Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
ов не любил, если в них не принимал гостей. На полевые
работы - впрочем, как и на службу вообще - он ходил, как на парад. В белой
рубашке с галстуком, но - в кирзачах. Это было его делом. Главным ДЕЛОМ, тем
самым, чем он жил прежде всего всей своей неугомонной душой.
Неугомонность требовала неординарности, и он вскорости ввел скользящий
индекс премиальных, которые платил только женам своих работяг. Женам, а не
самим работягам, и самое удивительное заключалось в том, что работяги
помалкивали, а жены правили бал дома. Индекс предусматривал не только
качество проделанной работы, но и отношение к ней. Пришел под хмельком -
долой пять пунктов из пятнадцати, перечисленных на специальной доске
премиальных в конторе. Опоздал на работу - долой еще три пункта. По твоей
вине сломалась машина - сразу все пятнадцать. По субботам с утра директор
совхоза лично рассчитывался с женами своих работяг, терпеливо разъясняя,
почему одна получает меньше соседки или наоборот. И жены гоняли мужей куда
энергичнее и суровее бригадиров.
Это дерзкое новшество не могло пройти незамеченным, и Киму влепили
выговор по требованию райкома партии... Он расстроился и разыскал меня в тот
же день.
- Скотный двор мы построим, а не социализм, с таким отношением к труду, -
объявил он с порога. - Водка есть?
Водка, естественно, нашлась, а райком снял с Кима выговор по результатам
уборочной. С той поры у него пошла чересполосица: выговор - благодарность в
виде снятия выговора - орден за трудовые достижения, а потом почему-то -
снова выговор, и снова-здорово, как по-русски говорится. Усвоив это, Ким
перестал расстраиваться, но от самостоятельности так и не избавился.
Но это так, между прочим. Главным для меня было все же то, что в период
его затяжной страды мы не виделись, и это, признаться, меня огорчало куда
больше, чем Кима - его партийные выговоры. Однако свято место пусто не
бывает, и в отсутствие Кима у меня появлялись иные... нет, наверное, не
друзья - это было бы слишком.
Лялечку после свидания с еловым спецпредставителем рыцарей революции я,
естественно, из обихода вычеркнул. Просто так ответил на ее очередной
звонок, что она больше и не возникала. Но приятели и даже приятельницы у
меня иногда появлялись. И не представить их я не могу, потому что тогда
последующее станет непонятным.
3
Моя бывшая Тамарочка прибежала ко мне на второй день прибытия к родным
пенатам в слезах искренней радости. Я очень испугался, что она станет
просить прощения и, не дай бог, вернется. Но она оказалась лучше, чем я
предполагал. Во всяком случае - искреннее. Не заикнулась о собственной
ошибке и не предложила тут же познакомиться с ее новым мужем и распить
мировую. Просто радовалась, что я вернулся целым и невреди... Пардон,
вредимым, но - так сказать. И еще радовалась, что в порыве комсомольского
энтузиазма не сдала мою квартиру.
- Я - дура, дура, дура.
С ее комсомольским красавцем я, естественно, вскоре познакомился:
Глухомань - пространство тесное и пересекаемое. На первом же активе - а я
был и остался его членом, поскольку как бы воскрес, - ко мне подошел
здоровенный битюг спортивного вида и располагающей наружно-сти, улыбнулся
белоснежными зубами и сказал:
- Здорово. Новый муж. Не серчаешь?
- Не серчаю, - сказал я.
- Поступаешь верно и, главное, разумно, - сказал он. - Спартак.
- Спартак - чемпион! - бодро ответил я.
- Да нет, это я - Спартак. Имя такое.
Ну, покалякали и расстались. И всегда после этого приятно калякали и еще
приятнее расставались без взаимных обязательств. И такая позиция мне
нравилась, поскольку была точной, а следовательно, мужской, потому что легко
отстреливалась от возможного противника ничего не значащими словесными
очередями.
Должен признаться, что я к новым знакомствам никогда особенно не
стремился. Не умею я их безмятежно завязывать, не способен травить анекдоты
в перерывах и поддерживать мужской подвыпивший треп в банях. Не дано мне
этого от природы, я, так сказать, обделен ею, что уж тут поделаешь. В этом
есть и нечто хорошее, потому что спасает от обрастания неинтересными людьми.
То есть в какой-то момент - скажем, разопрев в баньке и охладившись пивком,
- кажется, что твой случайный сосед по бутылке и остроумен, и интересен, и
даже загадочен, что ли, но что-то внутри тебя удерживает. А потом
выясняется, что он - редиска в полном смысле слова. Внутри трухлявая, зато
сверху - красная, как конь на какой-то картине. Но порой происходят события,
весьма сходные, но - как бы с обратным знаком. И вот тогда я этот знак -
чувствую. Ей-богу.
4
К тому времени, о котором веду речь, наши глухоманские железнодорожные
мастерские разрослись настолько, что потребовали штатной должности главного
инженера. Полагаю, что там начали клепать не только рессоры и чинить не
только вагонные двери, но и сами мастерские, как объект стратегический,
облагались как бы дополнительным производственным налогом, каким тогда
облагались все более или менее годные фрезерные или токарные станки. Наша
макаронная фабрика, к примеру, и до сей поры старательно перевыполняла план
по винтовкам и винтовочным патронам, хотя от них уже ломились склады.
Но это так, к слову. Необходим абзац, чтобы не запутаться в собственной
карьере.
Дело в том, что аккурат к тому времени меня назначили главным инженером
по выработке всех глухоманских макарон. В том числе и калибра 7,62, но в
отдельных охраняемых корпусах за колючей проволокой, в которых я до сей поры
и трудился. А теперь переехал в кабинет главного инженера. С секретаршей,
персональной машиной и шофером при ней. Так вот, о секретарше Танечке...
Когда мне выделили эту штатную единицу, я позвонил знакомой секретарше в
райисполком и спросил, нет ли у нее на примете толковой девочки. Чтобы знала
делопроизводство, умела вовремя подать кофе посетителю и, главное,
помалкивать, поскольку производство у меня все же было комбинированным.
- Ты экстрасенс? - весело спросила она.
- Не знаю, не пробовал. А в чем дело?
- А в том, что неделю назад мы выпустили первых слушательниц курса
секретарей-стенографисток. Есть там одна девочка, чудо, если его уже не
забрали.
Чудо не забрали, и оно появилось у меня в кабинете утром следующего дня.
И в кабинете сразу стало светло, будто внесли светильник в сто тысяч свечей.
А вошла просто-напросто рыжая девочка. То есть рыжее не бывает: от нее и
шел какой-то странный свет в сто тысяч вольт.
Нет, о секретарше Танечке все-таки - потом. Сначала о неожиданном
знакомстве, переросшем в добрую мужскую дружбу.
На очередном райкомовском совещании первый секретарь представил нам
коренастого черноусого мужика в отутюженном костюме:
- Главный инженер железнодорожных мастерских нашей Глухомани Кобаладзе
Вахтангович... Виноват, Вахтанг Кобаладзевич.
Тут все заржали, и громче всех - сам Кобаладзе:
- Армянский анекдот!..
- Вахтанг Автандилович, - нахмурившись, сказал секретарь. - Извиняюсь,
товарищ Кобаладзе. Очень извиняюсь.
Признаться, меня всегда воротит, когда просят прощения в такой, очень уж
нашей, советской, что ли, форме. "Извиняюсь", насколько мне известно,
означает "извиняю себя", а совсем не "прошу вас меня извинить". Но это так,
к слову. Ворчун я африканского образца. Вахтанг был не из обидчивых.
После совещания по традиции направились в баню. И там, еще в парной, ко
мне подошел новый главный инженер железнодорожных мастерских.
- Слушай, давай взаимно спинки потрем. Как смотришь?
- Нормально.
Я его надраил, потом - он меня. И удивился:
- Почему шрам, где сидишь?
- На гвоздь в детстве напоролся.
- Ай-ай. Бывает.
И отошел. А в предбаннике, где, как положено, и стол уж был накрыт,
оказался рядом.
- Не возражаешь?
- Давай выпьем, - я улыбнулся. - За спинки.
- За бронеспинки, - поправил он.
Чокнулись, выпили. Вахтанг сказал: "Вах!.." И пояснил:
- Знаешь, почему Россия пьет?
- А Грузия - не пьет?
- Зачем вопросом на вопрос отвечаешь, батоно? Ответом лучше отвечать...
- Веселие Руси есть пити. Это еще Владимир Красное Солнышко приметить
успел.
- Тогда все могло быть: история. А теперь - грусть, а не веселье. А
знаешь, почему грусть? Потому что водку Россия пьет. А водка с каждой рюмкой
вкус отбивает, и тебе кажется - очень вкусно, пока под стол не свалишься. А
вино само тебе говорит, когда невкусным становится. Почему, знаешь? Потому
что водка - мертвая жидкость, а вино - живая жидкость. У нее голос есть. И
наше застолье - всегда веселье. Тамада хорошие тосты говорит, люди смеются,
песни хорошим хором поют. А в России сразу же выясняют: ты меня уважаешь?
Обиделся?
- На правду не обижаются.
- Тогда не зови меня Вахтанг Автандилович. Длинно, а что длинно, то и
скучно. Зови просто: Вахтанг.
Так у меня появился еще один друг. Чрезвычайно общительный, никогда не
унывающий, всегда с готовностью идущий навстречу. Они быстро сошлись с
Кимом, причем сошлись настолько, что я порой ревновал их как вместе, так и
каждого в отдельности.
У Вахтанга была семья: жена Лана и двое парней-погодков, школьников
старших классов. Как только Вахтанг получил квартиру, все семейство сразу же
переехало в нашу Глухомань, и мы собирались по очереди то у Кимов, то у
Кобаладзе. И, признаюсь, мне в грузинском доме было проще, чем в корейском.
Не потому, что я предпочитаю грузинскую кухню корейской (поверьте, хорошо
приготовленное тхе не уступает шашлыку), а потому, что Ким был по характеру
чудовищно пунктуален, а Вахтанг - совершенно непредсказуем.
Однако пора и абзац перекурить. К чему, спросите? Ну уж это - совершенно
особая статья.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Что от афганской войны останется, когда последний, кто был там, помрет?
"Груз-200". "Черный тюльпан" для потомков останется. Только и всего для всех
осиротевших семей. Да и для нас тоже.
Я об этом подумал, когда первые два цинковых гроба из никому не ведомого
Афганистана достигли нашей Глухомани. По общему счету - три, но первый был
самодельным во всех смыслах, а эти два оказались профессиональными. Ладно
сделанными, аккуратно. Стало быть, в Афгане у нас кто-то старательно
трудится, производство налажено вполне профессионально.
Хоронили глухоманских афганцев с пышной торжественностью, скорбью,
цветами, оркестром, официальными речами, траурными залпами и последним
маршем взвода комендатуры. А могилы им определили рядом с кенотафом Славика,
и первый секретарь райкома объявил, что отныне здесь заложена аллея Героев.
- Значит, продления ждет, - шепнул Ким.
- Какого продления?
- Аллеи Героев. В цинковых гробах.
Я как-то о другом в этот момент думал. О случайном символе этого
героического мемориала, что ли, поскольку начиналась аллея Героев с пустого
самодельного гроба. Но Альберту об этом не сказал, не к месту было. Другое
почему-то буркнул:
- Три "черных тюльпана" - это уже букет.
По Глухомани пронеслись рыдания и поминки, поминки да рыдания. Так
сказать, семейные репетиции перед всеобщим будущим. Но долго репетировать
завтрашнее горе нам не случилось, потому что его заслонило Официальное
Сообщение. В газетах, по телевидению и по радио передавали одно и то же.
Слово в слово.
Наши бдительные стражи границ сбили шпионский самолет-разведчик. Он
вторгся в священные советские небеса, не отвечал на запросы, и истребители
вылетели на перехват. Враг вздумал бежать в Японию, но не тут-то было.
Простой советский ас своевременно нажал какую-то кнопку, и воздушный пират
рухнул в морские волны.
Таков прямой перевод с эзопова языка наших официальных сообщений. Так
сказать, голый подстрочник. В ярких одеждах официоза все выглядело куда как
героически.
Однако в те времена уже существовали многочисленные вражьи голоса,
которые жадно слушали наши особо любопытные граждане. Обычно голоса
действовали розно, но тут слились в едином хоре, растолковав заключенным за
железным занавесом, что сбитый ракетой самолет был пассажирским. И совершал
обычный рейс из Аляски в Корею. Но что-то там на его борту не заладилось с
приборами, почему он и не мог ответить на наши вопросы. И погиб молча, унеся
на дно Японского моря более двухсот шестидесяти человеческих жизней.
Тут уж отмалчиваться нашим властям стало затруднительно, и средства
массовой информации сквозь зубы признали, что самолет и вправду был,
во-первых, пассажирским, а во-вторых, корейским. Однако экипаж его по
тайному сговору с американскими спецслужбами заодно с обычным рейсом
выполнял и некое шпионское задание. Так что очень, конечно, сожалеем, но
закон есть закон, и наши отважные ястребки действовали в строгом
соответствии с боевым приказом, отданным на совершенно законных основаниях.
2
У нас, в Глухомани, тоже слушали не только громкие официальные сочинения,
но и тихую несладкую правду. Власть упорно глушила вражьи голоса на всех
волнах, тратя уйму денег, но, чем дальше от Москвы, тем меньше было
глушилок, а следовательно, и слушать было легче. И я слушал, и Вахтанг
слушал, и Ким слушал тоже. Только Киму слушать было куда больнее, чем нам. И
мы всеми силами избегали лобовых разговоров об этом
истерически-патриотическом государственном преступлении. Отвратительном не
только потому, что погибли ни в чем не повинные люди, но еще и потому, что
это преподносилось народу с газетных страниц и телевизионных экранов в
качестве образца самоотверженного служения отечеству. Почему и летчик,
сбивший рейсовый самолет, был награжден за отвагу и мужество орденом, что
колокольным звоном звенело во всех квартирах нашей Глухомани.
Вероятно, под свежим впечатлением от этих фанфарных восторгов Вахтанг,
угрюмо молчавший во время нашей тусклой беседы ни о чем, вдруг объявил:
- Совесть куклой-неваляшкой должна быть. Как хочешь ее валяй, как хочешь
опрокидывай, а она все равно вскакивает. Опять положишь - опять вскакивает.
Хоть на бок, хоть на спину клади. Умные игрушки люди для дураков
придумывают.
- Золото в души людские с детства заливать надо, чтобы повалить их было
невозможно, - очень серьезно сказал Ким. - Нравственность и есть то золото,
которое нашей совести завалиться не позволяет. Она у каждого лично долж-на в
душе быть, у каждого, чтобы никакой приказ твою совесть не обрушил.
- Военный приказ нельзя не выполнить, - возразил я, ощутив вдруг
шевеление отставных капитанских погон на плечах и бурскую пулю в заднице. -
У меня на фабрике патриоты орут, что все, мол, правильно, что так и надо,
что, мол, война на носу, а у нас - мягкое подбрюшье...
- Опрокинули нашу нравственность, - горько сказал Ким, не слушая меня. -
Опрокинули. Значит, все золото вытопили из наших душ. Одно дерьмо осталось.
А его как угодно валять можно. Хоть на бок, хоть на спину. Как вла-стям
удобнее, так и валяют.
- Ты не прав, батоно, - Вахтанг несогласно покачал головой. - Есть
капиталистическое окружение, понимаешь?
- Афганистан, по-твоему, тоже капиталистическое окружение? - Ким тяжело
вздохнул.
- Наши южные границы - мягкое подбрюшье всего нашего Союза, на заводе
недаром о нем вспомнили. И вражьи голоса недаром так его и называют.
- Так сделайте его крепким подбрюшьем, и дело с концом. Зачем наших ребят
в Афгане гробить?
- А Афганистан американские империалисты займут, да? Нет, батоно, извини,
но так поступить нельзя. Они же к нашим границам выйдут. Вплотную! Нужно,
чтобы между нами какая-то прокладка была, понимаешь? Как это называется...
- Предполье, - сказал я.
- Предполье! - подхватил Вахтанг. - Нужно создать там наш режим с помощью
ограниченного контингента. А потом - Афганскую Советскую Социалистическую
Республику. Шестнадцатую. Это называется геополитика. Гео!
- А самих афганцев мы спросили? Может, им совсем не хочется быть
советской республикой, в гэ это наше не хочется. Почему мы никогда народ не
спрашиваем, чего он хочет? Почему пастухов меняем, как нам хочется, а не
баранам?
- Может, потому, что - бараны? Нехорошо, конечно, так о народе думать, но
почему не понимают, что это - для их же пользы?
- И много пользы принесла советская власть твоей Грузии?
- Дружбу принесла! - вдруг раскрасневшись, выкрикнул Вахтанг. - Всем
принесла, всем народам. Машины выпускаем, чай собираем, урожай снимаем,
гостей принимаем, декады грузинского искусства в Москве празднуем! Зачем так
говоришь: что принесла, что принесла... Нехорошо так говорить.
- Моему народу она тоже декаду выделила, - сказал Ким. - Крымским татарам
выделила, чеченцам, калмыкам, немцам Поволжья, туркам-месхетинцам - сам
можешь список продолжить, Вахтанг. Длинный он очень, всех, кого декадами
осчастливили, и не упомнишь.
- А зачем врагам помогали?
- Каким врагам?
- Фашистам! Все же в газетах тогда объяснили!
- Те газеты ты запомнил, - усмехнулся Ким. - А то, что Хрущев на
двадцатом съезде признал, запомнить уже не смог. Не тем твоя голова была
забита, места для правды в ней не осталось.
- Не потому! Не потому! - горячился Вахтанг. - Опять неправильно
говоришь. Хрущев народ наш поссорить хотел, единства его лишить, за это
партия его и сняла с поста Генерального секретаря. Перед лицом беспощадного
врага...
- Врагов все ищешь, - вздохнул Альберт. - Вот и завалилась твоя неваляшка
в твоей душе. Значит, дерьмо там, а не золото. Было бы золото - не
завалилась бы. Устояла.
- Зачем говоришь, что дерьмо в моей душе? Зачем так нехорошо говоришь? Я
- за дружбу. За великую дружбу между всеми народами...
- Брэк!.. - сказал я.
Замолчали. Но пыхтели оба несогласно, и мне пришлось сбегать за эликсиром
русского миролюбия. Сбегал. Выпили, я завел какой-то вполне нейтральный
разговор, и внешне все вошло в колею. Но Альберт был хмур и озабочен, а у
Вахтанга глаза подернулись грустью.
3
С утра следующего дня пошли сплошные дожди. Будто где-то прорвало. Дожди
были теплыми, грибными, но почва подмокла, и тяжелые трактора срывали ее со
всех возвышенностей. Ким вынужден был прекратить работы и как-то утром
прикатил ко мне на казенной "Ниве", поскольку своей машины у него не было.
- Вчера борова пришлось заколоть. Внепланово. Зови Вахтанга, поехали
шашлык жарить.
Однако Вахтанга мне уговорить не удалось: он хмуро сослался на служебную
занятость. Так ли то было в самом деле или не так, я не знаю. Ким
посокрушался, и в результате мы отправились к нему на усадьбу вдвоем. К тому
времени ему, как директору, выделили для жилья отдельный дом с участком, где
он и приладился иногда что-либо жарить на свежем воздухе, даже если моросит
дождь. Он любил костер, называл его "живым огнем" и утверждал, что все,
изжаренное на нем, несравненно вкуснее любой еды, приготовленной в печке или
на плите.
- Живой огонь. Древняя память о древнем вкусе.
Он в ту неделю оказался один: Лидия Филипповна увезла в пушкинские места
очередную детскую экскурсию. Она делала это два, а то и три раза в год,
загружая в арендованный совхозом автобус всех совхозных ребят, а заодно и
глухоманских, так как свято верила, что историю надо постигать в местах
исторических. С ней вместе поехали и Кобаладзе - Лана с мальчишками. И,
таким образом, мы с Кимом оказались вдвоем на ведро шашлыка