комсомольский  секретарь
оправдывает свое имя. Отважного новатора вызвали в Москву, где он и выступал
по Центральному телевидению. Я не видел этой передачи,  потому  что  у  меня
вдруг стала натуральная макаронная линия и я сутки не вылезал из цеха,  пока
ее вновь не запустили.
   А вскоре все это совершенно уж неожиданным  эхом  отозвалось  и  в  нашей
Глухомани.
   Я не был членом бюро райкома партии. Обычно меня приглашали как гостя, но
в тот знаменательный день не пригласили вообще никого. Я не очень рвался  на
эти партпосиделки, рано освободился и пришел домой  с  благой  целью  убрать
квартиру. И только переоделся в соответствующую этому занятию одежду, как  в
дверь позвонили. Причем весьма нахально: просто вдавили в кнопку палец и  не
отпу-скали  до  тех  пор,  пока  я  не  распахнул  дверь  с  лицом,   слегка
перекошенным от нескончаемого звона. Хотел покрыть от всей глухоманской души
и даже рот уже разинул, но так с ним, разинутым, и остался.
   Передо мной стояла моя Тамарочка вместе со своим гладиатором. И оба сияли
до ушей. И этот самый Спартак держал в руке увесистую сумку.
   - Здорово, отшельник!
   - Нас первым секретарем выбрали!  -  объявила  бывшая  супруга,  сияя  от
счастья.
   - Ну, спешишь, еще обком не утвердил, -  сказал  Спартак,  оттесняя  меня
плечом и проходя в квартиру. - Поэтому и  решили  с  тобой  отметить,  потом
неудобно будет, когда утвердят. Сам понимаешь.
   И начал выгружать на стол бутылки с коньяком и  пакеты  из  райкомовского
буфета.
   Вот так. Такие начинались  времена,  что  и  спартаки  до  власти  смогли
дорваться. По крайней мере, до глухоман-ской.
   Вновь  избранный  первый  секретарь  нашего  богом  забытого  района  был
безмерно счастлив, что,  в  общем-то,  естественно.  И  после  второй  рюмки
поведал мне историю своего неожиданного знакомства с лицом, одно рукопожатие
которого в нашей стране было равносильно срыву финишной ленточки собственной
грудью при забеге на спринтерские дистанции. И Спартак, как выяснилось,  эту
ленточку уволок с Центрального стадиона аж в нашу Глухомань.
   - Представляешь, после  статьи  в  "Комсомолке"  меня  вдруг  вызывают  в
Москву, минуя все областные инстанции. Напрямую!  На  расширенное  совещание
ЦК, представляешь? А мне-то на поезде ехать, а приглашение только за сутки в
Глухомань пришло, а поезд взял да и опоздал. Ну, пока я до Старой площади на
такси долетел, пока меня со списком приглашенных гостей сверяли -  время  уж
тю-тю! Я влетаю в зал, там уже все сидят,  и  я  остановился  в  центральном
проходе, чтобы себе местечко высмотреть. А все почему-то замолчали и на меня
смотрят. И вдруг... Нет, ты только представь себе, только представь! - вдруг
чувствую, как меня кто-то берет за локоток. Оглядываюсь - батюшки, глазам не
верю! - Горбачев! Онемел я, а он мне и говорит:
   - Читал твою статью. Своевременно и правильно мыслишь.
   И крепко жмет мне руку. А  за  ним  -  все  Политбюро.  Рыжков,  Яковлев,
Медведев, Крючков... Ну все, словом!  И  каждый  мне  руку  жмет.  Каждый!..
Крепко жмет,  представляешь?  По-мужски.  А  потом  все  Политбюро  из  зала
поднимается на сцену, в президиум. Все присутствующие уже  давно  встали,  в
ладоши бьют. А ко мне распорядитель подходит  и  вежливо  говорит,  что  мое
гостевое место - на балконе. В первом ряду  усадили,  а  перед  перерывом  -
опять распорядитель:
   - Михаил Сергеевич просил передать, чтобы вы готовились. Он вам  слово  в
прениях предоставит.
   -  Представляешь  положеньице?  Совещание  Центрального  Комитета   нашей
партии, а мне - выступать без подготовки! Но... Но подумал я и - успокоился.
Новое мышление? Новое! Ну, так я вам и выдам это новое! Но сначала - выпьем.
   Сначала - выпили. Закурил он  вместо  закуски  -  сиял  уж  очень,  прямо
светился. И - с места в карьер, как призовой жеребец:
   -  Что  главное  при  новом  мышлении?  А  то,  чтобы  в  нем  старое  не
просвечивало. Сообразил я это и рванул с трибуны... О чем, как по-твоему?  О
свободе слова! Публичного, печатного, средств массовой информации. В  общем,
о свободе всех слов, вот так. Что  тут  началось!  Лигачев  на  меня  баллон
покатил, а Михаил Сергеевич -  стоп!  Правильно  глубинка  мыслит,  пора  уж
перестать бояться правду говорить, потому  что  только  на  правде  и  можно
настоящий социализм построить. С  человеческим  лицом.  А  после  остановил,
снова руку пожал, и вот сегодня, как говорится, результат. Первый  секретарь
нашего Глухоманского райкома по рекомендации самого Президиума ЦК!
   Засмеялся Спартак наш, и Тамара бывшая засмеялась,  и  я  почему-то  тоже
засмеялся. Из солидарности, что ли?  Или,  того  хуже,  из  нашей  холопской
привычки начальству подхахатывать, когда на них смешок вдруг напал? Наверно,
так оно и было, но и о другом я тогда думал. Я думал, что Спартак этот -  не
воин, мечом перепоясанный, а пройдоха, момент  вовремя  учуявший.  И  что  с
такими первыми секретарями грохнется вся наша Глухомань в тартарары...
   Ну, отметили, ну, порадовались (они, естественно, порадовались), ну, ушли
они.
   А квартиру я уже после их ухода убирал. Я  за  ними  убирал,  потому  что
бывшая  моя  супруга-макаронщица  стала  теперь  первой  леди  всего  нашего
Глухоманского королевства, сказав еще за три рюмки до ухода:
   - Ты прибери тут, ладно? Сам понимаешь, времени у нас теперь в обрез!..
   Вот такой абзац.
   Ну, убрал, конечно. А убирая, понял, что  это  ведь  она,  Тамарочка  моя
бывшая, уговорила своего Спартачка явиться ко мне с  коньячком  и  закуской.
Утвердиться ей надо было, а не ему. Восторжествовать и самой себе доказать -
ну, и мне заодно, - что правильно она поступила, бросив меня при  первой  же
легальной возможности.
   4
   Спартака утвердили в избранной должности без всяких  проволочек,  чего  и
следовало ожидать. А вот того, что меня намереваются отправить в  отпуск  не
тогда, когда я этого хотел, а  когда  чиновникам  главка  будет  сподручнее,
этого ожидать не следовало, но именно так и произошло. Мне позвонили  аж  из
самой Москвы и сказали, что с первого числа грядущего месяца я иду в отпуск.
Я расценил это как шутку, соответствующую числу и месяцу, но оказалось,  что
приказ кем-то там уже подписан и отмене не подлежит. После долгих  перепалок
по  телефону  за  счет  державы  мне  удалось  договориться  об  отпуске  на
пятнадцать дней сейчас, а остаток - когда сам того пожелаю.
   Новый первый принял должность - или как там у них это называется - и  тут
же собрал весь партхозактив района. Я намеревался уклониться  под  предлогом
недовыполнения стреляющей продукции, но моя бывшая Тамарочка позвонила лично
и лично попросила поприсутствовать. И я поприсутствовал, но...
   Ох, хо-хо... Абзац.
   Спортивный Спартак, что естественно, бодро излагал свои  грядущие  планы,
стараясь при этом избегать какой бы то ни было критики в  адрес  предыдущего
руководства нашей Глухомани. Теперь думаю, что  не  вследствие  свойственной
ему корректности - чего не было в нем, того и не могло вдруг оказаться, -  а
так, на всякий случай: не ищи сам себе врагов - завет  известный.  Но  кроме
универсальных специалистов решительно по всем направлениям  деятельно-сти  -
то  есть  собственно  партийных  работников  -  в  зале   присутствовали   и
специалисты, с которых потом гнали стружку на точно таких же  совещаниях.  Я
имею в виду хозяйственников, которые в нашем районе существовали в двух, так
сказать,  ипостасях,  представляющих  промышленные  и   сельскохозяйственные
интересы. Смычка смычкой, но  эти  интересы  всегда  ревниво  защищались  их
представителями. И когда представителям надоело намекать  новому  первому  о
своем существовании, они спросили его откровенно о  завтрашних  приоритетных
направлениях его хозяйственной деятельности.
   Мне стало любопытно, как же это он выкрутится,  чтобы  своим  ответом  не
напрячь раньше времени ни овец, ни тем паче - волков. А он-таки выкрутился:
   - Знаете, есть такое народное присловье.  Всех  баб  не  перелапаешь,  но
стремиться к этому нужно.
   Резануло меня это на официальном собрании громко опубликованное "народное
присловье". Любую ругань - особенно к месту  -  могу  спокойно  вынести,  но
пошлость -  извините.  Пошлость  -  комок  грязи,  посланный  лично  в  твою
физиономию. Но  мужики  по-жеребячьи  заржали,  а  три  присутствующие  дамы
смущенно, но весьма поощрительно заулыбались, и  глазок  не  потупив.  А  я,
признаться, скис. И в скисшем виде кое-как досидел до конца.
   Настроение казалось подпорченным надолго, но уже на  следующий  день  его
подправил  неугомонный  Метелькин.  Он  опубликовал  в  своей  газете   гимн
Глухомани, снабдив его пояснением, что  слова  -  его,  а  музыка  народная.
Насчет музыки ничего сказать не могу, но припев я почему-то запомнил:
   Эври боди копаюсь в огороде,
   Эври боди при всем честном народе.
   Эври боди среди Ванюш и Мань
   Вечно славься наша Глухомань!..

   Старые партийцы почему-то возмутились и стали жаловаться в райком устно и
письменно, группами и в одиночку. Спартаку пришлось объявить  творцу  устный
выговор, и дело с гимном заглохло.
   А тут у Кима началась лихорадочная подготовка  к  внезапно,  как  всегда,
нагрянувшей весенней  страде.  Он  пропадал  то  в  полях,  то  в  ремонтных
мастерских, то где-то у кого-то что-то выбивал - без этого, как известно, ни
одно хозяйство у нас прожить не  в  состоянии,  -  и  мне  некому  оказалось
поплакаться в жилетку. А без этого  процесса  русский  человек  существовать
просто не может. Натура наша холопская этого требует.
   (Обращали внимание, что в Америке, равно как и  в  Европе,  знакомые  при
встрече на вопрос:  "Как  поживаешь?"  отвечают  всегда  одинаково:  "Все  в
порядке". А мы как  отвечаем?  Да  никак,  потому  что  немедленно  начинаем
жаловаться. Зарплата маленькая, крыша течет, жена хворает, суп вчера прокис.
Мы живем по разным стандартам, и тут уж ничего  не  поделаешь.  Об  этом  мы
тогда много толковали на своих кухнях. Советская кухня - основная территория
не только нашей свободы, но и  нашей  революционной  деятельности.  Особенно
если кухня - малогабаритная и все чуть ли не друг у друга на коленях  сидят,
двери закрыты, а вода хлещет изо всех кранов. Мы, конечно, передовые,  но  -
всегда за спиной еще более передовых.)
   А тут обладатель лучшей  в  Глухомани  жилетки  полно-стью  погрузился  в
сезонный энтузиазм. Вот ведь еще одна загадка русской души:  тысячу  лет  на
этой земле живем и каждую весну регулярно удивляемся,  что,  оказывается,  к
севу готовиться надо. Ну, что ты будешь делать с таким стихийным  бедствием?
И если бы с одним, а то ведь с двумя сталкиваться приходится. С посевной и с
уборочной: она ведь тоже  -  как  гром  среди  ясного  неба.  Отсюда  -  два
загадочных ежегодных русских сражения: за то, чтобы посеять, и за то,  чтобы
убрать. По  двадцать  часов  вкалываем,  и  родная  пресса  не  устает  нами
восхищаться: "Битва за урожай!.."
   Так вот, желанной кимовской жилетки под рукой не оказалось, и я  пошел  в
грузинское семейство. Там плакаться было сложнее, поскольку Вахтанг никак не
мог понять, почему мы постоянно ищем того, кто  нас  уважает,  но  никак  не
можем научиться уважать сами  себя.  Это  не  соответствовало  его  веселому
грузинскому нраву, а кимовскому, как ни странно,  соответствовало,  так  как
после высылки в Казахстан и сурковой диеты он начал лучше  понимать  русскую
потребность излить обиженную душу.
   Мои  грузины  очень  обрадовались  моему  внеплановому  посещению.   Лана
побежала на кухню что-то там готовить, футболисты - за ней, а Вахтанг усадил
меня в лучшее - впрочем, и единственное - кресло и стал расспрашивать.  Как,
мол, дела, как здоровье, как успехи.  Ну,  а  я  в  соответствии  с  русской
натурой начал тут же скулить по поводу нежданного отпуска.
   - И куда ехать прикажете?  В  Черном  море  купаться  -  себе  дороже,  в
Прибалтике - ветра и холодина. Сидеть в каком-нибудь  доме  отдыха  и  водку
пить неизвестно с кем? Так лучше я ее с вами здесь выпью.
   Ну и так далее. Вахтанг очень сочувственно слушал,  но  -  до  известного
предела, после которого перебил:
   - Слушай, зачем расстраиваешься, что ехать некуда? А Тбилиси? Там же  все
цветет, там - всегда вино, друзья и  фрукты.  Тем  более  что  ты  в  Грузии
никогда не был, а это - огромное упущение.
   - Да я же в Тбилиси никого не знаю. Приеду, и что дальше? Здравствуйте, я
ваша тетя?
   - Зачем же тетя? - Кобаладзе широко улыбнулся. - Здравствуйте, я  -  ваша
дядя, дорогой.
   - Какой еще дядя?
   - Мой,  -  почему-то  таинственно  понизив  голос,  проникновенно  сказал
Вахтанг. - Мой, потому что вместе поедем, у меня пять отгулов накопилось.  И
я тебе красавец город покажу. Тбилиси!.. Лучший город в мире, потому  что  -
интернационал. Грузины, осетины, армяне, греки, турки, русские.. Там -  весь
наш Союз! Тбилиси - центр дружбы народов!
   Только потом, потом, позднее  я  понял,  почему  он  таинственно  понижал
голос. Не было у него никаких отгулов, и брал он пять  дней  за  свой  счет,
чтобы не затосковал я в незнакомом Тбилиси в полном одиночестве в первые  же
дни...
   Через неделю мы с Вахтангом вылетели в Тбилиси утренним  самолетом.  Знал
бы я тогда, что возвращаться мне придется одному. Знал бы я тогда...
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   1
   В Тбилиси нам было где остановиться: в переулке за площадью  Ленина  жила
сестра Вахтанга Нина с дочерью-девятиклассницей  Тиной.  Мужа  у  сестры  не
было:  десять  лет  назад  он,  шофер-дальнорейсовик,  разбился  на   горном
перевале. Нина преподавала английский язык в школе и на курсах, давала уроки
желающим, тащила дочку с помощью многочисленных сельских родственников и, по
русским  меркам,  жила  совсем  неплохо.  Квартира  у  нее  была  отдельной,
двухкомнатной, и нам, гостям, по законам грузинского госте-приимства тут  же
предоставили лучшую комнату, в которой я и должен  был  жить  после  отъезда
Вахтанга.
   - Мы вам наш Тбилиси покажем, - говорила, улыбаясь,  Нина.  -  В  Кахетию
свозим, к нашим родственникам.
   - Какое там вино будешь пить! - Вахтанг причмокнул.  -  Вах,  какое  вино
живое!
   За завтраком Вахтанг спросил о племяннице. Он полагал, что она  в  школе,
но Нина не очень весело улыбнулась:
   - Мы уже неделю не учимся. Мы весело митингуем во дворе университета, где
и пропадают мои девочки, вместо того чтобы сидеть за школьными партами.
   - Девочки? - спросил я.
   - У Тины есть подружка Нателла, - улыбнулась Нина.
   Я познакомился с подружками-школьницами,  когда  Вахтанг  после  завтрака
решил  показать  мне  Тбилиси  ("самый  красивый  город  в  Союзе",  по  его
искреннему убеждению). Он вдохновенно слагал саги в его честь, мы продолжали
куда-то идти и как-то само собой оказались на митинге во дворе университета.
   Там было очень много молодежи, но она, вопреки обыкновению, не галдела, а
в уважительной тишине слушала ораторов. Они выступали со ступенек, ведущих в
храм науки, вероятно,  поочередно,  но  я  запомнил  только  двоих.  Рослого
красивого молодца,  говорившего  быстро,  складно  и  длинно,  и  второго  -
поменьше ростом, с живыми насмешливыми глазами. Говорили  они,  естественно,
по-грузински, я ни бельмеса не понимал, но Вахтанг почему-то  не  переводил,
несмотря на все мои просьбы.
   - Я девочек ищу. Уводить их надо отсюда, здесь совсем не до переводов.
   - Почему уводить? Тут самое им место: смотри, сколько молодежи.
   - Потому уводить, что это - Гамсахурдия и  Костава,  -  маловразумительно
объснил мой чичероне.
   Имена были мне незнакомы, но публика знала их очень даже  хорошо,  потому
что то и дело взрывалась аплодисментами и восторженными криками.  Повод  был
для меня непонятен, но Кобаладзе продолжал молча искать девочек.
   - Понимаешь, тут глаза разбегаются, - озабоченно сказал он мне.
   - Оставь, здесь им весело и интересно...
   - К Дому правительства!..
   Набитый молодежью двор заорал на общесоюзном языке, и сразу  же  возникло
какое-то движение. Я опять  хотел  спросить  у  Вахтанга,  что,  собственно,
происходит, но тут он нашел девочек и вступил с ними в жаркий спор, опять же
на грузинском. Судя по всему, девочки не соглашались с его доводами, но  тут
он ткнул в меня пальцем, и они сразу же замолчали. А потом очень уважительно
поклонились и безропотно последовали за Вахтангом.
   - Зачем ты тыкал в меня пальцем?
   - Затем, что ты - наш гость, - ворчливо пояснил он. - А желание гостя для
грузина свято.
   - А какое у меня желание? - настырно допытывался я.
   - Пить живое вино за их здоровье! - объявил Вахтанг весьма категорично.
   Вся молодежь валом повалила со двора, и нам  приходилось  проталкиваться.
Однако вскоре я заметил, что  передо  мной  аккуратно  расступаются  и  даже
что-то говорят, вероятно, призывая идущих впереди уступить мне  дорогу.  Так
постепенно образовался узкий проход, по которому мы и вышли, а я  на  личном
опыте оценил, что такое знаменитая  грузинская  вежливость  по  отношению  к
старшим.
   Мы шли  домой.  Вахтанг  и  подружка  Тины  Нателла  несколько  отрешенно
помалкивали, зато Тина болтала всю  дорогу.  Общительностью  она  удалась  в
дядю, живостью - в истую грузинку, а смешливостью - в  собственный  возраст.
Она расспрашивала о Москве, о театрах и их репертуарах, о том, что танцуют и
какую музыку любят молодые. Я отвечал как мог, не  признаваясь  почему-то  в
том, что живу отнюдь не в Москве, а в Глухомани. Видимо, ощущал подрастающее
женское обаяние и не желал ударить лицом в грязь.
   А дома неожиданно разговор принял куда более серьезный характер. И начала
его молчаливая Нателла:
   - Скажите, пожалуйста,  в  России  знают,  что  у  нас  уже  неделю  идет
молодежный митинг?
   В России ничего об этом не знали, потому  что  все  газеты,  а  заодно  и
телевидение молчали,  как  удавленники.  И  я  об  этом  откровенно  сказал,
поскольку и сам был удивлен столь согласным молчанием.
   - Заговорят! - улыбнулась Тина.
   Девочки  говорили  с  легким,  приятным  для  русского  слуха  грузинским
акцентом, причем у Нателлы акцент еле  улавливался.  А  когда  я  назвал  ее
Нателлой, она смущенно попросила:
   - Пожалуйста, зовите меня Наташей. Я привыкла, меня так  дома  с  детства
зовут.
   - Вот почему ты не согласна с Гамсахурдия, - тотчас же подхватила Тина. -
Ты русифицирована больше, чем все московские грузины, вместе взятые.
   - Я не поэтому с ним не согласна, совсем не поэтому, - возразила Нателла.
- Но  ставить  задачей  возрождение  грузинского  флага  и  гимна  я  считаю
недопустимым.
   - Но они же наши!
   - Они - меньшевистские прежде всего.
   - Однако никто из выступавших не предлагал выйти  из  состава  Советского
Союза.
   - Это вопрос времени, - решительно возразила  Наташа-Нателла.  -  Получат
флаг с гимном и тут же потребуют выхода из СССР. Ведь к этому же все идет, к
этому, Тиночка.
   - А почему ты говоришь в третьем лице? - спросила Нина. -  Демонстративно
отстраняешься от фантастиче-ских идей Гамсахурдия и Коставы?
   - Тетя Нина,  вы  мечтаете  о  выходе  из  состава  Советского  Союза?  -
запальчиво спросила Нателла-Наташа. - А вы, дядя Вахтанг?
   - Это же просто юношеский максимализм и желание быть на виду, - улыбнулся
старший Кобаладзе. - Очень уж хочется некоторым почувствовать себя  вожаками
молодежи, вот они и начали играть в нехорошие игры.
   - Ах, дядя  Вахтанг,  если  бы  вы  только  знали,  сколько  студентов  и
школьников уже примкнули  к  этой  игре,  -  совсем  по-взрослому  вздохнула
Нателла.
   - Как это по-русски? - Вахтанг защелкал пальцами. - Поне... Нет. Пона...
   - Понарошку, - подсказал я.
   - В такие игрушки даже понарошку играть нельзя, - строго сказала Нателла.
   - Вы русофилка, Наташа? - спросил я.
   И, как то частенько со мной бывало, как говорится, не вписался в поворот.
Все несколько смущенно примолкли, а Вахтанг