Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Васильев Борис. Картежник и бретер, игрок и дуэльянт -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -
сведений от дозоров. Мурузи поглядывал на меня, потом спросил: - В сражениях участвовал? - Надеюсь вечером ответить на ваш вопрос утвердительно, господарь. Рассмеялся Мурузи. Только хотел ответить, как подскакивает арнаут и что-то негромко ему говорит. - Турки в полуверсте, Сашка, за этим лесочком, - объясняет мне господарь. - Атакуем встречной атакой, у них кони приморились. Под тобой лошадка молодая, но игривая. Особо повод ей не отдавай, она скачку очень любит. Но я отдал, едва турецкий дозор увидел. Тоже был молод и тоже скачку любил. Одного дозорного из пистолета снял, второго игривая моя из седла выбила, с разгону в круп его лошади врезавшись. Азартная лошадка, ничего не скажешь, но заодно и я из седла вылетел. И, слава Богу, вскочить не успел: господарь Мурузи со своими арнаутами следом за мной на боевом галопе в атаку шел... А я лежал, как упал, не шевелясь: этому нас в Корпусе неплохо научили. Лежал и копыта считал: сорок лошадей на четыре копыта - сто шестьдесят конских кованых ног над головой. Когда пронеслись, вскочил и... турка, размозженного конскими копытами, увидел. Не обучался он, видно, в Корпусе для дворянских детей... - Вы давеча спрашивали, господарь, не участвовал ли я в сражениях? - нахально объявляю вечером. - Тогда недосуг было ответить: да, участвовал. Расхохотался Мурузи: - За здоровье моего дорогого гостя русского офицера Сашки Олексина! Ура, господа!.. Три дня я тогда у господаря гостил, три веселых и шумных дня. А потом в Кишинев выехал. Чтобы каждое утро в Канцелярию генерала Инзова являться... На следующее по прибытии утро явился, а мне Смирнов, чиновник Канцелярии, и говорит: - Новость слышали, Олексин? Урсул из крепости сбежал. - Как, - искренне поражаюсь, - сбежал? - Представьте себе, силища какая! Прутья раздвинул, прыгнул в Днестр и поминай как звали. - Может, утонул? - Если бы. За две ночи две почтовые кареты ограблены. Сопровождающие все живы, деньги и ценности исчезли, на дверцах каждой кареты - его визитная карточка. - Визитная карточка? - Дубовая веточка. Вот тебе, думаю, и пари, вот тебе, думаю, и розыгрыш... Или я ничего не понял, или Раевский не все мне говорил, а только вместо озорного пари совсем неплохо придуманный план вдруг явственно обозначился. И характер старого коменданта Тимофея Ивановича учтен, и его влюбленность в пунш по собственному рецепту, и Пушкин для отвода глаз, и я - для сокрушения решеток. И Тимофей Иванович при этом никогда в жизни не признается, что допустил посторонних в крепость, потому как вылетать со службы без мундира и пенсии ему совсем не хочется. Настолько это ему не хочется, что унтеру своему он только три слова произнести разрешит в ответ на все вопросы: "Не могу знать!" И Пушкин - уже в Одессе, и Раевский - на дивизионных сборах, и я - на королевской охоте... (На полях - приписка: Да было ли все это на самом деле? Порою мне кажется, что и не было вовсе, что легенда это, в которую я был вовлечен, а потому и сам же в нее уверовал. Не знаю, не знаю, и спросить уж не у кого...) И еще одно вспоминается - еще до этого, до этого. Костер, я перепелов настрелянных жарю на шомполе, как умею, а за спиной у меня разговор. - Рим сгубила несвобода, но отнюдь не нашествие варваров. Деление собственного народа на патрициев и плебеев лишает гражданских чувств как первых, так и вторых. Пушкин, Раевский и капитан Охотников. Признаться, очень этот капитан почему-то невзлюбил меня, но - терпел. Ну, и я его - соответственно. - Упрощаешь, Владимир Федосеевич, упрощаешь... - Тюремщик меж ними, - вдруг говорит Александр Сергеевич. - Меж патрициями и плебеями непременно тюремщик появляется. Только к одним - лицом, а к другим - затылком. - Любая несвобода есть слабость государства, но никак не мощь его... Это - Раевский. А я слушаю во все уши и перепелов на шомполе во что-то совершенно несъедобное превращаю... ...И почему вспомнилось вдруг?.. 22-е августа. Очень памятный день Утром являюсь в Канцелярию, а мне: - К Его превосходительству. Проводят. Вхожу. Докладываю. - Ваше превосходительство, прапорщик... - Простил тебя Государь, Олексин, - добродушно улыбнулся Инзов, по-отечески. - И повелел служить в Новгородском лейб-гвардии конно-егерском полку. Выезжай немедля. Подорожную и все бумаги на руки тут же выдали, собраться мне было что голому подпоясаться, а попрощаться... С мамой Каруцей расцеловался, с Беллой да Светлой... Всплакнула она над нежданной свободой моей. - Краев у тебя нет, Саша. Ну ни в чем... Еще кое-кому добрые слова сказал. А вот Руфина Ивановича Дорохова в квартире его не оказалось. Но я разыскал его в конце концов. За одним из карточных столов. То ли на охоту вышел Дорохов, то ли на работу - это уж кому как судить. Увидел он меня, нахмурился почему-то. Поначалу показалось, что рассердился даже. Карты отложил и отвел меня в сторонку. Я рассказал ему о новостях, столь радостных для меня, и добавил в конце: - Пригласите за стол, Руфин Иванович. За ним и распрощаемся ко взаимному удовольствию. - Нет, - отрезал он весьма жестко, но - улыбнулся. - Я проигрывать не умею. - А я - не люблю. Чем не пара? - Прощай, патриций, - обнял он меня на дорожку, сказал вдруг: - Я - не мистик, но у меня сейчас такое чувство, что мы непременно с тобою встретимся. (Приписка на полях: Как в воду глядел...) Сентябрь, что ли. Желтая листва Тоскую в своей Антоновке. И потому, как ни странно, еще тоскую, что матушка с батюшкой что-то к своим пенатам не торопятся. А я, признаться, при матушке не могу очередной Марфуше или там Дуняше сказать, чтобы подушки мне на ночь взбила. Ну не в силах. И это пройдя огонь, воду и медные трубы. Боюсь, что утром, с матушкой глазами столкнувшись, лоб ладонью прикрою, что ли... А еще потому тоскую, что в сторону графского особняка сам себе дорогу заказал. Каждое утро Лулу по полям, лугам да опушкам гоняю, но туда - ни под каким видом. Да Лулу и сама не идет, проверял. Понимает. Уверен, что понимает. Батюшка днем усердно хозяйством занимается, а вечерами - мной. С тем же усердием. - Что есть родина и что есть отечество? - Одно и то же. - Ан и нет. Отечество - под ногами. Святая память о доблести и чести предков твоих, а с их помощью и о самой Руси. А родина - место, где родиться довелось да вырасти до осмысления, что родился именно тут. Две березки, сосна корявая за околицей да ракита над прудом. И никуда от сих предметов не денешься, сколько бы ни жил. А коли деться довелось, так о них и тосковать будешь всю солдатчину, как о знаках родины своей. - Ну и слава Богу, - говорю. - И я... И - замолкаю, подумав: а о чем, собственно, тосковал я, скажем, в Бессарабии? Об Антоновке? Нет. Об Опенках родовых? Да тоже нет. О... о Корпусе, что ли? - Вот-вот, - говорит батюшка, будто мысли мои прочитав. - Да ни о чем ты не тосковал по той простой причине, что все твое было с тобой на манер багажа. Отечество, память о великой его истории, которую никакой околицей не ограничишь, потому что ни в какую околицу она и не вмещается. А ведь прав в чем-то мой бригадир, думаю. Не свойственна нашему брату офицеру тоска по чему-то предметному... - Никогда крестьян своих на вывод не продавай, - строго говорит вдруг батюшка. - Только с землей, коли уж нужда заставит. Только с землей, с березками их и прочей видимой атрибуцией. Omnia mea mecum porto ("Все свое ношу с собой"), думаю. Похоже, что так, по себе сужу. Только хорошо это или плохо? Хорошо или плохо?.. Вероятно, я - в основе, что ли, - не самый плохой сын. Из любви к матушке и почтения перед нею - все терплю. И не просто терплю, но и порывы свои ограничиваю. И батюшку терплю, и назидательные беседы его - тоже. В конце концов, на то и дети, чтобы на них выводы из собственных ошибок изливать. ...А может быть... может быть, признаем за каждым право на собственные заблуждения? В конце концов, человек живет только один раз. Ровно - один раз. Странный счет, не правда ли? Очень уж смахивающий на первый пункт какой-то нам неведомой программы... Однако и мое почти ангельское терпение исчерпалось до дна. Почувствовав это, я не стал дожидаться, когда взбунтуется муть души моей, и объявил, что намерен приступить к своим обязанностям ротного командира досрочно, поскольку отпуск, дарованный мне командиром полка, еще не истек. - Нетерпение твое понятно и весьма лестно для меня, - сказал батюшка. - Однако существуют обстоятельства. Обстоятельства поведала матушка: - Вот ужо гостей примем, Сашенька. - Каких еще гостей? Что это я насторожился вдруг тогда?.. - Рассудили мы с батюшкой, что окажутся они для тебя весьма даже приятными. Ничего более не сказала, но улыбнулась как-то особенно. Я велел Лулу подседлать и поскакал неизвестно куда. Обдумывать, что же это за весьма приятные... Не столь важно, каким путем шли мысли мои. Не столь важно потому, что путь был прям, как шеренга линейных на парадном плацу. Приятными гостями для молодежи во все времена являются только их ровесники противуположного пола, какими бы словами эта простейшая истина ни прикрывалась. Аничка была не просто далеко, а как бы за гранью возможного, и, следовательно, таковой приятностью могла быть только ее кузина. Полин. ...Огорчило это меня? И да, и нет, однако совсем не по принципу "на безрыбье и рак - рыба". Любовь к Аничке я замкнул на все замки в душе своей, как Кощей - смертную иглу в ларце. И любовь эта жила в душе, но как бы не имела никакого отношения к худенькой, умненькой и душевно какой-то... какой-то открыто бесстрашной, что ли, Полин. Нет, не пыл страсти телесной толкал меня к ней, а тихое и покойное стремление души. Женщина-друг нужна мужчине нисколько не меньше, чем женщина-любовница, хотя бы просто потому, что другу-мужчине вы никогда не откроетесь столь широко и беспощадно, как другу-женщине. Да никакой мужчина и не поймет вас так, как поймет женщина, если, разумеется, Господь не обошел ее умом и пониманием. Так вот, Полин Господь не обошел... И я не то чтобы повеселел - нет, веселеть мне было не с чего, и тоска моя никуда не делась, все так, и все же... Все же светлее мне стало. Стало кого ждать. ...Ах, как это важно для человека - кого-то ждать. Важнее, чем "чего-то". Уж поверьте мне... Поэтому и спросил не очень обдуманно: - Когда Полин приезжает, матушка? Странно она тогда на меня посмотрела. С долгой и доброй полуулыбкой. - На той неделе ожидаем. Дня на три, а там, может, и на четыре, если понравится им. Сентябрь то был. И уже срединный. Уж и листва звенела на ветру... И не три дня они гостили в моей Антоновке. И - не четыре. А неделю да плюс еще один особый день. Гости загодя казачка прислали, чтобы точно свое прибытие обозначить. Я у казачка дорогу их выведал, Лулу велел подседлать и выехал им навстречу. Признаться, скорее из вежливости, нежели от нетерпения, если, конечно, не учитывать, что вежливость для того и придумана, чтобы порывы нашей искренности скрывать. И в данном случае помчался я не столько из желания Полин поскорее увидеть, сколько из стремления от тоски по Аничке подальше убежать. (Приписка на полях: А может быть, мне так тогда казалось?) Осень сухой выдалась, цветы в полях пожухли и состарились. Зато вовсю цвел бересклет, и я наломал порядочный веник. Сознательно пропустил карету их, в кустах схоронившись, а потом догнал ее и сунул этот веник в открытое окно. И услышал сквозь бледно-розовые сережки бересклета детски восторженное: - Бабушка, это он!.. Карета остановилась, обе дверцы распахнулись. Я с седла спрыгнул, бросив поводья. И поклонился по-французски, шляпой осеннюю траву причесав: - Счастлив приветствовать вас в своем углу! - Это - твоя земля, поручик? - Генерал обнял меня, расцеловал в обе щеки. - Какой предмет, чтобы по чарке выпить, Прасковья Васильевна! - Предмет, предмет. - Генеральша по-родственному расцеловалась со мной, Полин из-за обширных юбок вперед выдвинула. - Целоваться - так со всеми. Полин, зарозовев, щечку подставила, я приложился к ней. Выпили мы по чарке, генерал о здоровье матушки с батюшкой расспрашивает, я что-то отвечаю, а сам, признаться, слушаю, о чем это внучка с бабушкой шепотом спорят. - Ну что с тобой поделаешь, баловница! - в конце концов говорит генеральша Прасковья Васильевна с улыбкой. И - громко, хотя прежде шептались. Будто для посторонних ушей сие предназначено. А Полин, смотрю, вдруг резво этак на козлы лезет. И кричит мне оттуда: - Ко мне - на коне! Я вскакиваю на Лулу, подъезжаю к карете. Полин с козел протягивает мне руки, и я легко сажаю ее впереди себя. - За нами! - командует Полин, как-то очень естественно и невесомо обнимая меня за шею правой рукой. Скачем впереди на легкой рыси. Полин что-то говорит, я что-то отвечаю, странно ощущая, что сердце мое бьется столь же ровно, как билось до сих пор. И наплевать ему на то, что в моих объятьях - милая, хрупкая барышня... * * * Появились мы первыми - карета еще где-то позади громыхала. Родители уже встречали гостей на крыльце, а нас, передовых, увидев, батюшка поспешил навстречу и галантно принял в свои объятья мою то ли добычу, то ли спутницу. И осторожно поцеловал в щечку, хотя я был убежден, что таковое наше появление ему не очень-то понравилось. Брови выдали, заерзав на лбу. Но раздвинул он их по местам, когда подъехала карета. И ничего никому не сказал, а уже на другой день в моей конюшне обнаружилась смирная лошадка, коей доселе здесь не было. А заодно и дамское седло. Видно, в Опенки бригадир мой за ними посылал. - Так оно удобнее, - сказал он наезднице моей вчерашней следующим же утром. - Лошадка смирная, иноходец. Дамская, коли с седлом в комплекте. Четыре дня пролетели в конных прогулках и разговорах. Полин отлично держалась в дамском седле, лошадка-иноходец отлично была выезжена, а я... Я почему-то непрестанно об Аничке думал. Скорее, не столько думал, сколько мечтал. ...Ах, кабы она сейчас подле моего стремени скакала... Не до разговоров бы нам было, Аничка моя... Но мечты мечтами, а разговоры - разговорами. Сказать, что неинтересны они мне были, что с живостью не поддерживал я их, - значит неправду сказать. И поддерживал, и смеялся, и удивлялся, и... И радовался, искренне радовался, что - не один. Что рядом - живая, умненькая, бесстрашная и беззащитная одновременно... кузина. Двоюродная сестра любви моей. - Вы торопитесь жить, Александр? Я часто ловлю себя на том, что - тороплюсь. Что мне жаль стало часов, которые я трачу на сон. Я все время хочу жить. Все время, каждое мгновение! Бывало ли такое с вами? - Не поручусь о прошлом, но и не заручусь на будущее. Рассмеялась Полин. Искренний смех, звонкий, девичий, но... Но не колокольчик. Не колокольчик, серебром своим пробуждающий все силы и все желания ваши. - Не торопи воспоминаний, но догоняй свою мечту? А если нет воспоминаний, но есть в тебе одна мечта?.. Хлестнула свою иноходную кобылку и помчалась вперед. Я Лулу-любимицу никогда не понуждаю следовать желаниям моим: она сама в них разбирается. А я ей обязан: жизнь мою она спасла, из великого оледенения вытащив. И я моей спасительнице только повод отдаю - сама разберется, куда, зачем и на каком аллюре. Умная лошадь - половина судьбы офицерской, как однажды мне батюшка сказал. Расчувствовался тогда бригадир. И понесли нас кони куда-то. Лулу на полкорпуса позади иноходки держалась, гордясь отпущенным поводом, и так скакали мы по поникшим полям. И хотя осень сухою выдалась, утренние росы травы все же положили, листву с деревьев обрушили. Осень есть осень. Слезы года. Я, признаться, так и не успел заметить, когда заяц порскнул из-под копыт кобылки-иноходки. Но лошадка заметила и испугалась. И рванулась в сторону, вдруг на дыбки вскинувшись и выбросив Полин из седла. Это, так сказать, с точки зрения лошади. А с моей - Полин скорее не вылетела из дамского седла, а - выпорхнула, как птенчик выпархивает. И что поразительно - даже не вскрикнула при этом, хотя вскрикивать девицы прямо-таки обожают. И не столь важно, по какой именно причине: от испуга, боли, неожиданности или восторга, вдруг неистово всю натуру их охватившего. Важно, что вскрик девичий - всегда призыв. Требовательная полковая труба. В отсутствие представителей противоположного пола они, заметьте, почему-то не вскрикивают. Призывать некого. А тут - было кому призыв адресовать, а - не вскрикнула. И, откровенно говоря, мне это молчаливое ее терпение очень тогда понравилось. Я возле нее оказался, когда она еще встать не успела. Протянула руку, улыбнулась (по-моему, через силу улыбнулась, внезапный испуг превозмогая), и я помог ей подняться. - Благодарю. - За что же, Полин? За то, что не уследил за вами? - Думаете, вас благодарю? - вдруг тихо сказала она. - Нет. Судьбу благодарю, что встретила вас. Очень это серьезно, что ли, прозвучало, и я, признаться, растерялся. Молча подвел к иноходцу ( или - иноходке, как там по-русски полагается?..), молча усадил в седло. Она невесома была, как пушинка с одуванчика... Записываю не ежедень, кусками, воспоминаниями... Нет, событиями время отмечая. Вечерами мы тоже были вместе. Точнее, от старших отдельно, и на эту нашу отделенность никто из них вроде бы и внимания не обращал. Полководцы в отставке с орденоносными мундирами былые сражения вспоминали, взаимообидчиво споря порою, а матроны о чем-то уютно-семейном меж собою толковали, весьма даже согласно и миролюбиво. И нам предоставлялась полная возможность говорить, о чем душам нашим угодно тогда было. -...Вы помянули о терпении, Полин? Терпение - наследие плоти нашей. Ожидание, когда пройдет боль, например. - Вы говорите о телесном терпении, и в этом - правы. Но я имела в виду терпение души человеческой. Ждать терпеливо не когда что-либо пройдет, а когда - придет. Терпеть и верить, что наступит час откровения души... - Признайтесь, вы тайно пишете стихи. - Грешна ли? - Полин улыбается. - Но - в мечтах, не на бумаге. Проговариваю их себе самой, когда есть что проговаривать. - Проговорите что-нибудь вслух. Для меня. - Когда-нибудь... - Улыбка начинает таять, таять и исчезает окончательно. - Но - нет-нет-нет. - Почему же "нет-нет-нет"? Вы не похожи на ломаку. - Я - не медовый пряник. Увы. Сознаюсь, я не очень ее понимал порою, а может быть, просто не решался понять. За три дня наших ежедневных прогулок Полин менялась на моих глазах. В ней исчезала непосредственность, но посредственностью она быть уже не умела или просто не желала и - странно замыкалась. Словно никак не могла решиться на какой-то уже внутренне решенный ею шаг и - съеживалась, ненавидя саму себя за эту нерешительность. Возможно, что она ожидала встречного шага от меня. Ну, не шага - движения, слова, какого-то взгляда, наконец. Но я был древесно молчалив, гладок и вполне предсказуем, как хорошо обтесанное бревно, и зацепиться ей, бедняжке, было не за что. В тот вечер,

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору