ьмо долго где-то блуждало, ответ пришел только через
два месяца и был коротким, как их супружеская жизнь:
     "Я потеряла паспорт. Советую сделать то же самое",
     Юрий Петрович  не стал  терять паспорт, а  постарался  забыть  об  этой
истории  и  писем  больше  не  писал. Потом пришлось  сдавать  дела, и уже в
Ленинграде  от студенческого товарища Чувалов узнал новость, заставившую его
вновь разыскать утерявшую паспорт жену:
     -- Знаешь, у Марины ребенок.
     Он все-таки разыскал ее. Написал письмо на домашний адрес, и в ответ на
вопрос, не его ли это ребенок, получпл ровно три слова:
     "Все может быть".
     И вот теперь  ему надо было знать правду, как никогда. Знать,  кто  он:
муж или не муж, отец или  не  отец, свободен или не свободен. Но насмешливый
цинизм ее ответов выводил Чувалова из равновесия, и он  только писал письма,
рвал их и писал снова.
     А сейчас он боялся потерять  Нонну.  Здесь  было кого терять, и поэтому
Юрий  Петрович никак не мог  решитьься  сесть  в  поезд  и  приехать  к ней.
Приехать  означало решить: да или  нет,--  а так оставалось еще, спасительное
"может  быть". А тут как  раз из Москвы  прибыл  большой  начальник, и  Юрий
Петрович обрадовался,  потому что  никуда не мог поехать. Три дня он  вводил
начальство  в  курс  дела, а потом  вдруг затосковал и  неожиданно  для себя
объявил:
     -- Тут интересного для тебя мало: леса в основном вторичные. А вот возле
Черного озера сохранился еще любопытный массивчик.
     Сказал и испугался: вдруг согласится?
     -- Опять комаров кормить?
     -- Комаров нет: мошка появилась.-- Юрий Петрович с удивлением  обнаружил,
что уговаривает.-- А массив интересен с точки зрения естественного биоценоза:
как раз твой конек.
     -- Ладно, уговорил,-- сказал начальник, и Юрий Петрович расстроился.
     Прибыв в  поселок,  Чувалов представил  начальство  местным  властям  и
побежал к Нонне  Юрьевне. Сочинял на бегу горячие речи  и  не сразу  поверил
глазам,  увидев  на  знакомых  дверях  амбарный  замок. Потрогал  его рукой,
походил вокруг и пошел к директору школы.
     -- В Ленинграде Нонна Юрьевна. Три дня как уехала.
     -- Когда вернется?
     --  Должна  двадцатого августа, но...--  Директор  вздохнул.-- Аналогичный
случай был в позапрошлом году.
     -- Что вы говорите?
     --  Ее  предшественница  тоже уехала  повидаться  с  мамой,  а  прислала
заявление с просьбой "по собственному желанию".
     -- Не может быть!
     -- Все может быть,-- философски сказал директор.--  Конечно, Нонна Юрьевна
--  педагог серьезный, но ведь и Ленинград -- город серьезный.
     -- Да, да,-- тихо сказал Юрий Петрович.-- Адреса мамы не знаете?
     Записал  адрес, рассеянно пообещал директору дровишек для школы  и  уже
без всякого интереса повел большого начальника в заповедный массив.
     -- Пешком поволок,-- ворчал начальник, не без удовольствия шлепая босиком
по  лесной  дороге.--  И  спать, наверно,  на лапнике  заставишь?  Бирюк  ты,
Чувалов, недаром до сих пор бобылем живешь.
     -- Оставь это! -- вдруг заорал сдержанный Юрий Петрович.-- Привыкли треп в
кабинетах разводить!
     -- Нет, ты настоящий бирюк,--  сказал, помолчав,  начальник.--  Самая пора
тебе в министерство. Между  прочим, как инспектирующий, могу там доложить  о
полном порядке в твоем хозяйстве. Лес ухожен, порубок не видно. Нет, знаешь,
Юра, мне нравится. Ей-богу, нравится.
     Юрий  Петрович   хмуро  молчал.  Впрочем,  начальник   замолчал   тоже,
наткнувшись  на солидных  размеров щит, сбитый  из  струганых досок. На щите
были выжжены стихи:
     Стой, турист, ты в лес вошел,
     не шути в лесу с огнем,
     лес -- наш дом, мы в нем живем.
     Если будет в нем беда, где мы будем жить тогда?
     По бокам щита раскаленным гвоздем были выжжены зайцы, ежи, белки, птицы
и большой лось, похожий на усталого Якова Прокопыча.
     -- Толково,-- сказал начальник.-- Твоя инициатива?
     -- Еще чего! -- сказал Юрий Петрович.-- Сам удивляюсь, когда он все успел.
     -- Кто?
     -- Лесник мой. Егор Полушкин.
     -- Любопытно,-- сказал начальник.-- Это я сниму. И полез за фотоаппаратом.
Чувалов усмехнулся:
     -- Пленки не хватит.
     К вечеру они добрались до Егорова шалаша. Начальник переписал по дороге
все Колькины сочинения и растратил всю пленку.
     -- Значит, ты автор? -- допрашивал он Кольку.-- Молодец! Поэтом будешь?
     -- Не-а.-- Колька застеснялся.-- Лесничим. Как Юрий Петрович.
     -- За это ты вдвойне молодец, Николай!
     Утомленный и немного обеспокоенный вниманием большого начальника,  Егор
тихо отодвигался от костра.
     Чувалов  был  хмур, но  Егор не  обращал на это  внимания. Его  занимал
незнакомый начальник, и он все думал, не допустил ли где промашки.
     -- В Москве бывал когда, Егор Савельич?
     -- В Москве?--Егор не умел так быстро перестраиваться.-- Чего там?
     И  Юрий Петрович с  ходу поведал Егору печальную историю своей семенной
жизни. Егор слушал, сокрушался, но ему все время мешало смутное упоминание о
Москве. Поэтому он и переспросил:
     -- Ну, дык, она-то в Москве?
     -- Эй, заговорщики, уху хлебать! -- весело окликнул начальник.
     Через  неделю из Москвы пришел официальный вызов. Лесник  водоохранного
массива Егор Полушкин приглашался на Всесоюзное совещание работников лесного
хозяйства  за особые, видать, заслуги, поскольку |в лесниках ходил  без году
неделю.
     -- Слона погляжу, сынок,-- сказал Егор.
     -- Слона глядеть  -- невелик прибыток,-- проворчала Харитина.--  Ты главный
ГУМ погляди: люди денег собрали и список составили, кому чего нужно.
     Никого на Егоровых проводах не было, только Яков  Прокопыч. У того своя
просьба:
     --  Докладывать  придется  -- про  лодочную  станцию  не забудь,  товарищ
Полушкин. Пригласи вежливо: мол, удобства, вода мягкая, лес с грибом. Может,
кто из центра оживит нашу окрестность.
     Совсем уж к поезду собрались -- Марьица.  Засветилась улыбкой еще сквозь
двери:
     -- Ах, Егор Савельич, ах, Тинушка! В Москву ведь, не в область.
     -- Совершенно согласен,-- сказал Яков Прокопыч.
     Но не Яков Прокопыч Марьице сейчас был нужен. Она с  Егора Полушкина, с
бедоносца божьего, глаз масленых не сводила.
     -- Егор Савельич, батюшка, тайно я тебе  кланяюсь. И  от мужа тайно и от
сына тайно.  Спаси  ты нас, Христа  ради.  Угрозыск ведь  Федора-то  Ипатыча
таскает. По миру ведь закруглить грозятся.
     -- Закон уважения требует,-- строго сказал Яков Прокопыч.
     Егор промолчал. А Марьица заплакала и сестре в плечо уткнулась.
     -- Пропадаем!
     -- Скажи ты начальнику какому, Егор,--  вздохнула Харитина.--  Родня ведь.
Не сторонние.
     --  А кто меня  спросит? -- нахмурился Егор.-- Велико  ли дело  -- лесник в
Москву приехал.
     Как ни плакала Марьица,  как ни  убивалась, ничего он больше не сказал.
Взял  чемодан  --  специально для  Москвы самый большой купили,--  попрощался,
посил перед выходом и пошел на вокзал. А Марыща домой побежала.
     -- Ну, что обронено? -- спросил Федор Ипатыч.
     -- Отказал он, Феденька. Гордый стал больно.
     -- Гордый? --И желваки по скулам забегали.--Ну, добро, если гордый. Добро.
     А Егор сидел у окна в вагоне, и колеса  стучали: в Москву! в Москву!  в
Москву!..
     Но  пока не в Москву, правда, а в областной  центр, на пересадку. И как
раз  в это время  из  областного того центра другой поезд  отходил:  с Юрием
Петровичем у  вагонного окна. И колеса тут по-иному стучали: в  Ленинград! в
Ленинград! в Ленинград!..
20
     Не обнаружив в областном городе Юрия Петровича, Егор сразу утратил  всю
гордость  и сел  в  московский  поезд очень растерянным. Правда,  билет  ему
Чувалов взял заранее и оставил в гостинице, где Егору этот билет и вручили с
сообщением, что сам Чувалов отбыл в неизвестном направлении.
     Впервые  Егор ехал в купейном вагоне, где из бережливости не стал брать
постель. Попутчики попались  солидные, о чем-то калякали, но Егор  разговора
не  поддерживал.  Он  не  получил  последних напутственных указаний от  Юрия
Петровича, и ому было не до разговоров. И  ночь  почти не спал и мыкался  на
голом тюфяке, опасаясь ворочаться, чтобы никого не разбудить.
     К утру он весь занемел и прибыл в столицу в окостенолом состоянии.
     Однако  его   опасения  оказались  преждевременными:   в  Москве  Егора
встретили и  определили в  гостиницу. Вам, вероятно,  придется  выступить  в
прениях,-- сказал встречавший его молодой человек, когда они прошли в номер.
     -- В чем?
     --  В  прениях.-- Молодой человек достал  бумагу, положил  на  стол.--  Мы
подготовили для вас кое-какие тезисы. Ознакомьтесь.
     -- Ага,-- сказал Егор.-- А зоопарк далеко?
     -- Зоопарк?--недоверчиво  переспросил  молодой человек. -- По-моему, метро
"Краснопресненская". Завтра в десять утра ждем в министерстве.
     -- Загодя приду,-- заверил Егор.
     Встречавший ушел, а  Егор, наскоро перекусив в буфете,  расспросил, как
проехать до  станции "Краснопресненская", и  не очень уверенно спустился  на
эскалаторе в метро.
     В  зоопарке  он  подолгу  задерживался  перед  каждой клеткой,  а перед
слоновником замер. Вокруг  менялись люди, приходили,  смотрели,  уходили,  а
Егор все стоял и  стоял, сам себе  не веря, что видит живого слона,  Правда,
слон этот  не ходил по улицам,  а стоял в крепко огражденном вольере, но вел
себя  свободно: обсыпался  песком, фыркал  и подбирал булки,  что кидали ему
дети через загородку. Егор  следил  за каждым  движением  слона, потому  что
очень  хотел  все запомнить  и потом показать Кольке. Так  следил, что  даже
служитель заинтересовался:
     -- Что, мужик, хороша скотинка?
     -- Это животная,-- строго поправил Егор.
     --  Верно.-- Служитель был пожилым, и Егор разговаривал  с ним свободно.--
Не боишься?
     -- А чего? Ты же не боишься?
     -- Ну, помоги тогда. Потом в деревне хвастать будешь, что слона кормил.
     -- Я в поселке живу.
     -- Все равно похвастаешься.
     Служитель провел  Егора в зимнее помещение, где  стоял еще  один  слон,
поменьше. Он вкусно хряпал свеклу с морковкой и дважды вежливо обнюхал Егора
черным крючочком хобота.
     -- Умная животная! -- восторгался Егор.
     Потом служитель провел Егора по зоопарку, рассказал, кого из зверей как
и когда кормят. Сводил и в обезьянник, но там Егору не понравилось:
     -- Орут.
     Они   вместо  пообедали  в  столовой  для  сотрудников  и  окончательно
подружились. Егор рассказал о совещании, о поселке и особо о Черном озере.
     -- Раньше Лебяжьим называлось, а теперь -- Черное.
     --  Вымирает живая  красота,--  вздыхал  служитель.--Одни  зоопарки  скоро
останутся.
     -- Зоопарк- это не то.
     -- Не то, ясное дело.
     Егор ушел из зоопарка последним, когда ГУМы и ЦУМы были уже закрыты.
     Подумал маленько, припомнил рассказ Юрия Петровича, упомянутый им адрес
и узнал у милиционера, как ехать.
     Он не  очень представлял себе цель этого посещения,  но потерянное лицо
Чувалова упорно не уходило из памяти.
     На девятый этаж он поднялся без лифта,  поскольку  пользоваться  им  не
умел. На площадке отдышался, нашел квартиру, позвонил. Дверь открыла молодая
длинноволосая женщина.
     -- Здравствуйте,-- сказал Егор, загодя сняв кепку.-- Мне бы Марину.
     -- Я Марина.
     Длинноволосая глядела  недобро, и  разговор приходилось  начинать через
порог.
     --  Я  к вам  от  Чувалова.  От  Юрия Петровича.  Она  явно решала,  как
поступить, и Егору показалось, что решала со страхом.
     --  Так,--  наконец  сказала  она  и  плотно  прикрыла  дверь,  ведущую в
комнаты.-- Ну, проходите. На кухню. Кепку повесить было некуда, и Егор прошел
на кухню, держа ее в руке.
     Хозяйка шла следом, наступая на пятки. Точно загоняла.
     -- Кто там, Мариночка? -- донесся из комнат мужской голос.
     --  Это  ко  мне!  --  резко ответила длинноволосая, закрыв  за  собой  и
кухонную дверь.-- Так в чем же дело?
     Сесть она не предлагала, и это враз успокоило Егора.
     Еще у  порога  он  не  знал, как и что  говорить,  а теперь понял.  -- В
комнатах-то, поди, муженек обретается?
     -- А вам какое дело?
     -- Мне дела нет, а вот ему -- не знаю.
     -- Угрожать пришли?
     -- Зачем же так-то? Я к тому, что вы, стало быть,  устроились, а другому
устроиться не даете. Хорошо ли? Да как вы смеете?..
     --  Смею  уж,--  негромко  сказал Егор.--  Хватит злом-то  пыхать. Что  он
дурного-то сделал вам?
     -- Сделал,-- усмехнулась она и закурила сигарету.-- Объяснять  бесполезно:
если он до сих пор не понял, то вы и подавно.
     -- Растолкуйте,-- сказал Егор и сел на маленькую  красную  табуретку.-- За
тем и пришел.
     -- Я вас выгоню сейчас отсюда, вот и все объяснения.
     -- Нет,  не  выгоните,--  сказал Егор.--  Раньше,  может,  и выгнали бы, а
теперь  побоитесь.  Вы  вон  все  двери  за  собой  позакрывали  и,  значит,
семейством своим дорожите.
     -- Опять угрозы? Слушайте, мне надоело...
     -- Дали б водички,-- вздохнул Егор.-- В столовке селедки три порции съел --
горю.
     -- Ух, нахалище! -- Она достала из стенного шкафчика расписанную глиняную
кружку, спросила через плечо: -- Прикажите со льдом?
     -- Зачем? -- удивился Егор.-- Простой налей, колодезной.
     --  Колодезной....--  Она шмякнула  о стол кружкой, вода  плеснула  через
край.--  Пейте  и  уходите.  Чувалову  скажите,  что  ребенок  не  его, пусть
успокоится.
     Егор неторопливо выпил невкусную московскую воду, помолчал.
     Женщина стояла  у окна, яростно дымя сигаретой и через плечо поглядывая
на него колючими глазами.
     -- Что вам еще от меня нужно?
     --  Мне-то? --Егор  посмотрел:  и чего  хорохорится дека?  -- Муж  ведь он
вам-то.
     -- Муж!..-- Она презрительно  передернула плечами.-- Пенек  он лесной, ваш
Чувалов.
     -- Ругать не ласкать: не скоро заморишься.
     -- Оскорбить женщину и даже не заметить -- как
     это благородно!
     --  На оскорбить не  похоже,-- с сомнением сказал Егор.-- Юрий Петрович  --
человек уважительный.
     -- Уважительный!  --  насмешливо  повторила  она.--  Скажите  честно, если
женщина-ну, по минутной слабости, под настроение, по увлеченности, наконец,--
перес...-- она запнулась,-- ну, переночует, хватит соображения утром не совать
ей деньги?
     -- Соображения у нас хватит. Денег у нас нет.
     -- Он тоже платил не наличными. Просто решил меня осчастливить и потащил
ставить этот дурацкий штамп, не соизволив даже  поинтересоваться, люблю ли я
его.
     -- Что, силой штампы ставили-то?
     --  Ну  зачем  же...--Она  вдруг улыбнулась.--  Ну  я дура,  дура  я была,
легкомысленная, это  вам  надо? Мне  сначала даже поправилось: романтика!  А
потом опомнилась и сбежала.
     -- Сбежала,-- сердито сказал Егор.-- А штамп? От него куда сбежишь?
     Длинноволосая  растерянно промолчала,  и Егору стало  жаль ее. Разговор
словно поменял  их местами, теперь главным в этой кухне  был  он, и оба  это
понимали.
     -- Я паспорт потеряла,-- виновато сказала она.-- Может, и он так, а?
     -- Сама завралась и его врать учишь? С новым-то как живешь?
     -- Хорошо.
     -- Я не про то. Я про закон...
     -- Расписались.
     -- Ах ты, господи!..
     Егор  вскочил, пометался по кухне. Марина внимательно следила за ним, и
во внимании этом была почти детская доверчивость.
     -- Хорошо, говоришь, живете?
     -- Хорошо.
     -- Зови его сюда.
     -- Что? --  Она  вдруг выпрямилась,  вновь  став холодно-надменной.--  Вон
отсюда. Немедленно, пока я милицию...
     -- Ну, зови милицию,-- согласился Егор и опять уселся.
     Марина отвернулась  к окну,  беспомощно повела опущенными  плечами. Она
плакала тихо, боясь мужа и стесняясь постороннего человека.
     Егор посидел, повздыхал,  а  потом тронул ее за  плечо: -- Узнают-  хуже
будет: закон ведь нарушен.
     -- Уходите! --  почти  беззвучно закричала она.-- Зачем  вы пришли, зачем?
Ненавижу шантаж!
     -- Чего ненавидишь?
     Она  промолчала.  Егор потоптался,  помял  кепку и  пошел к дверям. . --
Стойте!
     Егор не остановился. Нарочно хлопнул кухонной дверью,  услышал, как зло
и беспомощно зарыдали у окна, и, выйдя в коридор, распахнул дверь в комнату.
     У стола над чертежной доской страдал молодой парень. Он поднял на Егора
спокойные глаза, моргнул, улыбнулся. Сказал неожиданно:
     -- Черчу, как проклятый. Диплом в сентябре защищать.
     В   противоположном  углу  в  кроватке  спал  ребенок.   А   парень   с
удовольствием потянулся и пояснил:
     -- Я на вечернем. Трудно!
     То ли действительно тишина в комнате стояла, то  ли  оглох Егор враз на
оба уха, а только услышал он жаркий перезвон стрекоз. Услышал, и снова сжала
сердце тягостная  жалость,  снова  подкатил  к  горлу  знакомый  ком,  снова
задрожал  вдруг подбородок. И услышал еще Егор, как на кухне  громко плакала
Марина.
     --  Ну,  давай,  давай  трудись,--сказал  он  парню и  тихонько  вышел из
комнаты.

     Егор поздно вернулся  в гостиницу.  Съел  булку, что Харитина в чемодан
сунула, попил водички  и улегся. Кровать  была непривычно мягкой, но  он все
никак не мог заснуть, все почему-то ворочался и вздыхал.
     Утром он  встал позже, чем рассчитывал. Умывшись, спустился  в буфет, а
там оказалась очередь, и он все боялся, что опоздает.
     Кое-как,  наспех проглотил завтрак и побежал в министерство,  так  и не
заглянув в забытые на столе тезисы.
     А вспомнил он об этих тезисах, когда услышал вдруг собственную фамилию:
     -- ...такие, как, например, товарищ Полушкин. Своим самозабвенным трудом
товарищ Полушкин еще раз  доказал, что нет труда нетворческого,  а есть лишь
нетворческое отношение  к  труду. Я не стану вам рассказывать, товарищи, как
понимает свой долг товарищ Полушкин: он сам расскажет об этом. Я хочу только
сказать...
     Но Егор уже не слушал, что  хотел сказать министр.  Его враз  кинуло  в
жар: бумажки-то остались на столе, и что в них было сказано, Егор и знать не
знал и ведать не ведал. Он кое-как дослушал доклад, похлопал вместе со всеми
и,  когда  объявили перерыв,  торопливо стал  пробираться  к выходу, надеясь
сбегать в гостиницу. И уж почти добрался до дверей, но тут гулко покашляли в
микрофон, и чей-то голос сказал:
     --  Товарища  Полушкина   просят  срочно  подойти  к  столу  президиума.
Повторяю...
     -- Это  меня, что ль, просят? -- спросил Егор у соседа, что вместе  с ним
толкался в дверях.
     -- Ну, если вы тот Полушкин...
     -- Ага! -- сказал Егор и полез встречь людского потока.
     За столом  президиума  уже не  было министра, а сидел  председатель  да
вокруг  вертелись какие-то мужики. Когда  Егор спросил, чего мол, звали, они
сразу зашебаршились, резво схватившись за аппараты.
     -- Несколько снимков. Повернитесь, пожалуйста.
     Егор вертелся, как велено, с тоской думая, что время уходит понапрасну.
Потом  долго  отвечал  на вопросы,  кто,  да откуда,  да  что  удумал  такое
особенное. Поскольку  он  считал,  что ничего  еще  не удумал, то и  отвечал
длиннее,  чем  требовали,  и беседа затянулась:  уж звонки прозвенели. Егора
отпустили,  но выйти  он уже не смог, а сел  на  место, решив,  что  сбегать
придется на втором перерыве.
     Первый выступавший говорил складно и Егору понравился. Он хлопал дольше
всех и опять чуть не упустил свою фамилию.
     -- Подготовиться товарищу Полушкину.
     -- Чего сказали-то?
     -- Подготовиться.
     -- Как это?
     -- Тише, товарищи! -- недовольно зашумели сзади.
     Егор  примолк,  лихорадочно  соображая, как готовиться.  Он  мучительно
припоминал нужные слова,  взмок  и  пропустил половину  выступления.  Однако
вторую половину  расслышал, и эта половина  вызвала в  нем такое несогласие,
что он маленько даже успокоился.
     -- Нужны дополнительные законы,-- говорил оратор,  суровея от собственных
слов.-- Ужесточить требования. Карать...
     К