоре случилось событие, крепко встряхнувшее Глухомань.  И  мне  стало
совсем не до лавров Шерлока Холмса.
   Как раз за сутки до этой истории, обернувшейся, к  сожалению,  трагически
для многих глухоманцев,  температура  помидоров  Кима  упала  до  продажного
состояния, и он отгрузил на рынок не только помидоры, но  и  огурцы,  раннюю
капусту, удивительно вкусную редьку - словом,  весь  свой  урожай.  Все  это
поместили в холодильник, Ким неторопливо и со знанием  дела  обошел  овощные
ряды, все посмотрел, ко всему приценился и, очень довольный разведкой, решил
утром завалить своей продукцией заранее присмотренный уголок.
   - Не хвалясь, скажу, что конкурентов у меня нет, - сказал он, зайдя к нам
выпить по рюмке перед завтрашним овощным триумфом.
   - Спать-то будешь? - помнится, спросил я.
   - Не поручусь, но постараюсь, -  серьезно  сказал  Альберт  и  несерьезно
улыбнулся при этом.
   День был субботним, торговым, но у меня,  как  назло,  оказался  рабочим.
Видать, наши в Чечне расстреляли все подствольные  гранаты,  потому  что  из
главка мне весьма строго наказали работать без всяких суббот. И эта как  раз
оказалась  первой  рабочей  за  все  время  нашей  демократии,  гласности  и
беспробудного  пьянства.  И  на  этом,  так  сказать,   субботнике   пахали,
естественно,  и  мы  с  Танечкой,  подавая  пример   беззаветного   служения
стреляющему отечеству. А хлопот выпало предостаточно,  поскольку  суббота  -
она и есть суббота, и голова у трудяг на всех фронтах  занята  не  тем,  чем
хотелось бы главку.
   Вот причина, почему я вынужден излагать события субботы, происшедшие  вне
вверенной мне и обнесенной забором территории, с чужих слов.
   В пять утра Ким получил из холодильника свой товар. Его сопровождали трое
акционеров, Лидия Филипповна и Катюша в качестве продавщиц, а также Андрей и
Володька, которого отец решил приучать к рыночной деятельности с  юных  лет.
Места, оплаченные ими заранее, были свободны, и они  быстро  разложили  свой
товар согласно виду, сорту и назначению. На это ушло часа два,  и  где-то  в
начале восьмого на рынок потянулись первые покупатели,  поскольку  Глухомань
исстари встает ни свет ни заря.
   Собственно, это еще не покупатели. Это специалисты покупок, любящие рынок
как таковой, оценивающие товар со своей точки зрения и прикидывающие цену, в
общем,  правильно,  поскольку  конъюнктуры  еще  не  возникло.   Это   время
просыпания рынка, его потягивание, его ленивая неспешность и его очарование,
подогреваемое безгрешной заинтересованностью любителей и знатоков. Именно  в
этот момент устанавливается прикидочная вилка цен на каждый  продукт,  если,
конечно, не возникнет вдруг ажиотажного спроса.
   С восьми рынок начал оживать. Уже не только рассматривали,  приценивались
да торговались, но и покупали, естественно, сначала слегка поторговавшись. И
ароматная,  теплая  от  ухода  и   внимания   кимовская   продукция   начала
распределяться по сумкам и кошелкам тех, ради кого Ким недосыпал,  выращивая
ее.
   Около девяти, что ли, Андрея позвали в контору к телефону.  Он  торговлей
не занимался, присматривая за порядком да помогая грузить  тяжелые  сетчатые
кули. Звонили из совхоза - он все еще так назывался, и  его  директором  все
еще  считался  Ким.  Андрей  вернулся  быстро,  озабоченно  сообщив  новость
малоприятную:
   - Черномырдин с цепи сорвался, хлев разворотил и  ушел  в  коровник.  Все
доярки разбежались.
   - Поезжай, - сказал Ким. -  Возьми  мужиков  погорла-стее  и  зоотехника.
Может, он ему успокаивающий укол вкатит.
   Черномырдиным  звали  огромного  племенного  быка,   обычно   обладающего
спокойствием и чувством собственного  достоинства,  но  иногда  сходящего  с
катушек. Андрей тотчас же сел в машину и укатил в совхоз "Полуденный".
   Приблизительно в это же время на рынке стали появляться неизвестные юнцы,
одетые ярко и небрежно. Группы друг с другом не якшались, но и не ссорились:
пили пепси и еще какую-то столь же дрянную воду, громко  говорили,  задевали
девушек, хохотали, а кое-кто и  прохаживался  возле  прилавков,  не  столько
прицениваясь,  сколько  просто  щупая  и  путая  разложенные  овощи.   Таких
становилос