Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
местах, пока, наконец, и рыжая и пегая не
согласовали своих пожеланий. Тогда приказали выгружаться, и Егор с сыном
помогли туристам перетащить пожитки на облюбованное под лагерь место.
Это была веселая полянка, прикрытая разросшимся ельничком. Здесь
туристы быстро поставили просторную ярко-желтую палатку на алюминиевых
опорах, с пологом и навесом, поручили Егору приготовить место для костра, а
Кольке позволили надуть резиновые матрасы. Колька с восторгом надувал их,
краснея от натуги и очень стараясь, чтобы все было ладно. А Егор, получив от
плешивого топорик, ушел в лесок нарубить сушняка.
-- Прекрасное место! -- щебетала пегая.-- Божественный воздух!
-- С рыбалкой тут, по-моему, прокол,-- сказал сивый. -- Эй, малец, как тут
насчет рыбки?
-- Ерши,-- сказал Колька, задыхаясь (он аккурат дул четвертый матрас).
-- Ерши -- в уху хороши. А путная рыба есть?
-- Не-а.
Рыба, может, и была, но Колька по малости лет и отсутствию снасти
специализировался в основном на ершах. Кроме того, он был целиком поглощен
процессом надувания и беседу вести не решался.
-- Сам-то ловишь? -- поинтересовался лысый.
-- Не-а.
Колька отвечал односложно, потому что для ответа приходилось отрываться
от дутья, и воздух немедленно утекал из матраса. Он изо всех сил зажимал
дырку пальцами, но резина в этом месте была толстой, и сил у Кольки не
хватало.
-- А батька-то твой ловит?
-- Не-а.
-- Чего же так?
-- Не-а.
-- Содержательный разговор,-- вздохнула пегая.-- Я же сказала: типичный
туземец.
-- Молодец, Коля,-- похвалила вдруг рыжая.-- Ты очень хорошо надуваешь
матрасы. Не устал?
-- Не-а.
Колька не очень понял, почему он "типичный туземец", но подозревал
обидное. Однако не расстраивался: и некогда было, и рыжая тетенька уж очень
вовремя похвалила его. А за похвалу Колька готов был не пять -- пятьдесят
пять матрасов надуть без отдыха.
Но уже к пятому матрасу Колька настолько от стараний уморился, что в
голове гудело, как в пустом чугунке. Он сопел, краснел, задыхался, по дутья
этого не прекращал: дело следовало закончить, да и не каждый день матрасы-то
надувать приходится. Это ведь тоже ценить надо: матрас-то -- для путешествий.
И от всего этого он очень пыхтел и уже не слышал, о чем говорят эти туристы.
А когда осилил последний, заткнул дырочку пробкой и маленько отдышался --
тятька его из ельника выломился. Ель сухую на дрова приволок и сказал:
-- Местечко-то мы не очень-то ласковое выбрали, граждане милые.
Муравейник тут за ельничком: беспокоить мураши-то будут. Надо бы перебраться
куда.
-- А большой муравейник-то? -- спросил сивый.
-- А с погреб, сказал Егор.-- Крепкое семейство, хозяйственное.
-- Как интересно! -- сказала рыжая. -- Покажите, пожалуйста, где он.
-- Это можно,-- сказал Егор.
Все пошли муравейник смотреть, и Колька тоже: на ходу отдышаться куда
как легче. Только за первые елочки заглянули: гора. Что там погреб -- с
добрую баньку. Метра два с гаком.
-- Небоскреб! -- сказал плешивый.-- Чудо природы.
-- Муравьев кругом бегало -- не счесть. Крупные муравьи: черноголовики.
Такой тяпнет -- сразу подскочишь, и Колька (босиком ведь) на всякий случай
подальше держался.
-- Вот какое беспокойство вам будет,-- сказал Егор.-- А там подальше чуть
-- еще поляночка имеется, я наглядел. Давайте пособлю с пожитками-то: и вам
покойно, и им привычно.
-- Для ревматизма они полезные, муравьи-то,-- задумчиво сказал плешивый.--
Вот если у кого ревматизм...
-- Ой! -- взвилась пегая.-- Кусаются, проклятые!..
-- Дух чуют,--сказал Егор.-- Они мужики самостоятельные.
-- Да,-- вздохнул лысый.-- Неприятное соседство. Обидно.
-- Чепуха! -- Сивый махнул рукой: -- Покорим! Тебя как звать-то, Егором?
Одолжика нам бензинчику, Егор. Банка есть?
Не сообразил Егор, зачем бензинчик-то понадобился, но принес: банка
нашлась. Принес, подал сивому:
-- Вот.
-- Молоток мужик,-- сказал сивый.-- Учтем твою сообразительность. А ну-ка
отойдите подальше.
И плеснул всю банку на муравейник. Плеснул, чиркнул спичкой -- ракетой
взвилось пламя. Завыло, загудело, вмиг обняв весь огромный муравьиный дом.
Заметались черноголовики, скрючиваясь от невыносимого жара, затрещала
сухая хвоя, и даже старая ель, десятки лет прикрывавшая лапами муравьиное
государство, качнулась и затрепетала от взмывшего в поднебесье раскаленного
воздуха.
А Егор с Колькой молча стояли рядом. Загораживаясь от жара руками,
глядели, как корчились, сгорая, муравьи, как упорно не разбегались они, а,
наоборот, презирая смерть, упрямо лезли и лезли в самое пекло в тщетной
надежде спасти хоть одну личинку. Смотрели, как тает на глазах гигантское
сооружение, терпеливый труд миллионов крохотных существ, как завивается от
жара хвоя на старой ели и как со всех сторон бегут к костру тысячи муравьев,
отважно бросаясь в огонь.
-- Фейерверк! -- восхитилась пегая.-- Салют победы!
-- Вот и все дела,--усмехнулся сивый.-- Человек -- царь природы. Верно,
малец?
-- Царь?..-- растерянно переспросил Колька.
-- Царь, малец. Покоритель и завоеватель.
Муравейник догорал, оседая серым, мертвым пеплом. Лысый пошевелил его
палкой, огонь вспыхнул еще раз, и все было кончено. Не успевшее погибнуть
население растерянно металось вокруг пожарища.
-- Отвоевали место под солнцем,--пояснил лысый.-- Теперь никто нам не
помешает, никто нас не побеспокоит.
-- Надо бы отпраздновать победку-то,-- сказал плешивый.-- Сообразите
что-нибудь по-быстрому, девочки.
-- Верно,-- поддержал сивый.-- Мужика надо угостить.
-- И муравьев помянуть! -- захохотал лысый.
И все пошли к лагерю.
Сзади плелся потерянный Егор, неся пустую банку, в которой с такой
готовностью сам же принес бензин. Колька заглядывал ему в глаза, а он
избегал этого взгляда, отворачивался, и Колька спросил шепотом:
-- Как же так, тятька? Ведь живые же они...
-- Да вот,-- вздохнул Егор.-- Стало быть, так, сынок, раз оно не этак...
На душе у него было смутно, и он хотел бы тотчас же уехать, но ехать
пока не велели. Молча готовил место для костра, вырезал рогульки, а когда
закончил, бабенки клеенку расстелили и расставили закуски.
-- Идите,-- позвали.-- Перекусим на скорую руку.
-- Да мы... это... Не надо нам.
-- Всякая работа расчета требует,-- сказал сивый.-- Мальцу -- колбаски,
например. Хочешь колбаски, малец?
Против колбаски Колька устоять не мог: не часто он видел ее,
колбаску-то эту. И пошел к накрытой клеенке раньше отца: тот еще вздыхал да
хмурился. А потом поглядел на Кольку и тихо сказал:
-- Ты бы руки сполоснул, сынок. Грязные руки-то, поди.
Колька быстренько руки вымыл, получил булку с колбасой, наслаждался, а
в глазах мураши бегали. Суетливые, растерянные, отважные. Бегали, корчились,
падали, и брюшки у них лопались от страшного жара.
И Егор этих мурашей видел. Даже глаза тер, чтоб забылись они, чтоб из
памяти выскочили, а они -- копошились. И муторно было на душе у него, и
делать ничего не хотелось, и к застолью этому садиться тоже не хотелось. Но
подсел, когда еще раз позвали. Молча подсел, хоть и полагалось слова добрые
людям за приглашение сказать. Молча подсел и молча принял от сивого
эмалированную кружку.
-- Пей, Егор. С устатку-то употребляешь: по глазам видно. Употребляешь
ведь, а?
-- Дык, это... Когда случается.
-- Считай, что случилось.
-- Ну, чтоб жилось вам тут, значит. Чтоб отдыхалось.
Не лезли слова из него, никак не лезли. Черно на душе-то было, и
опрокинул он эту кружку, никого не дожидаясь.
-- Вот это по-русски! -- удивился плешивый.
Сроду Егор такую порцию и себя не вливал. Да и пить-то пришлось что-то
куда как водки позабористее: враз голову закружило, и все муравьи куда-то из
нее подевались. И мужики эти показались ему такими своими, такими добрыми да
приветливыми, что Егор и стесняться перестал, и заулыбался от уха до уха, и
разговорился вдруг.
-- Тут у нас природа кругом. Да. Это у нас тут -- пожалуйста, отдыхайте.
Тишина, опять же спокойно. А человеку что надобно? Спокой ему надобен.
Всякая животина, всякая муравьятина, всякая елка-березонька -- все по спокою
своему тоскуют. Вот и мураши, обратно же, они, это... Тоже.
-- Философ ты, Егор,--хохотал сивый.--Давай из
лагай программу!
-- Ты погоди, мил человек, погоди. Я чего хочу сказать? Я хочу, этого...
-- Спирту ты хочешь!
-- Да погоди, мил человек...
Когда Егор выкушивал такую порцию, он всех величал одинаково: "мил
человек". Это, так сказать, на первом этапе. А на втором теплел: "мил
дружок" обращался. Моргал ласковыми глазками, улыбался, любил всех
бесконечно, жалел почему-то и все пытался хорошее что-то сказать, людей
порадовать. Но мысли путались, суетились, как те черноголовики, а слов ему
сроду не хватало: видно, при рождении обделили. А уж когда вторую-то
кружечку опрокинул -- и совсем затуманился.
-- Страдает человек. Сильно страдает, мил дружки вы мои хорошие. А
почему? Потому сиротиночки мы: с землей-матушкой в разладе, с лесом-батюшкой
в ссоре, с речкой-сестричкой в разлуке горькой. И стоять не на чем, и
прислониться не к чему, и освежиться нечем. А вам, мил дружки мои хорошие,
особо. Особо вы страдаете, и небо над вами серое. А у нас -- голубое. А можно
разве черным по голубому-то, а? По сини небесной -- номера? Не-ет, мил
дружок, нехорошо это: арифметикой по небу. Оно для другого дадено, оно для
красоты, для продыху душе дадено. Вот!
-- Да ты поэт, мужик. Сказитель!
-- Ты погоди, мил дружок, погоди. Я чего хочу сказать-то? Я хочу, чтоб
ласково всем было, вот. Чтоб солнышка всем теплого вдосталь, чтоб дождичка
мягкого в радость, чтоб травки-муравки в удовольствие полное. Чтоб радости,
радости чтоб поболе, мил дружки вы мои хорошие! Для радости да для веселия
души человек труд свой производить должен.
-- Ты лучше спляши нам для веселья-то. Ну?.. Ай, люли, ай, люли! "Светит
месяц, светит ясный..."
-- Не надо! -- крикнула было рыжая.-- Он же на ногах не стоит, что вы!
-- Кто не стоит? Егор не стоит? Да Егор у нас -- молоток!
-- Давай, Егорушка! Ты нас уважаешь?
-- Уважаю, хорошие вы мои!
-- Не надо, тятька!
-- Надо, Колюшка. Уважить надо. И -- радостно. Всем -- радостно! А что
мурашей вы пожгли, то бог с вами. Бог с вами, мил дружки мои хорошие!
Захлопал плешивый:
-- "Калинка, калинка, калинка моя, в саду ягодка малинка, малинка
моя!.." Шевелись, Егор!
Пели, в ладоши хлопали: только сынок да рыжая смотрели сердито, но Егор
их сейчас не видел. Он видел неуловимые, расплывающиеся лица, и ему
казалось, что лица эти расплываются в счастливых улыбках.
-- Эх, мил дружки вы мои хорошие! Да чтоб я вас не уважил?..
Три раза вставал -- и падал. Падал, хохотал до слез, веселился, и все
хохотали и веселились. Кое-как поднялся, нелепо затоптался по поляне,
размахивая не в лад руками. А ноги путались и гнулись, и он все совался
куда-то не туда, куда хотел. Туристы хохотали на все лады, кто-то уже плясал
вместе с ним, а рыжая обняла Кольку и конфетами угощала.
-- Ничего, Коля, ничего. Это сейчас пройдет у него, это так, временно.
Не брал Колька конфет. И смотрел сквозь слезы. Злые слезы были, жгучие.
-- Давай, Егор, наяривай!--орал сивый.-- Хорошо гуляем!
-- Ах, мил дружок, да для тебя...
Кривлялся Егор, падал -- и хохотал. От всей души хохотал, от всего
сердца: весело ему было, очень даже весело.
-- Ай, люли, ай, люли! Два притопа, три прихлопа!..
-- Не надо!.. -- закричал, затрясся вдруг Колька, вырвавшись из рук
рыжей.-- Перестань, тятька, перестань!
-- Погоди, сынок, погоди. Праздник ведь какой! Людей хороших встретили.
Замечательных даже людей!
И опять старался: дрыгался, дергался, падал, поднимался.
-- Тятька, перестань!..--сквозь слезы кричал Колька и тащил отца с
поляны.-- Перестань же!..
-- Не мешай гулять, малец! Давай, давай отсюда.
-- Шевели ногой, Егор! Хорошо гуляем!
-- Злые вы! -- кричал Колька.-- Злые, гадкие! Вы нас, как мурашей тех, да?
Как мурашей?..
-- Егор, а сынок-то оскорбляет нас. Нехорошо.
-- Покажи отцовскую власть, Егор!
-- Как не стыдно! -- кричала рыжая.-- Он же не соображает сейчас ничего,
он же пьяный, как же можно так?
Никто ее не слушал: веселились. Орали, плясали, свистели, топали,
хлопали. Колька, плача навзрыд, все волок куда-то отца, а тот падал,
упирался.
-- Да дай ты ему леща, Егор! Мал еще старшим указывать.
-- Мал ты еще старшим указывать...-- бормотал Егор, отталкивая Кольку.--
Ступай отсюда. Домой ступай, берегом.
-- Тятька-а!..
-- Ы-ых!..
Размахнулся Егор, ударил. Первый раз в жизни сына ударил и сам
испугался: обмер вроде. И все вдруг замолчали. И пляска закончилась. А
Колька вмиг перестал плакать: словно выключили его. Молча поднялся, отер
лицо рукавом, поглядел в мутные отцовские глаза и пошел.
-- Коля! Коля, вернись! -- закричала рыжая.
Не обернулся Колька. Шел вдоль берега сквозь кусты и слезы. Так и
скрылся.
На поляне стало тихо и неуютно. Егор покачивался, икал, тупо глядя в
землю. Остальные молчали.
-- Стыдно! -- громко сказала рыжая.-- Очень стыдно!
И ушла в палатку. И все засовестились вдруг, глаза начали прятать.
Сивый вздохнул:
-- Перебор. Давай, мужик, отваливай. Держи трояк, садись в свое корыто --
и с океанским приветом.
Зажав в кулаке трешку, Егор, шатаясь, побрел к берегу. Все молча
глядели, как летел он с обрыва, как брел по воде к лодке, как долго и
безуспешно пытался влезть в нее. Пегая сказала брезгливо:
-- Алкоголик.
Егор с трудом взобрался в лодку, кое-как, путаясь в веслах, отгреб от
берега. Поднялся, качаясь, на ноги, опустил в воду мотор, с силой дернул за
пусковой шнур и, потеряв равновесие, полетел через борт в воду.
-- Утонет!..-- взвизгнула пегая.
Егор вынырнул: ему было по грудь. Со лба свисали осклизлые космы тины.
Уцепился за борт, пытаясь влезть.
-- Не утонет,-- сказал сивый.-- Тут мелко.
-- Эй, мужик, ты бы лучше на веслах! -- крикнул лысый.-- Мотор не трогай,
на веслах иди!
-- Утенок!-- вдруг весело отозвался Егор.-- Утеночек это мой! Соревнование
утенка с поросенком!
Борт был высок, и для того чтобы влезть, Егор изо всех сил раскачивал
лодку. Раскачав, навалился, но лодка вдруг кувырнулась из-под него,
перевернувшись килем вверх. По мутной воде плыли веселые весла. Егор опять
скрылся под водой, опять вынырнул, отфыркиваясь, как лошадь. И, уже не
пытаясь переворачивать лодку, нащупал в воде веревку и побрел вдоль берега,
таща лодку за собой.
-- Эй, может, помочь? -- окликнул лысый.
Егор не отозвался. Молча пер по грудь в воде, весь в
тине, как водяной. Оступался, падал, снова вставал, мотая головой и
отплевываясь. Но веревку не отпускал, и перевернутая килем вверх лодка
тяжело волочилась сзади.
А мотора на корме не было. Ни мотора, ни бачка с бензином, ни уключин:
все ушло на дно. Но Егор не оглядывался и ничего сейчас не соображал. Просто
волок лодку вокруг всего водохранилища в хозяйство усталого Якова Прокопыча.
6
"Где дурак потерял, там умный нашел" -- так-то старики говаривали. И они
многое знали, потому как дураков на их веку было нисколько не меньше, чем на
нашем.
Федор Ипатыч в большой озабоченности дни проживал. Дело не в деньгах
было -- деньги имелись. Дело было в том, что не мог разумный человек с
деньгами своими добровольно расстаться. Вот так вот, за здорово живешь,
выложить их на стол, под чужую руку. Невыносимая для Федора Ипатыча это была
задача.
А решать ее приходилось, невыносимую-то. Приходилось, потому что новый
лесничий (вежливый, язви его!), так новый лесничий этот при первом же
знакомстве отчеты полистал, справочки просмотрел и спросил:
-- Во сколько же вам дом обошелся, товарищ Бурьянов?
-- Дом? -- Дошлый был мужик Федор-то Ипатыч: сразу смикитил, куда щеголь
этот городской оглоблю гнет.-- А прежний за него отдал. Новый мне свояк
ставил, так я ему за это прежний свой уступил. Все честь по чести: могу
заявление заверенное...
-- Я не о строительстве спрашиваю. Я спрашиваю: сколько стоит лес, из
которого выстроен ваш новый дом? Кто давал вам разрешение на порубку в
охранной зоне и где это разрешение? Где счета, ведомости, справки?
-- Так ведь не все сочтешь, Юрий Петрович. Дело наше лесное.
-- Дело ваше уголовное, Бурьянов.
С тем и расстались, с веселым разговором. Правда, срок лесничий
установил: две недели. Через две недели просил все в ажур привести, не то...
-- Не то хана, Марья. Засудит.
-- Ахти нам, Феденька!
-- Считаться хотите? Ладно, посчитаемся!
Деньги-то имелись, да расстаться с ними сил не было. Главное, дом-то
уже стоял. Стоял дом -- картинка, с петухом на крыше. И задним числом за него
деньгу гнать -- это ж обидно до невозможности.
Поднажал Ипатыч. Пару сотен за дровишки выручил. Из того же леса,
вестимо: пока лесничий в городе в карту глядел, лыко драть можно было. Грех
лыко не драть, когда на лапти спрос. Но разворачиваться вовсю все же
опасался: о том, что лесничий строг, и до поселка слух дополз. В другие
возможности кинулся. И сам искал и сына натаскивал:
-- Нюхай, Вовка, откуда рублем тянет.
Вовка и унюхал. Невелика, правда, пожива: три десяточки всего за совет,
разрешение да перевозку. Но и три десяточки -- тоже деньги.
Тридцатку эту Федор Ипатыч с туристов содрал. Заскучали они на
водохранилище тем же вечером: рыба не брала. Вовка первым про то дознался
(братика искать послали, да до братика ли тут, когда рублем веет!), дознался
и отцу доложил. Тот прибыл немедля, с мужиками за руку поздоровался,
папироску у костра выкурил, насчет клева посокрушался и сказал:
-- Есть одно местечко: и рыбно, и грибно, и ягодно. Но запретное.
Потому-то и щуки там -- во!
Долго цену набивал, отнекивался да отказывался. А как стемнело, лично
служебную кобылу пригнал и перебросил туристов за десять километров на берег
Черного озера. Там и вправду пока еще клевало, и клев этот обошелся туристам
ровнехонько в тридцаточку. Умел жить Федор Ипатыч, ничего Не скажешь!
Вот потому-то Егор, через два дня опамятовавшись и в соображение войдя,
припомнил, где был, но туристов тех на месте не обнаружил. Кострище
обнаружил, банки пустые обнаружил да яичную скорлупу.
А туристы сгинули. Как сквозь землю.
И мотор тоже сгинул. Хороший мотор, новый: "Ветерок", восемь сил
лошадиных да одна Егорова. И мотор сгинул, и бачок, и кованые уключины.
Весла, правда, остались: углядел их Егор в тростниках. Лопастя-то у них
огнем горели, издалека видать было.
Но это все он потом выискал, когда опамятовался. А по первости в день
тот развеселый хохотал только. К солнышку закатному лодку до хозяйства Якова
Прокопыча доволок, смеху вместо объяснений шесть охапок вывалил и трудно, на
шатких ногах домой направился. И собаки за ним увязались.
Так в собачьей компании ко двору и притопал. Это обыкновенных пьяных
собаки не любят, а Егора всякого любили. Лыка ведь не вязал, ноги не
держали, а псы за ним перли, ка