ает  ли  она  некую
Светлану.
   - Светку? - она улыбнулась. - Конечно! А зачем?
   - С Андреем у нее серьезные отношения.
   Танечка радостно всплеснула руками:
   - Правда?..
   - Жениться собирается, - я тоже не удержался от улыбки.
   - Замечательно! Светка - чудная девчонка, кончила бухгалтерские курсы,  а
танцует как!.. А почему ты о ней вспомнил?
   - Она у Зыкова работает?
   - Узн<ю, - Танечка кивнула с готовностью, потому  что  очень  любила  мне
помогать. - Хоть сегодня. Я знаю, в какое кафе она ходит есть свои сосиски.
   Слишком уж я был поглощен строительством плота, мечтая уплыть на  нем  на
необитаемый остров вместе с верным Пятницей...
   Через  три  дня  моя  Пятница  доложила.  Торопливо  и   с   нескрываемым
удовольствием:
   - Я обедала в кафе и ела сосиски вместе со Светкой!
   - Вкусные сосиски-то были?
   - Ну, уж раз сам Зыков их ел...
   - Где?.. - тупо спросил я.
   - За соседним столом, он  -  большой  демократ.  И  со  мной  очень  мило
поздоровался. Тебе - нижайший поклон.
   Я вдруг почувствовал озноб. Знать,  захлестнула  мой  недостроенный  плот
горькая морская вода...
   3
   Мне приснилось, будто я смотрю в подзорную трубу. Я  видел  Москву,  нашу
Глухомань и почему-то Пензу, в которой никогда не был. И все весело играло и
переливалось, и я еще во сне понял, что смотрю не в  подзорную  трубу,  а  в
калейдоскоп, и проснулся.
   Проснулся я с мыслью, почему-то совсем  невеселой.  Я  подумал,  что  мы,
русские, все видим в калейдоскоп. И верим, что не счесть алмазов  в  пещерах
наших душ. Каменных, как в арии Индийского гостя. И все у нас  вывернуто.  У
нас вон коммунисты - это левые, а демократы -  правые,  хотя  во  всем  мире
наоборот. Потому что смотрим не в подзорную трубу, а - в калейдоскоп.
   Вот такой то ли сон, то ли явь. Потом я обнял свою Танечку, прижал  ее  к
себе покрепче, как прижимают самое дорогое, что  только  есть  на  свете,  и
опять заснул.
   А утром - звонок. Я как раз на работу собирался, и трубку взяла  Танечка.
И крикнула:
   - Валера!.. Валера, милый,  откуда?  От  нас  до  вокзала  -  три  минуты
бегом!..
   Я позвонил  в  свою  контору,  сказал,  что  задерживаюсь,  что  внезапно
возникли... что дела, мол... Не помню, что  я  тогда  бормотал,  потому  что
очень уж тогда обрадовался. До счастья.
   А Валера пришел не через три минуты, потому что бегать уже не  мог.  Ногу
ему отмахали чуть ли не до колена, зато с  протезом  повезло.  Он  почти  не
хромал. Это очень по-русски: нам больше везет с протезами, чем с  ногами,  и
мы этому радуемся. У нас вместо страны - большой-большой протез.  И  ничего.
Даже гордимся.
   Валера, правда, не гордился, но передвигался довольно легко. Пока сияющая
Танечка шустро накрывала на стол, я спросил:
   - Привык к протезу?
   - Почти.
   - Легкий?
   - Австрийский.
   - За валюту?
   - За нашу валюту, - усмехнулся Валера.
   Полез в нагрудный  карман  камуфляжной  куртки  и  вытащил  звезду  Героя
России.
   - Поздравляю, Валерка. А чего же в кармане носишь?
   - Да так, - он сунул звезду в карман. - Зачем пижонить? Андрей и Федор  в
Афгане по краю ходили, зачем же мне высовываться? Не надо об этом, крестный.
Слишком много слез на наших наградах.
   - Русских?..
   Спросил не столько от природной тупости, сколько от неожиданности. Другим
Валерий из Чечни вернулся, совсем другим. И я не  очень  его  пока  понимал,
почему и весьма тупо выступил. Но он мне точно ответил. И  все  сразу  стало
ясным:
   - Материнских. И детских. Слезы - они и  есть  слезы.  Национальности  не
имеют.
   Тут - Танечка, тут - выпили, тут я  на  свою  макаронно-патронную  службу
умчался, и разговор тот оборвался.
   Абзац в душе моей обозначился. Крутой ступенью библейского познания Добра
и Зла.
   А на работе думал не о том, как бы мне смухлевать с пиками и  трефами,  а
больше о том, насколько  же  души  наши  загажены.  Злобой,  самодовольством
полузнайства, ненави-стью ко всем, кто на  нас  не  похож  или  кого  просто
приказали ненавидеть. Приказать ненавидеть  -  самый  простой  из  приказов,
потому что его перед строем зачитывать не приходится.
   Конституционный ли порядок наводим, от террористов ли избавляемся - не  с
теми боремся, кто с ружьем в руках,  а  чаще  всего  с  теми,  которые  -  с
ребенком. Так ли - не так ли, но страдают-то от нашей борьбы за  Конституцию
в массе своей те, которые с ребенком. Что  там  относительно  слезы  ребенка
Достоевский говорил?..
   Впрочем, мы теперь других авторитетов цитируем. В законе.
   Ну, это так. Абзац.
   А тогда я чокнулся с Валерой и потопал соображать насчет выпуска патронов
и мухлежа с пиками и трефами. А Танечка с Валеркой отправились  в  семейство
Кимов.  Я  тоже  туда  собирался,  но  тут  неожиданно  объявился  дед  Иван
Федорович, и мы поехали в бывший совхоз вдвоем.
   И все было бы ничего, если бы профессор, проходя мимо телевизора, который
смотрели Катюша да Володька, вдруг не остановился. На  экране  шло  вручение
наград солдатам  и  офицерам,  заработавшим  ордена  да  медали  собственным
смертельным риском, что почему-то Ивану Федоровичу явно не понравилось. И он
сварливо объяснил, почему именно:
   - Между прочим, генерал Деникин отменил все награды на время  гражданской
войны. Он полагал, что за убийство соотечественников орденов не  полагается.
А большевики ввели не  только  революционные  штаны,  но  и  орден  Красного
Знамени и даже почетное оружие. Это - к вопросу о морали.
   И пошел себе дальше. Ребята на это никак не прореагировали, но я заметил,
как стиснул челюсти Валерий.
   Потом вроде шло все нормально, поскольку Альберту стало лучше  и  Валерка
появился целым и почти невредимым. Только Федора с нами тогда не было, да  и
сам Валерий не выглядел именинником. Судя по всему, о своей высокой  награде
он никому ничего не говорил, ну и я помалкивал тоже.
   Хорошо выпили, хорошо закусили, вышли перекурить, пока в доме стол к  чаю
готовили. Андрей что-то говорил, Валера отвечал сквозь зубы, а я поддакивал,
но больше помалкивал, чувствуя, что задели Валерку профессорские экскурсы  в
историю.
   И вышли к пруду. Он примыкал к усадьбе Кима,  но  обычно  мы  около  него
почему-то не гуляли. А тут как нарочно... да нет, не нарочно: Валерий упорно
к нему шел, ну а мы, естественно, за ним.
   Пруд обмелел и заилился, а ведь, помнится,  мы  в  него  любили  когда-то
нырять. После баньки с возлияниями. Но все проходит.  Все  решительно.  Даже
чистые пруды становятся грязными.
   Вдруг Валерий остановился, сунул руку в карман, вынул ее, стиснув  что-то
в кулаке, и, размахнувшись, швырнул подальше от берега.
   И сказал:
   - Мораль - для всех. А  нравственность  -  для  себя  самого.  Правильно,
крестный?
   - Тебе виднее, - вздохнул я, поняв, чт\ он выбросил в заиленный пруд.
   - Что ты бросил, Валерка? - спросил Андрей.
   - Генеральский поцелуй взасос, - сквозь зубы процедил Валерий.  -  Что-то
стало холодать, а, ребята?..
   И, ссутулившись, пошел к дому, чуть приволакивая протез.
   4
   О Валерии в Афгане говорили: не трус. Но он всегда в тени держался.  Даже
в тени Федора, не говоря уж об Андрее.
   Он  пошел  в  Чечню  добровольцем  не  ради   ордена.   Он   пошел   ради
самоутверждения и вернулся самоутвержденным.  Удалось  это  ему,  хотя  могу
представить себе, чего это самоутверждение стоило. При его-то  совестливости
и обостренном чувстве справедливости.
   Многого стоило. Но он выдержал. Он не просто изменился - он постарел.  Не
годами - душой постарел. И в душе этой взошло  посеянное.  Посеянное  всегда
всходит, если - посеяли. Если не потравили семена угодничеством, не  сгноили
трусостью, не пропили с собутыльниками, наконец. Последнее  -  особенно  для
нас типично.
   Даже его обращение ко мне  изменилось.  Прежде  только  Андрей  да  Федор
называли меня крестным, а Валера - никогда.  А  вернулся  из  Чечни  -  стал
называть. Не потому, что получил Золотую Звезду - я уже говорил, где  она  в
результате оказалась. А потому, что получил внутреннее  право.  Может  быть,
даже нравственное.
   - Знаешь, крестный, я о зачистках еще с рассказов бабушки знал.  Она  эту
зачистку в сорок первом на себе  испытала,  в  деревне  Смоленской  области.
Немцы окруженцев искали, а кто-то донес, что их в бабушкиной деревне прячут.
Ну и по всем законам зачистки: полное окружение, патрули по улицам и  проход
по хатам. Все - вон, прикладом в спину, если хоть  секунду  промедлил.  И  -
полный обыск. Все ломают, все бьют, а какой у крестьянина скарб? Одни дети -
вот и весь его скарб.
   - Нашли кого-нибудь из окруженцев?
   - Бабка сбежала, - Валерка  скупо  улыбнулся.  -  Где-то,  видно,  нашли,
только он, окруженец этот, отстреливаться начал. От неожиданности немцы чуть
растерялись, хоть это на них и не похоже. Но - отвлеклись, словом,  и  бабка
рванула прямо через ржаное поле. По ней - из автоматов, а она - меж копешек.
И ушла. Молодая была, шустрая.
   Улыбнулся  ласково,  задумчиво  как-то  улыбнулся.  Он  вообще-то  не  из
улыбчивых был, но - бабка...
   - Ну, с ней-то, по тебе судя, все ладно.
   - Ладно. До Ивановской области  добежала,  до  текстильного  городишки...
Вечерний техникум закончила, работала  начальником  смены,  замуж  по  любви
вышла. И меня воспитывала. Дед ранен был, рано помер, я и не помню его.
   - В зачистках приходилось участвовать?
   - В Афгане - да, но там как бы другое  дело.  Там  какой  ни  есть,  а  -
противник. А здесь - наведение конституционного порядка.  И  я  здесь  ни  в
каких зачистках не участвовал, я - контрактник. А видеть  приходилось,  и  я
тогда бабушку вспоминал.
   - Похоже?
   -  Хуже.  Я  -  темный,  я  не  понимаю,  как  можно  порядок  с   любыми
прилагательными устанавливать с  помощью  бомбежек  и  артобстрелов.  Уж  не
говоря про зачистки. Это же  наши  люди,  крестный.  Наши  люди,  хлебнувшие
горяченького до слез еще при Сталине. А мы -  по  его  стопам.  И  куда  как
круче.
   Сказать мне было нечего, почему я и  промолчал.  Валерий  помолчал  тоже,
подымил сигаретой и, как я и ожидал, продолжил.  Это  был  не  рассказ,  это
скорее были размышления вслух, которые переполняли его, давно уж запертые  в
одиночку души.
   - В госпитале я много читал. Лежишь, как бревно, все болит, а книга вроде
отвлекает. Сперва ту муру  читал,  что  всем  по  палатам  разносят,  только
надоела она мне. А библиотекарша умненькая была, немолодая уже,  знала,  что
читаем мы для того только, чтобы отвлечься. Разговорилась  как-то  со  мной,
когда соседа на очередную операцию увезли, я  что-то  разоткровенничался,  и
она мне вместо печатной муры стала книжки по истории приносить.  Простенькие
поначалу, но я увлекся. Увлекся и понял,  что  все,  в  общем-то,  уже  было
однажды, только в другой форме, что ли.
   - По спирали?
   - По спирали, - он кивнул, не глянув на меня: себе отвечал на мой вопрос,
а не мне. - Почему Россия - та, цар-ская -  сильнее  нас  была?  Не  внешне,
конечно, не ракетами, а  -  внутренне?  Потому  что  она  веры  народной  не
трогала. Хочешь в Аллаха верить - верь, хочешь в Будду - на здоровье. А вера
у всех народов с обычаями переплетена, значит, и обычаи не трогали.  Уважали
чужие обычаи и чужую веру. А мы только себя уважаем, для нас все остальные -
чурки да чернозадые,  -  он  помолчал.  -  Прости,  крестный,  запутался  я,
кажется.
   - Да нет, все правильно, Валера.
   - Коммунисты кричат, что в советские времена, де-скать, всех любили, всех
уважали,  декады  разных  народов  устраивали,  а  земли  дарили,  как   при
феодализме. Крым - пожалуйста, Украине, не спрашивая самих  крымских  татар.
Уральского казачества земли - пожалуйста, Казахстану,  казаков  не  спросив.
Нормально это, когда кто главнее, тот и прав? Опасно это,  очень  опасно.  И
сейчас то же самое продолжается, потому что не умеем других  уважать.  Ну  и
чем все это может кончиться?
   -  Чем  может  кончиться?  Очередной  подгонкой  наручников  и  примеркой
смирительных рубах.
   Почему я так сказал, и сам  не  знаю.  Просто  из  глубины  бесконтрольно
вырвалось. А Валерка покивал головой, вздохнул и очень серьезно сказал:
   - Значит, самим решать надо. Самим,  крестный,  больше  надеяться  не  на
кого.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   1
   На следующий день,  что  ли,  позвонил  Маркелов.  На  мой  вопрос,  кого
опознали и опознали ли вообще, кратко молвил:
   - Зайду.
   Зашел в обеденный перерыв - он у нас совпадал по времени. Сказал угрюмо:
   - Хромов это, как я и думал. Лицо разбито,  жена  по  родинкам  на  плече
узнала.
   - Ограбление? Он вроде как долларами тряс.
   - Пойдем перекусим.
   Пошли в сосисочную, в которой,  по  словам  Танечки,  так  любил  обедать
демократ Зыков. Сели за уединенный столик.
   - Ты документы на отгрузку в Майкоп подписывал?
   - Какие документы?
   - Ну не на макароны, разумеется.
   - Нет. Этим всегда Херсон занимался. И по  штату,  и  по  склонностям.  А
почему ты спрашиваешь?
   - Потому что на Товарную заходил по  делам.  Случайно  или  намеренно,  а
только мне папочку с твоими  документами  подсунули.  Потом,  конечно,  "Ах,
извините, не та!..", но заглянуть я успел. - Он помолчал. - Твои подписи  на
документах.
   - Этого не может быть!
   - Ты уж извини, - развел руками Маркелов. -  Я  один  документик  из  той
папочки выдернул.
   Он ничего не выдумывал, он вообще к этому был не  склонен  и  говорил  не
только очень серьезно, но и очень озабоченно. Полез в карман, достал  бумагу
с моей подписью и передо мной развернул.
   Наша была бумага, без сомнений. И подпись на ней... А подпись не моя. Ну,
чувствовал я, что не моя.  Очень  старательно  скопированная,  и  все  же  -
подделка. Так я Маркелову и сказал.
   - А личная печатка тоже не твоя?
   А вот печатка была моей. Личной.  Или  -  не  личной?..  Тут  требовалась
экспертиза, тут на глаз да на авось ничего решить было нельзя.
   - Дай мне для проверки, а? Ну хоть на два-три дня.
   - Бери.
   Пришел официант, поставил тарелки с сосисками, спросил, что будем пить. И
узнав, что ничего пить не собираемся, отошел с видом весьма недовольным.
   - Ты мне веришь? - спросил я Маркелова.
   - Дурак, - беззлобно сказал он. - Я не верю, что Метелькина  убили  из-за
липовых документов. Значит, кто-то отслеживал и принял меры. Это  серьезнее,
чем игра в веришь - не веришь.
   Игра и впрямь была куда как серьезнее  моих  дурацких  подозрений.  Но  в
голову ничего не лезло, и я без толку ковырял вилкой в тарелке.
   - Тебя кто-то подставил, - сказал тихо Маркелов. -  Подпись  скопировали,
умельцы всегда найдутся. За бутылку, а  ты  -  на  крючке.  Подсекут,  когда
сочтут нужным.
   Я глотал, не разжевывая и не чувствуя вкуса. Я соображал, и мысли летели,
как пейзаж за окном скорого поезда.
   Кто  подставил,  кто?..  Херсон  Петрович?  Сам  додумался   или   кто-то
попросил?..
   - Не журись, - усмехнулся Маркелов. - Дыши, пока дышится.  Молоточком  не
хочешь на природе постучать?
   - Хочу, - сказал я. - Вместе на машине  поедем,  если  не  возражаешь.  Я
досок припас на обшивку.
   - Ну и лады, - сказал Маркелов. - Если захватишь рабочую силу, еще ладнее
будет. За один день мы и домик им обошьем, и на  шашлычок  время  останется.
Может, в следующее воскресенье? Как смотришь?
   Я смотрел положительно, о чем и  сказал.  А  когда  мы  уже  выходили  из
сосисочной, Маркелов вдруг вспомнил:
   - Да, я в области Сомова встретил, его тоже по этому  делу  востребовали.
Позвони ему, может, уже вернулся.
   Я позвонил. Трубку снял Сомов.
   - Приходи, - сказал он и бросил трубку.
   Я зашел после работы. И сразу же показал бумажку, что взял у Маркелова. И
образец собственной печати.
   - Эксперты у тебя найдутся? Понимаешь, похоже, что меня кто-то подставил.
   - Найдем, - хмуро сказал он и сунул мою бумагу  в  стол.  -  Хромов  это.
Бывшая супруга заранее про родимые пятна сказала, так что  сомнений  у  меня
нет.
   - Ну, документов тоже.
   - Да, карманы подчистили. Но кое-что недоглядели.  -  Он  полез  в  стол,
достал тоненькую папочку и вынул из нее клочок бумаги.  -  Вот.  Ознакомься.
Что это за цифры, как по-твоему?
   На клочке бумаги уцелело всего шесть  строчек  цифр  и  букв,  написанных
подряд. Цифры были разными, но буквы повторялись.
   - Похоже на номера банкнот.
   - Точно совершенно, - подтвердил Сомов. - Это номера стодолларовых купюр.
Вопрос первый: зачем Хромов их записывал?
   -  Может,  боялся,  что  сопрут?  -  предположил  я.  -   Сам   промышлял
мошенничеством в поездах. Все-таки какая-то гарантия.
   - Допустим. Вопрос второй: откуда у него доллары?
   - Говорил, что выиграл в какую-то лотерею.
   - И получил долларами?
   - Мог купить на обменном пункте.
   - А мог и получить за оказанную услугу.
   Я пожал плечами. Мы помолчали. Потом я не выдержал молчания:
   - Тебе поручили расследование?
   - Да, - Сомов вздохнул. - По месту прописки жертвы.
   Мы опять помолчали. И Сомов опять тяжело вздохнул.
   - Судя по вздохам, ты это дело спустишь на тормозах?
   - Это концы зачищали, - сказал Сомов. - Погашенный тираж никому не нужен,
а кое-какие знания - всегда опасны. Доллары у Хромова - плата за Метелькина,
в этом я уверен. А копать, кто именно зачищал, уволь. Еще послужить хочу,  а
у нас - прокурор новый. Землю роет, как бульдозер, не обломали его еще.
   Я усмехнулся:
   - Ты когда-то мечтал поскорее с работы уйти. Или боишься, что  на  пенсию
не проживешь? Так у тебя - участок треть гектара, как-нибудь прокормишься.
   - Я тогда тоже погашенным тиражом окажусь,  -  туманно  пояснил  Сомов  и
протянул через стол руку на прощанье. - Себе дороже, как говорится. Документ
твой на экспертизу отдам. Будь здоров и помалкивай. Дольше проживешь.
   2
   Я сказал Танечке о предложении Маркелова  провести  субботу  на  дачке  у
вдовы  Хромова,  и  она  восторженно  принялась  звонить,  договариваясь   с
ребятами, кто за что отвечает, а с их подружками - кто чем нас порадует.  На
призыв откликнулись Андрей, предупредивший, что захватит с  собой  Светлану,
Валера и  несколько  неожиданно  -  Федор,  оказавшийся  у  Кимов  в  момент
переговоров.  Федор  взял  на  себя  шашлык  и  выпивку,  Светланка  обещала
немыслимый торт, а Танечка - столь же немыслимые салаты.
   Пришлось ехать на двух машинах, не считая грузовика, в котором в качестве
штурмана ехал Маркелов. Он был немного огорчен,  потому  что  его  жена  под
благовидным  предлогом  отказалась  участвовать  в  этом  пикнике.  Маркелов
прекрасно понимал, почему она не поехала, но - вздыхал, потому  что  с  нами
оказалось много молодых женщин и он искренне хотел, чтобы  она  наконец-таки
распрощалась со своим добровольным затворничеством.
   Кроме Танечки и Светланы -  очень  миленькой,  но,  как  мне  показалось,
чуть-чуть легкомысленной - с подружкой явился и Федор. Вот о  ней  я  бы  не
сказал, что легкомыслие ей свойственно хотя бы в допустимой для  молоденькой
женщины степени. Она была высокого роста - чуть выше,  чем  хотелось  бы,  -
статна и хороша, дружелюбна и улыбчива, но немногословна и,  как  говорится,
себе на уме. Кроме того, мне показалось,  что  в  их  отношениях  с  Федором
существовала какая-то напряженность. Может  быть,  я  ошибался,  но  что-то,
помнится, меня насторожило тогда.
   Только Валерий был один. Его прежняя девушка вышла замуж, когда он  уехал
по контракту в Чечню вырабатывать стойкое отвращение к  наградам  Родины,  и
держался Валера несколько скованно, пока не взял под свою опеку осиротевшего
сына Метелькина.
   Парнишка  выглядел  растерянным  и  даже  чуточку  испуганным,  что   ли.
Привыкший к одиночеству, застенчивый и робкий по натуре, он не знал, в какую
щель ему лучше всего забраться, чтобы  понадежнее  спрятаться  от  множества
незнакомых людей и в особенности от смеха звонких  молодых  женщин.  Танечка
это приметила сразу, попыталась было поговорить