Варг  замолчал.  Павлу  вспомнилась  фотография   Нины   над  Венькиной
кроватью,  его  слова:  "Это... любовь на  всю жизнь" -  и то,  как  яростно
торговал он  у знакомого охотника  медвежью  шкуру,  потом, заплатив  за нее
месячным запасом спирта, долго выколачивал на снегу, ревниво осматривал, нет
ли где залысин;  как  упаковывал  в  ящик,  предварительно  обернув  заранее
припасенными тряпками. И это делал Веня, который не успевал купить себе шарф
или зубную щетку, для которого всякие хозяйственные заботы были пыткой...
     - Вот какие  пироги, Павел...  -  Варг ходил по комнате,  переставляя с
места  на место  свои  сувениры.  -  Вот такая  ситуация... Ты  когда  домой
возвращаешься?
     Только теперь Павел вдруг сообразил, что  Варг уже несколько месяцев на
"материке",  что  он  и  знать  не  знает  ни  о Танином  отъезде,  ни о его
назначении в Ленинград, и даже когда поддразнивал его, говоря о даче и видах
на  будущее, имел в виду  действительно будущее, которое всем им, северянам,
видится где-то в далеком пенсионном возрасте.
     -  Когда  отпуск кончается? - снова спросил Варг, но  в  это время Нина
позвала его на кухню.
     Когда отпуск  кончается? - повторил про себя Павел.  - Да уже кончился.
Все.  Амба.  Вышло время  летних отпусков  на  шесть  месяцев. Теперь  будут
обыкновенные,  как у всех советских служащих.  И будет он по вечерам слушать
сводку  погоды, будет  каждый рай  вздрагивать, когда  диктор скажет, что на
Чукотке оттепель, идет дождь. Если это случится весной, его приятель, пастух
Эттугье,  снова  погонит  свое стадо  по  обледеневшему  насту,  поспешит  в
распадок Эргувеема, где с осени припасены на этот случай корма. Если  диктор
скажет, что на Чукотке сильный  ветер, переходящий в штормовой,  он  увидит,
как  срывается с пологой сопки возле Певека сумасшедший  "южак", от которого
нет защиты,  кроме разве самой  простой  -  не  выходить  из  дому. А если а
диктор... Да к черту эти метеосводки, он ими сыт, он будет теперь любоваться
туманной перспективой Невского и бликами солнца на Адмиралтейской игле...
     Вот только сказать об  этом Варгу он не может. Никак не может.  Дернуло
его  со своими  расспросами.  Лучше  бы  он продолжал  говорить о  Нине. Ему
хочется слушать эти разговоры о Нине,  ему  приятно,  что он  так  говорит о
ней...
     - Посмотрим,  посмотрим,  что  вы тут  наготовили, - сказал Варг, входя
вслед  за Ниной в комнату. -  Ну-ка, Павел, хоть ты и непьющий нынче,  налей
нам по стопке.
     Нина стояла  в коротком фартуке,  должно  быть,  Надином, с засученными
рукавами, и держала  на вытянутых руках поднос. Вид у нее был трогательный и
торжественный.
     - Только уж не судите строго...
     Павел встал и взял у нее поднос.
     Ему вдруг очень захотелось  грохнуть  его об  пол. Чтобы  нелепым  этим
поступком вернуть себя  к  действительности.  К фактам. К машине за окном. К
приказу,  что лежит  у него в кармане. К завтрашней Нининой свадьбе, к своей
ленинградской квартире, где ждет его выбранная им женщина, - вернуть себя ко
всему этому, потому что  в эту секунду, когда вошла Нина, он очень явственно
представил себе, что вот сейчас возьмет ее за  руку и уведет. Совсем уведет.
К себе. Уведет на глазах у Варга, и Варг не удивится.
     - ...А вот когда идет горбуша где-нибудь в крохотной  речке - это, это,
доложу я  вам, Нина,  зрелище!  - рассказывал  между тем  Варг, потчуя  Нину
остатками  привезенного  еще  с  Чукотки  балыка.   -  Это  неправдоподобно.
Представьте себе...
     - Капитан,  - перебил его Павел. -  Я расскажу это Нине по  дороге. Нам
пора. Склянки пробили время.
     Он шутливо взял под козырек.
     - Ну, чепуха какая! - разволновался Варг. - В кои-то веки...
     - Нам действительно пора, -  сказала Нина. - Но  я буду заходить к вам,
Александр Касимович. Вы позволите?
     - Конечно  же, Нина! А ты?  -  Он повернулся к  Павлу. - Ну, с тобой мы
увидимся скоро. Я ведь  их обманул,  ты знаешь? Пенсия пенсией, но  зачем же
человеку  умирать в этом лопушином  дворе? И  вот я еду обратно, буду теперь
капитаном порта.
     Он проводил их до машины.
     - Павел, почему вы не сказали  капитану, что не вернетесь?  -  спросила
Нина, когда они отъехали.
     - Не успел.
     -  Ой, нет!  Вы боитесь, что  он, будет  переживать?  Мне  кажется,  он
особенно  не будет. Ведь  он домой  едет...  А вам что, правда очень нужно в
Ленинград?
     - То есть как это - нужно? Ничего себе вопросик...
     - Да вы же удерете! Вы приговорены к Северу, вы сами еще не понимаете.
     - Ниночка! - Он обернулся к ней.
     -  Милая вы моя девочка,  вы  что  - наслушались  сказок? Романтических
историй?  Так   это  пройдет.  Завтра  вы  проснетесь  и  забудете,  что  он
существует,   этот   Север,   потому  что  хлопот  у  вас  будет  -  успевай
поворачиваться.  И  все  встанет на свое место. Сказки вы уберете на  полку,
будете жить заново.
     - А вы?
     - И я тоже... Тоже буду учиться что-то делать заново.
     - Вам будет очень плохо без ваших друзей. Ведь если...
     - Послушайте,  Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке,  их
оттуда гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона
и  мучаются  дурью  - а  что, если я  брошусь?  Так  вот этими "если"  можно
вымостить всю человеческую жизнь.
     Он понял, что сказал грубо. И понял,  что теперь уже все равно. Они оба
подошли к краю перрона.  Пусть она знает,  что, если... если когда-нибудь он
будет ей нужен, - он придет. Откуда угодно...
     - Нина, - сказал он, - если когда-нибудь...
     - Не надо, Павел! - Она взяла его за руку.
     - Я  все поняла.  Вы правы. Самое главное в жизни -  соблюдать  правила
уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все
верно. Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд.
     - Но... почему? Я довезу вас на машине.
     Он растерялся. Он растерялся, как школьник.
     - У меня еще есть время.
     - А  у меня нет. - Она смотрела на него  спокойно и тихо. - Не надо.  Я
знала, что  вы приедете. И  вы приехали. Это хорошо. А лучше уже не будет...
Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. Правда?
     Она затерялась  в  толпе.  Маленький  плюшевый заяц,  Танькин  подарок,
качался  над  ветровым  стеклом.  Такой жизнерадостный  зайчик... Простой  и
понятный,  как все, что  было у них  с  Татьяной.  Главное -  не  ошибиться;
главное - наверняка; пусть без черемухи, зато уж и без неожиданностей.
     Разве  он  думал  когда-то,  разве  знал,  что  можно вот  так  сидеть,
прижавшись лбом  к  стеклу,  и видеть,  как солнце путается в светлой  копне
волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза,  полные ожидания.
Разве верил, что  можно каким-то  непонятным  ему  чувством вот и сейчас еще
помнить на своей руке прикосновение ее пальцев.
     Мотор тихо урчал. Павел откинулся на  сидение и закрыл на минуту глаза.
Потом разверзнул машину  и кинул ее вниз по  Садовой, где-то что-то нарушил,
потому что постовой засвистел замахал ему вслед...

        "9"

     - Ты знаешь, для чего существует ночь"?
     - Нет...
     - Эх ты! Ночь - это как занавес. Ведь неудобно переставлять декорации у
всех  на виду.  В  театре  гасят  свет,  если надо,  чтобы никто  не  видел.
Понимаешь?  Ночью природа что-нибудь  доделывает,  переставляет, чинит... Мы
обязательно  будем обходить наш остров  каждое утро. Пошли! Смотри - сегодня
утром была генеральная уборка.
     Был дождь, - сказал  Лешка и на всякий посмотрел на свои новые туфли. -
Всю  ночь спать не давал,  собака. Барабанил  и  барабанил...  Куда  пойдем?
Эти... плесы, что ли, обходить?
     - Ты помнишь, как назывался наш остров
     - Ого! А кто придумал? Остров Валаам. У тебя по географии пятерка?
     -  Пятерка, конечно. Моряк должен знать географию  знаешь  как? Спросят
тебя  ночью,  где  находится  Антарктида?  Сразу  ответь. Или  как  проехать
кратчайшим  путем из  Ленинграда  Астрахань? По  Марианской  системе...  Мне
мичманку отец подарил.
     -  А у  меня  тройка,  - вздохнула Нина. - Ладно, выучу...  Пойдем, мне
кажется, сегодня на дальний плес прилетели фламинго.
     - Кто прилетел?
     - Розовые фламинго. Их так много, что будто усыпано розовыми  листьями,
кувшинки, и там, где мелко, сквозь воду видны перламутровые ракушки.
     Лешка вздохнул.
     -  Не  могут здесь быть  фламинго. Если то это Валаам,  т  на Ладожском
озере, а там климат холодный. Вот кувшинки есть. И ракушки тоже.
     Дурак, - сказала Нина. - А еще мичманку купили. Валаам придумать можно,
а фламинго нельзя? Идем! Засучи штаны...
     Лешка покорно шел. У него  был настоящий ремень, и мичманка,  и пятерки
по и он знал,  где Козерог, а где Гончие псы, но всегда покорно соглашался с
соседской   девчонкой  и  шел  на  "дальние  плесы"  смотреть   фламинго   и
перламутровые ракушки... Господи, когда это было? И было ли?
     Через  час Алексей Рогозин приедет сюда как  жених, а  завтра станет ее
мужем.  Несостоявшийся моряк. Почему его не взяли. Или он сам передумал? Уже
не помню... Зато он быстро научился залезать в спальный мешок без помощи рук
и ругал всех негеологов самыми последними словами.
     Розовые фламинго ему и впрямь не пригодились...
     В саду было темно,  деревья казались черными. Нина посмотрела, на часы:
сейчас  придет  электричка. Приедет  Алексей, привезет кучу  народу,  станет
шумно и  тесно.  Алексей  примется варить картошку  и рассказывать,  что  на
Севере  она на вес  золота, а все остальные будут шуметь. Шуму от них всегда
много. Потом напротив погаснут окна: это значит, что соседка уложила детей и
сейчас придет пить чай.
     Все идет по  расписанию, все раз  и навсегда  уедено - вовремя приходят
поезда, вовремя гаснут  окна,  и Рита всякий раз, когда  приходит к ним пить
чай, приносит с  собой  сдобный  хворост",  который она  печет  по  рецепту,
доставшемуся еще от бабушки.
     Сегодня у Варга ей  показалось,  что  она,  словно мальчик  из рассказа
Уэллса, открыла неведомую дверь в стене и  попала в  волшебную лавку. Там не
было волшебных товаров,  там был  просто  иной мир,  иной воздух: тот мир, в
котором жили Венька, и Павел, капитан Варг, и воздух, которым они дышали.
     Теперь, сколько бы времени ни прошло, как бы ни сложилась ее жизнь, она
всегда будет вспоминать этот долгий, долгий день и будет знать, что, если бы
его не было, судьба поступила бы с ней несправедливо...
     У  калитки  послышались  голоса.  "Ну,  вечерок  предстоит  веселый,  -
подумала Нина, разговоров будет до утра..."  Она уставала от этих сборищ, но
бог с ним, все  чем-то заполнятся время.  До  завтра.  Скорее  бы,  что  ли,
завтра...
     Алексей вышел на веранду, зажег свет.
     - Чего впотьмах сидишь?
     - Да так. Скажи, Леша, ты видел розовых чаек? '
     - Видел.
     - Какие они?
     - Ну, розовые. Несъедобные.
     - У них такой цвет лица, как у меня?
     - Чего?!
     - Ничего. Вспомнила Веньку.
     - М-да... Не дожил, бедняга.
     - До чего не дожил? До нашей с тобой свадьбы, что ли? Так он и до своей
не дожил! Алексей посмотрел на нее испуганно.
     - Нинок, ты что?  Я  понимаю. Ты устала, не надо.  Я  говорил с  Лидией
Алексеевной, она не  сказала, что был человек от Вени. Это, конечно, тяжело.
Снова пережить все...
     - Ничего, Леша. Пойдем. Гости...
     Он подошел к ней, положил  руки  на плечи. Обнял. Она зажмурилась.  Она
почувствовала  вдруг, как по телу  пошли мурашки. Вчера  этого не  было... А
завтра... Завтра она будет его женой.
     - Пусти, Леша, не надо. Люди...
     "Завтра  он будет моим мужем.  Он порядочный,  не  как  другие.  Он  не
торопил меня, не  пользовался  случаем - упаси  боже! Он деликатен до  мозга
костей,  и  я  не  помню, чтобы  он хоть раз посмотрел на меня с откровенным
желанием...  А  ведь он меня любит. Это бесспорно, Я  не знаю, не  помню, не
видела рядом такой любви,  такой  заботливой, самоотверженной... Он  целовал
меня в  шею, в губы - осторожно и  бережно, как  цветок.  Вот он  какой, мой
Алексей..."
     На кухне колдовала Рита.
     - Слушай,  где  у тебя майонез?  Нет? Ну вот, могла  бы и сказать.  Без
майонеза какой к черту салат... Я сейчас домой сбегаю.
     - Курица, - сказал Алексей. - Квочка. Помешалась на своих салатах.
     Потом,  как  всегда,  был умный  разговор.  И, как  всегда,  умнее всех
говорил Алексей:
     - Это  неверная,  вредная  концепция.  Мы знаем,  что  мир наш  сегодня
рационален,  и мы  должны  быть деловыми  людьми, я подчеркиваю -  деловыми,
иначе будет банкротство. Экономическое и, если хотите, моральное.
     Я понимаю, романтика,  донкихоты, мушкетеры и  все такое  прочее -  это
очень доброе и светлое детство  человечества, и тогда, в детстве, можно было
себе это позволить.  А сейчас нельзя позволять варварски использовать время,
варварски, в первую очередь, использовать человека.
     У меня  сегодня парень один  был в министерстве,  ох  какой героический
мужик, прямо  носом  пахал, только бы  куда  потрудней да подальше. А  время
подошло  -  и  хватит.  Просится обратно. И  я  его  понимаю, потому что  он
талантливый  геолог,   потенциальный  ученый.  Так  как  же  мы   его  можем
использовать по мелочам? И  он тоже понял, что нельзя. Вот говорят: ушел  на
теплое местечко. На редкость мещанские суждения! Да на этом  теплом месте я,
например, больше себе крови  порчу, чем  в поле, но и пользы больше приношу.
Вот с этих-те позиций мы и должны рассматривать место человека в обществе. А
не с позиций вульгарной романтики!
     "Все верно, - подумала Нина, - только скучно очень".
     Вот и все...
     Была  девчонка  и  сплыла.  А  Павел? Что  он  сейчас?  Как  он забавно
хвастался сегодня, что умеет жарить шашлык. Как ему не хотелось домой! Потом
удрал. Он испугался, хотя  еще  к ничего не понял. А она поняла.  Она знала,
что все свой тридцать лет  он ехал на этой машине сюда, к ней, приехал  и не
догадался,  Или,  догадался немного? Догадался, наверное,  потому,  что  был
таким откровенно-храбрым. И уехал. Совсем уехал. От нее... А завтра...
     Нина  поняла,  что будет сейчас реветь. Громко,  навзрыд, в голос,  как
ревут бабы на похоронах. Будет реветь за все, за свою  неудавшуюся жизнь, за
сегодняшний день, от которого она уже никогда не отделается, будет реветь от
ужаса и страха...
     За окном  послышался  звук автомобильной сирены. Нина, едва не  выронив
чайник, как была с тряпкой в руке, выскочила за калитку.
     А за калиткой был обыкновенный вечер.
     Она вернулась  на веранду, постояла  немного в  углу, таи,  где  тикали
старые  медные часы отца, потрогала  пальцами стекла, Потом накинула кофту и
вышла. Было свежо. Сирень обрызгала  ее росой. Калитка долго не открывалась.
В  переулке под  фонарем стояли  два  больших соседских пса,  вышли подышать
перед сном.

        "10"

     Едва  выйдя  из  переулка,  она  увидела  в  конце  улицы  машину. Фары
беспомощно тыкались в сторону, отыскивая нужный поворот.
     Нина вскинула руку прямо у капота. Открыла дверцу.
     - Мог бы запомнить дорогу получше,  - сказала  она. -  Знал  ведь,  что
вернешься.
     - Тихо! Сумасшедшая. Ты что здесь делаешь?
     - Я жду тебя.
     - На нас не выпустят собаки.
     - Тутошние собаки мои друзья.
     - Куда мы поедем?
     - Не знаю. Куда хочешь, У тебя много времени?
     - Много.
     - Тогда прямо.
     Они очень  долго ехали молча, потому что  можно  было до  бесконечности
нести веселый  нервный  вздор, но оба они понимали, что пора веселого вздора
кончилась,  и  с  каждым  километром  становилось  все  невозможней говорить
что-нибудь просто для разговора.
     - Ты мне  скажи, когда тебе  надо будет вернуться, - сказал Павел уже у
самой Москвы.
     -  - Хорошо, я сказку...  Знаешь что?  Давай куда-нибудь пойдем поедим,
ладно? Я толком не поужинала...
     Они молча доехали до ресторана, сели за  столик  и  позволили Официанту
проделать  вокруг себя  все  положенные манипуляции  с вытиранием фужеров  и
стряхиванием  пыли. Потом заказали ужин. Официант принес много вкусных блюд.
Шампанское  в   ведерке  со  льдом.  Салфетки  словно  из   дермантина,  так
накрахмалены; на вилках и ножах монограммы,  Царский  ужин, - сказала  Нина.
Будем гулять... Последний день свободы.
     - Павел!
     - Что?
     - Нам очень сейчас плохо, да?
     - Молчи...
     Сейчас  надо  молчать.  И  думать,  о  том,  что  делают  что-то совсем
несообразное. Ты понимаешь, хотя бы, что  это все  похоже на  бред? Зачем ты
здесь?  И  Нина?.. Вы  оба  взрослые  люди,  и  то,  что  сейчас происходит,
неправдоподобно.
     Но,  думать не хочется. Хочется смотреть  на  нее. Вот  так  просто так
сидеть  и смотреть на эту неизвестно откуда взявшуюся  девочку, о которой ты
ровно ничего не знал вчера  и о которой так много узнал сегодня... Вот таким
образом, И  можешь говорить себе,  это абсурд и глупость, что так не  бывает
или, по крайней мере не должно быть. Только что ты будешь делать через  час,
когда  все  кончится  и  ты останешься наедине  с  собой? Ты  снова, сегодня
вечером,  будешь   гонять  по  Москве  и  стараться  стряхнуть  с  себя  это
наваждение?
     Как получилось это? Когда?
     Может  быть, в  парке, когда она стояла с охапкой багряных листьев? Или
потом,  на  скамейке  возле  дома Варга,  когда  она,  притихшая,  с  широко
открытыми глазами, слушала о старом капитане? Или это  пришло сразу, едва он
увидел  ее - испуганную, смотревшую  на  него с укором: почему  так долго не
ехал?  А  может, это началось  пять лет назад, когда в горах  Куэквуня они с
Олегом смотрели синee  пламя лежащего внизу ледника? Или в  школе, когда  он
впервые поцеловал девушку и мир завертелся перед глазами...
     Он дотронулся до ее руки.
     - Ты почему не ешь? Смотри, какая котлета в бумажных розочках.
     - Погоди...  Знаешь, Павел, вот ты сегодня  сказал,  что будешь учиться
что-то делать Ну, пусть. Хотя я и не верю. Я сейчас о другом. О себе...
     У  нас был с Венькой  общий знакомый, студент, жил напротив.  Его отец,
крупный ученый оказался подлецом. В пятидесятом году он сделал себе карьеру.
Что-то  там такое доказал недоказуемое. Потом,  когда  все стало на  место в
ошибках  признавался. Только - семья развалилась.  Сын ушел из дома, с женой
нервная  депрессия,  или  как  это  называется...  Одним  словом,  жалко  он
выглядел,  этот  профессор. И я  ему по-человечески сочувствовала.  А Венька
сказал: "Ни черта! Пусть на  себе  рубашку рвет...  Думал,  на том  свете за
подлость платить придется. Так пусть на этом заплатит".
     Ну, ты Веньку знаешь. Он всегда был категоричен... Только ведь он прав,
Павел. А? Платить надо за все. Иногда очень дорого. Иногда всем, что имеешь,
и  все равно не хватит. И нет границы между  преступлением  и  сделкой.  Они
где-то рядом. Простая мысль. И очень древняя, наверное. Ты слушаешь меня?
     - Слушаю...
     - Да, очень древняя мысль. И простая. Сегодня в  окне магазина я видела
русалку. Совсем как человек.  А из воды  - только наполовину... Понимаешь? Я
готовлюсь стать ботаником, ездить по стране,  что-то делать своими руками, а
вместо  этого  вожусь с  бумагами. Я хотела романтики.  Не  улыбайся. Да-да.
романтики, без всяких кавычек. Моим героем был Венька, а моими друзьями были
домашние  мальчишки  и  девчонки,  спокойные и уютные... Я  хотела любви,  а
выхожу замуж  только потому,  что... надо за  кого-то выходить. Я каждый раз
делала маленький шаг  в сторону. Очень маленький. А потом  оказалось,  что я
давно  уже иду не туда. Не в ту сторону... И мне тоже придется  платить.  За
билет в обратную  сторону... Только ты ничего не говори мне сейчас. Не надо.
Мы пришли ужинать и веселиться.
     - Я не буду говорить, - пообещал Павел.
     "...Ты  хотела любви, а выходишь  замуж,  потому что  "так  надо" тебе.
Житейская формула, Нина. Житейский случай...