шь Федором. Но Андрей меня не любил  и  мне  не  доверял,  а
потому я получил жадного, глупого и же-стокого инструктора вместо  умницы  и
настоящего мужика. И это ничтожество в конце концов и угробило Андрея.  И  я
его найду. Будешь ты мне помогать или нет - все равно найду. Федору не жить,
клянусь в этом. А Андрею Киму - светлая память.
   Торжественно поднял рюмку, и мы выпили столь же торжественно и молча.
   - А заодно найду и его  дружка  и  сообщника,  этого  кретина  Вадика,  -
негромко добавил Спартак, вытаскивая из тарелки ломтик лимона.
   Не скажи он этой фразы - все пошло бы  по-другому.  Не  только  тогдашний
разговор наш, но и все последующие события. Все, убежден. Но он - сказал,  и
я сразу же понял, с какой  целью  затеян  этот  поминальный  спектакль.  Они
искали Вадима, искали в поспешности и, как мне показалось, в панике.  А  это
означало, что Вадим знал нечто такое, что представлялось им крайне опасным и
что должно было с ним вместе заглохнуть навсегда. И  куда-то  подевалось  то
внутреннее, сковывающее напряжение, я  мог  улыбаться,  отвечать  шуткой  на
шутку и принял игру Спартака, потому  что,  как  мне  показалось,  понял  ее
правила.
   - Садись. Нормально поедим, нормально закусим.  А  что  касается  поисков
Федора, я готов соответствовать тебе всеми силами.
   Спартак глянул на меня несколько подозрительно -  вероятно,  почувствовал
внезапную метаморфозу, перевернувшую все в моей душе, и занял свое место  за
столом.
   - У тебя есть хотя бы предположения, где Федор может скрываться?
   - У тебя в лагере, - сказал я, лучезарно улыбаясь. - Верю, что ты об этом
можешь и не  знать.  Искренне  верю  и  буду  искренне  рад,  если  ошибаюсь
относительно твоей осведомленности.
   - Радуйся, - он улыбнулся в ответ. - В спортлагере его  нет  и  не  было.
Как, по-твоему, он мог улизнуть из нашей Глухомани?
   - А почему бы нет?
   - Да вроде все схвачено надежно, - вздохнул он.
   - А проселки? Попутные машины? Автобусы,  наконец?  Скажи  откровенно,  у
него деньги есть?
   - Есть, - признался Спартак, основательно подумав перед тем, как сказать.
- Ведь это он убил Хромова и забрал весь куш.
   - А из чьего кармана этот куш?
   - Не знаю, - буркнул Спартак, разливая коньяк. - Знал бы, так Федор давно
уже жарился на том свете. Да ладно, не стоит этот подонок нашего  разговора.
Давай еще раз за то, чтобы наша  земля  пухом  была  для  настоящего  мужика
Андрея Кима. А потом я тебе кое-что скажу. Не чокаясь.
   Выпили, зажевали. Спартак молчал.
   - Ну?
   - Что? - он  встрепенулся.  -  Прости,  задумался.  Так  об  Андрее.  Его
похоронят на аллее Героев, я уговорил Хлопоткина и всю  его  демократическую
ораву. Да и не где-нибудь,  а  рядом  с  нашим  первым  глухоманским  героем
Славиком - там местечко каким-то чудом уцелело. Это нелегко было провернуть,
признаюсь, но решение принято, послезавтра - торжественные похороны. Я  ведь
и с командиром полка договорился.  Он  выделяет  автоматчиков  и  взвод  для
почетного  марша.  Вот  после  этих  торжественных  похорон  мы  с  тобой  и
потолкуем, где и как искать Федора. Лады?..
   Быстренько налил и быстренько чокнулся. Будто ставил точку.
   А я  выпил  как-то  машинально,  что  ли.  Я  подумал  вдруг  о  странных
совпадениях в жизни, которые иначе, как мистикой, и не  назовешь.  Это  ведь
Андрей привез в Глухомань пустой цинковый гроб, который стал  для  Глухомани
первым "грузом-200" и отсчетом павших в Афгане и Чечне глухоманских  парней.
А теперь ляжет рядом с ним под  номером  "два".  А  по  сути  -  под  первым
номером, потому что первый - пустышка. Как в домино...
   4
   Андрея хоронили через два дня, как и сказал Спартак, и таких похорон наша
Глухомань не видела, пожалуй, никогда. Была масса венков (самый роскошный  -
от Юрия Денисовича Зыкова), троекратный салют автоматчиков  и  торжественное
прохождение взвода при склоненном знамени. Народу было великое множество,  я
стоял возле Лидии Филипповны, чтобы помочь в случае нужды, хотя на  соседней
аллее дежурила неизвестно кем вызванная машина "скорой помощи". А Танечка  -
где-то неподалеку, как мне казалось (в начале церемонии я еще видел  ее,  но
потом Танечку куда-то оттиснули, когда стали возлагать  венки).  И  хоронили
Андрея Кима рядышком с могилой, в которой был  торжественно  закопан  пустой
цинковый гроб. Который лег в основу всего нашего глухоманского  геройства  в
чеченской войне.
   А до этого было множество речей. Из  Москвы  приехали  аж  две  делегации
воинов-афганцев: одну прислал комитет афганцев, а вторую - воины-десантники.
Уж не говорю про бывший совхоз, а ныне акционерное  общество,  не  говорю  о
школьных друзьях, не вспоминаю  вообще  о  глухоманцах,  которых  было,  как
никогда прежде. Кроме них оказалось множество  официальных,  общественных  и
всяческих иных организаций не только из области, но даже из Москвы. И  когда
я увидел это необычайное для глухоманских похорон многолюдство со  скорбными
лицами и венками, я подумал, что прощаются не просто с  подло  взорванным  в
машине хорошим, смелым и добрым парнем, но  в  большинстве  своем  исполняют
чье-то указание, играют спектакль все того же неизвестного  мне,  но  весьма
даже расчетливого режиссера.
   Впрочем, подумать-то подумал,  но  мне  было  не  до  размышлений.  Лидия
Филипповна еле держалась на ногах, медсестра из "скорой  помощи"  капала  ей
какие-то капли, а я поддерживал ее, потому  что  самостоятельно  она  бы  не
устояла.
   Не устояла просто потому, что неизвестный мне режиссер расписал речи  для
представителей  чуть  ли  не  всех  делегаций,  не  говоря  уже  о  комитете
воинов-афганцев и местной власти во всех ее звеньях. И это  было  не  просто
фальшиво,  это  было  жестоко,  потому  что  удлиняло  и  без  того  процесс
мучительный. И несчастная Лидия Филипповна  прилагала  все  силы,  чтобы  не
потерять сознание хотя бы до того, пока не опустят гроб в яму.
   Но, слава богу, сил у нее хватило. Отговорили, отплакали,  попрощались  -
что, кстати, тоже вылилось в длинную  очередь,  -  и  могильщики  наконец-то
опустили гроб, наконец-то  засыпали  его  и  сформировали  холмик.  И  опять
началось долгое прощание, так сказать, прощание номер два. Люди шли  и  шли,
чтобы возложить венки или хотя бы свой собственный скромный букетик.  И  это
длилось мучительно, потому что очередь желающих двигалась медленно и  мы  не
могли уйти. Многие глухоманцы уже начали покидать кладбище,  я  окончательно
потерял из виду Танечку, а люди все еще шли с венками и букетиками...
   Вот тогда я  и  расслышал  дикий  женский  крик.  Я  никогда  в  жизни  и
представить себе не мог, что женщина  способна  так  кричать,  а  потому  не
испугался, а насторожился, подумав, что в толпе, валом валившей с  кладбища,
кто-то наступил или упал на уже упавшую женщину, что образовалась куча мала,
что со страху закричала какая-то особенно истеричная. Так я подумал, а  если
бы и не подумал, то все равно не двинулся  бы  с  места,  потому  что  Лидия
Филипповна окончательно обессилела и я практически держал  ее  на  весу.  От
этого женского вопля, полного боли и ужаса, у  нее  подкосились  ноги,  и  я
сказал медсестре, чтобы та бежала за врачом. Она и побежала,  криков  больше
слышно не было - или мне тогда казалось, что их уже не было. Медсестра стала
продираться к машине, очередь с цветами начала  двигаться  быстрее,  и  люди
спешили к выходу куда энергичнее, чем до этого, а я все равно  вынужден  был
оставаться на  месте,  поддерживая  Лидию  Филипповну  вместе  с  Володей  и
Катюшей.
   Наконец "скорая"  прорвалась  на  нашу  аллею,  мы  с  Володькой  кое-как
дотащили до нее уже теряющую сознание Лидию Филипповну, и все трое - то есть
я, Катюша и Володька - забрались в машину и  поехали  в  больницу  не  через
выход, по  которому  большинство  покидали  кладбище,  а  через  официальные
ворота.
   Лидию Филипповну уложили с сердечным приступом, я  поговорил  с  врачами,
узнал, какие требуются лекарства, отвез домой  осиротевших  детей  и  только
после этого вернулся домой. И очень удивился, увидев, что Танечка  дома  еще
не появлялась.
   Такое  у  нас  случалось:  Танечка  всегда  спешила  сначала  туда,   где
чувствовала себя особенно нужной,  а  уж  потом,  когда  оказывала  какую-то
помощь, успокаивалась и бегом бежала домой.  На  похоронах  подобное  вполне
могло случиться хотя бы потому, что много  девушек  были  тайно  влюблены  в
Андрея, и поэтому я не волновался. Принял душ, переоделся, приготовил  ужин.
А Танечки все не было и не было.
   Тогда я сел на телефон и стал обзванивать всех ее  подружек  и  знакомых.
Нет, никто о ней ничего не знал. Да, ее видели на кладбище, а потом потеряли
точно так же, как потерял и я. И лишь одна с  каким-то  странным  недоверием
спросила:
   - Как?.. Вы ничего не знаете?..
   - Ничего, - с вдруг вздрогнувшим сердцем сказал я. - А  что,  собственно,
случилось?
   А там бросили трубку. Я стал набирать снова и снова, но  трубка  отвечала
короткими гудками, и я сообразил, что, дав отбой, ее просто не  положили  на
рычаг. Девица эта не принадлежала к числу подружек - просто когда-то была ее
одноклассницей, и я  позвонил  ей  только  потому,  что  номер  ее  телефона
оказался в нашей телефонной книжке. Но разговаривать там  со  мной  явно  не
желали, вопросы меня скорее насторожили, чем испугали, поэтому я перестал ей
дозваниваться. Положил трубку,  побродил  по  комнате,  но,  как  говорится,
посеянное всходит, и я стал  ощущать  всевозрастающее  беспокойство.  Я  уже
метался по квартире, решая, куда пойти, когда телефон зазвонил.  Звонок  был
длинным, междугородным, я бросился к телефону, поднял трубку.
   - Крестный? - Голос Валерки звучал очень напряженно. - Я отвез Танечку  в
область и устроил в хорошую больницу, так что не беспокойся. Жить будет.
   - Что?!
   Я не сел - я рухнул на стул.
   - Жить будет, я тут с врачами консультацию провел...
   - Что случилось, Валерий? Что с Танечкой?
   - Ты что, не знаешь?
   - Нет. Да говори же, говори! Я ничего не знаю!
   Возникла длинная пауза, но я слышал, как трудно дышит Валерий, и  поэтому
молчал.
   - Я шел впереди, там - узкий проход, я ей  дорогу  прокладывал.  Вдруг  -
дикий крик за спиной. Оглядываюсь: наша Танечка,  согнувшись,  двумя  руками
закрывает глаза. И ни слова на все мои  вопросы,  только  стонет.  Я  хватаю
первую же машину, сажаю Танечку и - в областную больницу. Там обследовали  и
сказали, что в нее то ли плеснули чем-то, то ли в лицо ударила струя газа из
газового  баллончика.  Сказали,  что  она  -  в  шоке,  чтобы  я  с  ней  не
разговаривал, а сразу же позвонил тебе. Но она уже вне опасности,  крестный.
Жди, сейчас выезжаю. Как только поймаю машину. Все , жди, подробности  -  по
приезде.
   И трубка загудела короткими гудками.
   И - ПОСЛЕДНЯЯ
   1
   Я метался по квартире, и мысли мои с еще большей бестолковостью  метались
в голове. Кто прыснул Танечке в лицо из газового баллона? Кому, зачем и  для
чего это было нужно? Случайность?.. А  почему  такой,  словно  передавленный
голос у Валерия? Почему он дважды сказал "жить будет", явно  повторяя  слова
врачей? Почему? Почему? Почему?
   Зазвонил телефон. Я бросился к нему, схватил трубку.
   - Да!..
   И в ответ - бархатный голос:
   - Не потревожил? Тогда добрый  вечер.  Это  Юрий  Денисович  рискнул  вас
побеспокоить.
   - Побеспокоили. Какие проблемы?
   - Проблемы у вас, уважаемый друг. У вас. Трефы с пиками сбросили в прикуп
на станции Ростов. Это вам известно?
   - По техническим причинам. Узнавал.
   - Один вагон действительно с треснутым ободом. А почему  задержан  с  ним
вместе второй? Узнавали?
   - Одна накладная на оба вагона.
   - Допустим. Однако вам, уважаемый друг, придется отправиться в  Ростов  и
протолкнуть оба вагона до станции назначения. Иначе известный  вам  документ
внезапно появится в ФСБ.
   - Слушайте, Юрий Денисович, у меня с женой несча-стье. Она в больнице...
   - Это не несчастье. Это - предупреждение.
   И - короткие гудки.
   Предупреждение?.. Это в корне меняло дело. Это была уже не случайность, а
сознательный и очень расчетливый удар по  моему  самому  больному  месту.  И
самому незащищенному. Противник знал, куда и как  бить,  чтобы  его  пики  с
трефами принесли ему баснословные барыши.
   Спать я так и не ложился, понимая, что все равно не усну, только намаюсь.
В семь утра наконец-таки позвонили в дверь, я  открыл  и  увидел  Валерия  с
лицом странным, измятым и каким-то потерянным, что ли.  Он  молча  прошел  в
квартиру, молча снял плащ.
   - Ну, что там?
   - Там - плохо, крестный, - тихо сказал он. - У  тебя  водка  есть?  Давай
врежем по стакану, а то, боюсь, не все ты выдержишь.
   - Она жива?
   - Она жива. Не в этом дело. Наливай  водку,  остальное  -  после  доброго
стакана.
   Спорить с Валеркой было бессмысленно: он был упрям и стоял  на  своем  до
конца. Поэтому я покорно достал бутылку, два стакана, разлил их под обрез, и
мы выпили.
   - Ну? Рассказывай.
   Валерий долго молчал, крутя стакан в  руке.  Потом  сказал,  не  поднимая
глаз:
   - В нее плеснули серной кислотой, крестный. Плеснули на голову,  но  одна
струйка стекла на лицо по прядке. Она ведь носила прядку над  левым  глазом.
Так глаза нет больше. Выжгло его. И по всей левой щеке...
   Он вдруг замолчал, протянул стакан.
   - Наливай.
   Я налил просто потому, что у меня не было ни слов, ни  сил.  Я  отупел  и
одеревенел настолько, что требовалось время, чтобы я  снова  стал  человеком
разумным.
   Валера залпом выпил второй стакан, аккуратно, без стука поставил  его  на
стол.
   - Но она будет жить, крестный. Будет. Это я тебе говорю. И  это  -  самое
главное.
   - Я утром поеду к ней.
   - Нет, ты никуда не поедешь. Танечка очень просила, чтобы ты не приезжал.
   - Почему? Как так - не приезжал? Я же люблю ее. Люблю!
   - Дурак ты, крестный, - вздохнув, сказал Валера.  -  И  она  тебя  любит,
понимаешь? А она  -  женщина,  и  пока  ей  не  пересадили  кожу,  она  тебе
показываться не хочет, это ты, надеюсь, понимаешь?  Женщина  она.  Настоящая
женщина, не то что эти вертихвостки кругом.
   И я понял, что и Танечка права, и  он  -  прав.  И  мы  замолчали.  Потом
Валерий молча поднялся и направился на кухню.
   - Куда ты?
   - Жрать хочу. Есть что в холодильнике?  Я  приготовлю,  ты  сиди  покуда.
Привыкай к новостям.
   И вышел.
   А я ни о чем не мог думать. Я не мог собрать мысли для  того,  чтобы  ими
пользоваться. Предо мной стояла Танечка. Моя  Танечка.  Моя  рыжая  Танечка,
которая однажды надела паричок...
   Стоп. Не понимаю, почему, но мысли мои встали в строй и опустили руки  по
швам. Паричок. А о нем дважды упоминала Тамара, ненавидя за этот паричок мою
Танечку. Один раз это промелькнуло в записях  Метелькина,  которые  сохранил
несчастный сын его, думая, что это - фотографии.  А  второй...  Второй  -  в
армянском зале ресторана Херсона Петровича, когда я  случайно  отклонился  и
попал в точку, в которой услышал разговор Спартака  с  Тамарой.  Она  что-то
упомянула о паричке, а он ее оборвал, сказав - я ясно вспомнил эту фразу:
   - Оставь свое бабство!..
   А сегодня мне звонил Зыков. Спросил о  застрявших  в  Ростове  вагонах  и
сказал:
   - Это не несчастье. Это - предупреждение.
   Это - предупреждение.  То,  что  искалечили  мою  Танечку,  всего-навсего
предупреждение мне, чтобы не вздумал задерживать вагоны с пиками и  трефами.
Если я этого не сделаю, они найдут способ убить Танечку. Сомнений  тут  быть
не может. Никаких сомнений: деньги сегодня - превыше всех жизней, не  говоря
уже о любви.
   Вернулся Валерий с сковородкой яичницы на сале.
   - Есть будешь?
   - Нет. Слушай, Валерий, если  мы  их  не  уничтожим,  они  убьют  сначала
Татьяну, а потом и нас с тобой. Ты это понимаешь?
   - Понимаю, крестный, - сказал он, с аппетитом поглощая яичницу. -  Я  уже
решил, что делать.
   - Что именно?
   - У тебя есть отличная взрывчатка на заводе.  Я  обмотаюсь  ею,  подключу
взрыватель, приду в их логово и взорву всех к чертовой матери.
   - Ты решил стать камикадзе? С чего это вдруг?
   - Потому что я люблю твою Татьяну. Люблю давно, она об этом не  знает,  а
тебе сказал только потому, что ради такой  женщины  я  готов  взорвать  себя
вместе со всей этой кодлой. Надеюсь, ты не ревнуешь?
   - Тебя не подпустят к этой кодле и на пушечный выстрел. Там очень  охрана
будь здоров.
   - Как-нибудь...
   - Как-нибудь не получится. Туда пропустят только меня, если я сошлюсь  на
застрявшие вагоны. Но при этом ощупают с ног до головы, и вся твоя затея  со
взрывчаткой тут же и закончится, а меня пристрелят в подвале. Это -  первое.
Второе в том, что покуда где-то гуляет взорвавший Андрея  Федор,  мы  должны
остальное пока отложить. Время еще есть, потому что они не могут убить меня,
не получив своих вагонов. Вот его мы и потратим на то, чтобы поймать Федора.
Поймать и наказать так, как ему и не снилось в кошмарном сне.
   - Какое-то время у нас есть... - задумчиво сказал Валера.
   - Андрей  говорил,  что  лучшие  разведчики  -  ребятишки.  Используй  их
пронырливость, если сможешь.
   - Понял, крестный. Это - дело. Посплю часа два и...
   Он внезапно замолчал.
   - Чего ты примолк?
   - Посплю два часа и поеду к  Танечке.  Ты  уж  извини  меня,  но  ей  это
необходимо. А потому я пошел спать. Вернусь  от  Танечки  -  продолжим,  как
говорится, наши игры. Не беспокойся, Федор от нас не уйдет.
   - Да, еще одна новость, - вдруг вспомнил я. -  Ко  мне  заходил  Спартак.
Спрашивал, где Федор, клялся всеми святыми, что в лагере его нет, и, знаешь,
я ему поверил. Ты это учти, пусть парнишки шуруют в других местах.
   - Понял, крестный. Я пошел спать.
   И вправду рухнул на диван, даже не сняв ботинок. Я  его  кое-как  раздел,
накрыл одеялом и стал ждать неизвестно чего.
   2
   Так  мы  объявили  войну.  Войну  противнику,  который  был  заведомо   и
многократно сильнее нас, и если бы узнал о наших планах, нас  бы  уничтожили
быстро, ловко и беспощадно. Отсюда следовал вывод: никому, никогда и ни  под
каким видом не проболтаться о нашей сверхзадаче. О нашем мщении за  женщину,
которую, как выяснилось, мы оба любили.
   Значит,  пока  следовало  играть  в  их  игры.  Играть  безошибочно,   не
переигрывая, но и не поддаваясь без известной  доли  сопротивления.  И  пока
Валера спал, я позвонил Юрию Денисовичу.
   - Не разбудил?
   - А, это вы. - Голос был сонным.  -  Глаза  продрал,  но  уже  соображаю.
Что-нибудь новенькое?
   - Просто хотел доложить, что переговорил кое с кем  в  Ростове.  Так,  по
старым связям. Мой знакомый подробно-стей не  знает,  но  акт  о  выбраковке
вагонов видел собственными глазами. Обещал поговорить с теми,  от  кого  это
зависит, и попросил на это два дня.
   - Два дня - слишком большой срок.
   - Зато это надежно.
   - Ну, что же, - подумав, сказал Зыков.  -  Этот  срок  я  принимаю.  Даже
больше скажу: даю вам четыре дня. Результаты  ваших  переговоров  с  третьим
лицом прошу в обязательном порядке передавать  мне.  Полагаю,  что  мы,  как
всегда, отлично поняли друг друга. Всего наилучшего.
   И положил трубку. Но я был доволен: четыре дня безопасного  существования
нам были гарантированы. А дальше... Дальше видно будет, что и как.
   Валерий три часа проспал, что называется, на одном  боку,  позавтракал  и
поехал в область. А я, естественно, пошел на работу.
   Через два дня Валера вернулся. Танечку из реанимации перевели  в  обычную
палату, сейчас подлечивают, а затем начнется период  пластических  операций.
От свиданий со мной она по-прежнему отказывается, но говорит  это  виновато,
все время повторяя, что я должен ее понять.
   Я ее понимал, что было, в общем-то, не удивительно. Удивительным было то,
что с Валерием мы любили одну женщину,  а  ревности  к  нему  я  никакой  не
испытывал. Не могу объяснить, почему это так, но  д