Нинка, Нинка... Твоим героем был Вениамин. Как  же ты думала усидеть  в
гнезде?"
     Лопались пузырьки в шампанском. Кончался ужин.
     "...Через полчаса начнут тушить свет. И мы уедем. Он к себе, я  к себе.
Нелепость какая...",
     "...Ты  была  сегодня  всякой. Была веселой, смешной, грустной.  Теперь
тебе страшно: как оно все будет? Не бойся. Все будет хорошо..."
     - Павел... Тебе еще не хочется сказать: а дальше?
     - Дальше я отвезу тебя домой, к маме. Завтра ты позвонишь своим  гостям
и скажешь, что у тебя разболелась голова, ты пошла в аптеку и тебе там стало
плохо... Что-нибудь придумаешь.
     - Твоя правда. И знаешь что? Пойдем отсюда.
     И  снова  молчаливый круг по Садовой, снова  бегущие встречные  фары  и
красные  пуговки стоп-сигналов.  Так уже было,  сегодня. Бегство  от  самого
себя. Пора останавливаться.
     "У  меня  в кармане билет  на  завтрашний  поезд, приказ  о назначении,
характеристика,  где  сказано, что  я отличный  специалист, рекомендательные
письма к влиятельным людям.
     Танькины письма, каждая строчка  которых сулит мне  спокойную, жизнь, -
целое богатство у меня в кармане; я собирал  его сам, по частям, чтобы  жить
по-другому, и если бы мне вчера сказали, что все это  я отдам без разговоров
только за то, чтобы вот сейчас  поцеловать ее, я бы тихо ахнул. Теперь пусть
ахают другие".
     - Ты едешь  к ней?  - спросила Нина. - К той, которой... мог бы нарвать
цветов?
     Павел подогнал машину к тротуару и зажег свет.
     -  У тебя  есть две копейки? Нет?  Подожди. -  Он порылся  в карманах и
протянул ей монету. - Вон автомат. Иди звони. Мама еще не спит.
     - Что я должна ей сказать?
     - Не знаю...
     Потом он сидел в машине и  ждал. Сегодняшний  день был  длиною  в год и
пролетел,  как минута,  а сейчас он  смотрел  на  телефонную будку и торопил
время.  Она не  возвращалась долго. Тогда  он  подошел к  автомату и отворил
дверь.  Нина держала  в руках трубку, из которой доносился истошный гудок, и
улыбалась. ...
     - Ты позвонила?
     - Нет... Она поймет и так.
     Павел взял у нее трубку и повесил на рычаг.
     - Если ты меня сейчас поцелуешь, - сказала Нина, - тебе придется  взять
меня с собой. Ты все взвесил?..

        "11"

     А я  уже взял тебя с  собой,  разве  ты  не  поняла? И ничего  не  надо
взвешивать, хуже не  будет, потому  что то, что  было у нас до  сегодняшнего
дня,  - просто  затмение какое-то,  чушь  несусветная, мне  даже  думать  не
хочется.
     Ты видишь, только что прошел дождь, дорога блестит под фарами встречных
машин, я еду не, торопясь, чтобы не вылететь в кювет. И чтобы побыть наедине
с  собой -  в машине можно не разговаривать,  а мне  еще много нужна сказать
себе, о многом у себя спросить - я давно старался не слушать своего голоса.
     Мне  надо спросить у  себя,  как  получилось, что я  с такой  легкостью
поверил, будто любовь можно заменить хорошим отношением?
     Как я мог поверить, вопреки опыту своих тридцати с лишним лет, что  мое
место за столом, меж двух телефонов; мог поверить Лешке Рогозину, его  бреду
о каких-то окислительных процессах?
     Разве смогу я спокойно  жить в белых ночах Ленинграда, зная, что сейчас
над  островом   Айон  висит  подсвеченный  солнцем  туман,  а  где-нибудь  в
Амгуэмской тундре Олег уже выкурил свою утреннюю сигарету, сидит на  камне и
штопает ковбойку. Разве  смогу  я  ходить по  улицам  и  площадям, ездить  в
трамваях и на такси, зная, что я просто задержался в гостях, .потому что мой
дом далеко, а из дому не уезжают?* ~
     Ничего этого я не смогу. И, пожалуйста, хватит об этом.
     А сейчас  я сверну на  проселок, мы проедем  еще  немного и остановимся
возле  речки, сплошь поросшей по берегам черемухой и  бузиной. В этих местах
прошло мое детство.
     Мы разложим большой костер и будем ждать утра.

        "12"

     В два часа ночи она сказала:
     - Павел, несчастный человек, я хочу  есть. Я вспоминаю свою несъеденную
котлету с нежностью.
     Они сидели на  траве возле  машины и подкидывали сучья  в костер. Сучья
были мокрыми и гореть не хотели.
     - Надо поесть, - сказал Павел.
     - Где мы тут поедим... И костер дымит.
     - Это я нарочно, чтобы комары не кусали.
     - Какие комары в конце августа.
     -  Все-то  ты знаешь. Ладно, вставай,  пойдем еду добывать. Покажу, как
это делается.  Соль у меня  есть,  и  сало  тоже, и лук - в багажнике еще от
прошлой поездки осталось. Ну картошка всегда под рукой.
     Они долго  шли  вдоль  картофельного  поля. Пожухлая  ботва  в  темноте
казалась  спутанным и  сорванным  с  кольев  проволочным заграждением. Нина,
прежде чем ступить на межу, потрогала землю руками.
     - Какая  теплая  земля.  Я  туфли сниму...  Слушай,  а  в нас не  будут
стрелять? Это колхозная картошка?
     - Может, и будут. Солью когда влепят, не обрадуешься.
     - Стреляли?
     - А как же...
     Они вернулись  к  машине и  высыпали из кармана  белые и  гладкие,  как
голыши, клубни. Павел набрал хворосту и стал мастерить костер.
     - Погоди, дай я, - попросила Нина.
     - Ты не умеешь.
     - Ну и пусть. Загорится как-нибудь... Это что? Рыба плещет?
     - Рыба, наверное. Тут ее пропасть, хоть старик и прибедняется...
     Нина  вынула из  машины  автомобильный  чехол, расстелила его;  достала
где-то   газету  и  принялась  готовить  ужин,  Лук  она  резала  тоненькими
ломтиками, как лимон,  сало долго вертела в руках, не  зная, срезать  с него
корку или  не  надо,  и  вид  у нее  был такой  сосредоточенный,  что  Павел
рассмеялся.
     - Ты чего?
     - Ничего...
     Замолчав, Нина тихо спросила: Он на "Аннушке" летал, да?
     - На "Аннушке".  Машина  у  него  была отличная. Она могла садиться где
угодно,  а билась и ломалась  столько  раз,  что  потом привыкла. и  однажды
Венька прилетел даже без пропеллера.
     - Ну это ты врешь.
     - Это я вру... А потом он украл стюардессу с пассажирского самолета.
     - То есть как это... украл?
     -  А вот  так.  Ты что, плохо знала своего братца? Ему летчики устроили
такую взбучку,  И было  за что.  Возвращался  он  как-то из  Хабаровска  и в
самолете познакомился со стюардессой, влюбился в нее без памяти, она - тоже.
Венька на решения человек скорый: сказал,  что она свое отлетала, он  сейчас
запрет ее четырех стенах, и делу конец.
     К тому  же, как на грех,  испортилась  погода. Стюардесса отпросилась у
командира корабля на  два часа, не зная еще, что там, где начинается Венька,
там  кончается  всякое  благоразумие...  Одним  словом,  на аэродроме паника
вот-вот лететь обратно, а лететь нельзя, какой-то пилот украл стюардессу.
     Мы  с Олегом сразу  сообразили, в чем дело, ввалились  к  Веньке, а там
идиллия. Сидят они, молитвенно сложив руки, и в глазах у них отблеск рая...
     - А как же Надя?
     -  Ну, это еще  до  Нади  было.  Слушай  дальше.  Наорали  мы  на  них,
накричали, а потом все четверо стали ломать голову, как быть, потому что уже
дали погоду, надо лететь, а как же она полетит,  если она жить без Веньки не
может, а он без нее и подавно...
     Потом  она все-таки  улетела. Написала что  надолго  запомнит минуты их
встречи. Но им повезло, что вовремя дали поду.
     -  Вот  видишь, как важно  вовремя  дать погоду  - усмехнулся Павел.  -
Синоптики  бы сказали,  что  глупость  не  состоялась  по  метеорологическим
условиям.
     - А собственно, чего она испугалась?  -  Нина.  -  Каких глупостей  они
могли наделать?
     - Ну как же... - замялся Павел. - Все-таки...
     Ах, вот оно что! Ну, знаешь ли, это унизительно - себя бояться. Только,
поверь  мне, она  не испугалась,  эта  девочка с  самолета.  Она ведь газеты
читает, журналы, а там какая-нибудь  Катя  или Нюра в  три  ручья ревет, что
она, бедная, поверила,  а  он, прохвост, ее обманул.  Слово такое дурацкое -
обманул...  Поплачет она, признает свой грех, а  ей советуют: будь умней, не
подходи  близко  к  мужчине,  пока  ,не  узнаешь,  какие  у  него  жизненные
установки, кто его любимый литературный герой, и так далее. Вот когда ты все
про  него  узнаешь,  почувствуешь  родство душ  и  его склонность к семейной
жизни, тогда и будет полный порядок. Тогда даже целоваться можно.
     - Ух ты! - сказал Павел. : - Прямо-таки металл в голосе.
     - Ты  подожди.  Ничего не металл.  Все  эти положения  ваша  стюардесса
крепко усвоила  и  потому  испугалась, что,  не  дай бог, возьмет и  полюбит
Веньку вот  так, без анкеты, а этого не бывает. Не должно быть.  Она чувства
своего испугалась.  И пусть. Не жалко... Ты лучше скажи, как к этому отнесся
Венька?
     - Он, помнится,  сказал, что надо бояться  того  состояния крови, когда
разум бездействует.
     - Ой ли! Что-то не похоже.
     - Да, верно. Он сказал, что не надо бояться.
     Наступила пауза.
     Павел стал разгребать золу, чтобы  засыпать  картошку.  Костер вспыхнул
огромным, языком  и  на мгновение  очертил его  темную  фигуру в  засученных
брюках; рубаха плотно облегала его, а волосы на  голове  лежали как  воронье
гнездо.
     "Как же нам  быть с тобой, - думала Нина,  - ведь погоду вовремя уже не
дадут... Когда, наконец, поспеет твоя  картошка? И когда ты скажешь, что нам
пора домой, что у нас еще много дел. У нас с тобой".
     - У нас  с  тобой  еще  много  дел,  - сказал  Павел, аккуратно прикрыв
картошку золой. -
     Перво-наперво вымыть машину, она изрядно запылилась.
     - Так, - сказала Нина. - Заботы собственника. А еще какие дела?
     - Еще?.. Видишь ли, я не  случайно приехал сюда. Идем  покажу тебе одно
место. Мне самому надо посмотреть. Если там что-нибудь осталось... Идем!
     Он взял ее за руку.
     - Господи, ну сумасшедший! Куда мы в такую темень?
     - Никакой  темени нет, это тебе возле костра кажется. Идем... Мы  здесь
жили с  мамой во время войны, я все тут знаю. Видишь огоньки около леса? Там
сейчас дом отдыха, а  тогда был госпиталь, мама медсестрой  в нем  работала.
Бомбили нас каждую ночь, и каждую ночь мы залезали в щели...
     Они прошли немного редким березняком и свернули на старую вырубку. Луна
ярко высвечивала трухлявые пни, дробилась в редких лужах.  Павлу показалось,
что он  только вчера был на этом заброшенном лесоучастке, где когда-то люди,
спасаясь от бомб, долбили в уже замерзшей земле эти жалкие убежища.
     Совсем  рядом светились огромные  корпуса  нового  дома отдыха, а  тут,
кажется, ничего не изменилось  за эти годы. Прямо у края вырубки зиял темный
провал. Над ним коряво горбились полусгнившие  бревна, кое-где еще прикрытые
дерном и ржавой глиной.
     Вот здесь  это  все было.  Здесь  он впервые  увидел зарево над горящей
Москвой.  Ему было пять лет, и он ничего  не понял  тогда, только испугался,
услышав, как вдруг страшно закричали женщины...
     Зачем он  пришел  сюда? Это  ведь не те  воспоминания, которые  хочется
оживить...  Наверное, он пришел  сюда  потому,  что  детская память хранит и
будет  хранить  до  конца  дней  эти  осенние  ночи  сорок  первого,  когда,
закутавшись во  все,  что  только можно было  сыскать теплого, Павел  и  еще
четверо соседских ребят, у которых отец воевал, а мать лежала в тифу, сидели
на нарах,  тесно  прижавшись  друг к другу, и в холодной, промозглой  тишине
слушали  старую  учительницу   Елизавету   Евлампиевну,  рассказывавшую   им
"Робинзона  Крузо". За ее рассказом не было слышно аханья зениток, но стоило
лишь ей  умолкнуть, чтобы  собраться с мыслями, как сухой, раскаленный треск
снова  врывался  под накат землянки,  и  ребятам  казалось, что небо  сейчас
раздушит их в этой темной дыре...
     - Страшно... Наверное, надо оставить эту щель и показывать людям,  чтоб
помнили.
     - Тем, кто помнит, показывать не надо,  - сказал  Павел. -  Тот, кто не
прятался в ней, все равно не поймет...
     Они молча вернулись к костру.
     - Павел, - позвала она.
     - Ну?
     - А вдруг у тебя плохой характер?
     - У меня хороший.
     - Ты храпишь ночью?
     - Кажется, нет...
     - Я ищу у тебя недостатки. Веня, например, бал лунатиком.
     - Никогда он не был лунатиком.
     -  Нет,  был.  В  детстве.  Вообще-то  он,  конечно,  не  был,  но  мне
запомнилось,  что был.  Он себе такую игру придумал для воспитания  воли: по
ночам забирался  на  крышу и  ходил по самому краю.  Потом его отец поймал и
стал воспитывать, а Веня говорит: ничего не помню, я лунатик, у меня нервная
система так  устроена. Отец, конечно, очень рассердился, сказал,  что  таких
балбесов в авиацию  не  берут,  потому, что  рисковать надо  для дела, а  не
просто нервы щекотать.  Веня выслушал его внимательно и пообещал, что больше
рисковать без толку не будет.
     - Смотри, какой хороший.
     - Ты слушай  дальше. Мы жили тогда в маленьком городе, где служил отец.
Однажды  во  время  демонстрации он купил мне целую гроздь шаров, я их очень
любила и  сейчас  тоже  всегда  покупаю  себе  на  праздники.  Шары  были  -
заглядение, отец украсил их блестящими лентами, все светилось, переливалось,
на одном из них был  портрет  Покрышкина, его прикрепил Венька. Словом, ни у
кого  ничего  подобного  не было. Подруги  смотрели  на меня  с  завистью  и
восхищением.  Ну, ты представляешь, какая  гордая и счастливая шла я рядом с
отцом,  а у  него  звезда  Героя, ордена, форма,  все его знают,  все с  ним
здороваются...
     И  тут   в  самый  разгар  моего  счастья   я  загляделась  на  что-то,
споткнулась, шарики мои выскочили и полетели...
     И вот Веня... Шары зацепились  за самый верх заводской трубы,  и он уже
карабкался  на нее по скобам. Смотреть на это, наверно, было страшно, потому
что все замолчали, даже оркестр перестал играть.
     Помню, что,  когда Веня вернулся  с моими  шарами,  никто не назвал его
героем, а наоборот, кто-то даже сказал, что он хулиган.
     Потом, когда мы шли домой, я очень боялась, что отец будет ругать Веню,
но он всю дорогу молчал.
     Венька не выдержал и  спросил: разве он и  теперь поступил неправильно?
Отец подумал и сказал, что, с одной точки зрения, Веня поступил правильно, а
с другой - неправильно,  но  он пока еще сам не  знает, какая из этих  точек
зрения настоящая...
     - Веня хорошо запомнил эти слова, - сказал Павел.
     - Откуда ты знаешь?
     - Когда  ему сказала,  что летать в самовольный рейс  - это должностное
преступление, он ответил точно  так же: с одной стороны, это так, а с другой
- не очень, и еще неизвестно, какая сторона более правая.
     - Это было, когда вы искали Теплое озеро? Расскажи мне об этом.
     - Я расскажу...

        "13"

     Пурга, как всегда, пришла неожиданно.
     Первые  дни  отдыхали.  Потом   стали  тревожиться.  Срывалась  работа.
Телеграммы синоптикам носили оскорбительный характер. Шла третья неделя, как
непогода  загнала  их  под  крышу  в  маленьком  тихом поселке  у  моря.  Он
прилепился меж сопок на  берегу залива,  который  не замерзал  даже  в самые
сильные морозы, и зверобои в брезентовых робах вытаскивали на берег нерпичьи
тушки, покрытые словно воском, налипшей, дробленой шугой.
     А где-то рядом, может быть, прямо  за каменистыми отрогами, до которых,
казалось, подать рукой, лежало Теплое озеро. Его  не  было на  картах. Зимой
над  озером клубился туман, а летом на  десятки  и  сотни  верст непролазных
хлябей отрезали к нему дорогу.
     На  берегу озера лежал  песок  и  мелкий морской голыш, а в теплой воде
плескались большие животные с чешуйчатыми спинами, иногда выходили на берег,
и после них на влажном песке оставались причудливые ложбины.
     Это  было  известно доподлинно. Было известно у животных длинная шея, и
когда  они  сидят  в  воде,  высунув  наружу  маленькую  плоскую  голову, то
становятся похожими на водяных змей.
     Так говорили на побережье вот уже много лет.
     ...Ha  исходе третьей  недели они  целыми  лежали  в спальных мешках  и
равнодушно поругивали Таля  за  то, что он проиграл Ботвиннику, а Ботвинника
за то,  что он проиграл Петросяну.  Они думали,  что  все  идет  к  чертовой
матери, работа безнадежно горит, и никому на эту катавасию не пожалуешься.
     Павел должен был выбрать место  для  круглогодичной поисковой партии, а
Олег измерял  таинственные  величины  земного  магнетизма, и  ему для  этого
выделили  специальную машину.  Они  "шлепали" посадки на лед, и пока  Венька
соображал,  как он будет взлетать  над торосами, полыньей и  вмерзшей в  лед
бочкой из-под солярки, Олег колдовал над приборами. Такой веселой жизнью они
наслаждались неделю. Потом хозяин, у которого они остановились, сказал среди
ясного белого дня, что хватит, отлетались, надо  втащить в тамбур лед, иначе
завтра они останутся без воды. Идет пурга. Синоптики молчали. Они сообщили о
непогоде через день после того, как  Веня, Олег и Павел  залезли  в спальные
мешки.
     Они  держались двадцатые  сутки. По молчаливому согласию было решено не
поминать  про Теплое  озеро  до тех  пор, пока  не представится  возможность
организовать его поиски по всем правилам. Но случай тяготел над ними. Судьба
искушала.  В  поселке еще были  живы  старики,  которые помнили, как их деды
рассказывали о тех, кто купался в теплой воде...
     Ночью  пурга  утихла.  А утром  Павла  разбудил  бульдозер, расчищающий
полосу. Он наскоро оделся и вышел  в тамбур. Олег и Веня сидели на  ящиках и
курили.  Вид  у  Вени  был  какой-то  странный:  то  ли  загадочный,  то  ли
решительный:  "Друзья, - сказал  он,  когда Павел уселся рядом с ним. Такого
случая больше не будет.  Мы сделаем  всего несколько галсов по побережью.  И
может быть, мы сядем рядышком с этим самым... ихтиозавром, или что  оно  там
такое. Вы представляете себе..." - "Да,- сказали они.  - Мы представляем". И
тут же начали собирать пожитки.
     Самолет у Вени был такой домашний и уютный, что его хотелось  погладить
рукой  по  симпатичной  тупой морде. Он  весело  щурил глаза-иллюминаторы  и
кокетливо покачивал крыльями.  В воздухе Вениамин  был с ним на равной ноге,
они вместе закладывали такие виражи, что у  новичков захватывало  дух, но на
земле относился к нему снисходительно.
     - Кушетка рвется в  облака, - говорил  он, выметая из машины  окурки. -
Самый раз покой, так нет, романов начиталась. Горе ты мое горькое...
     Первые полчаса все было обычно. Павел ухитрился даже немного вздремнуть
и  проснулся  от  того, что  машина легла в крутой  вираж и он  чуть было не
свалился с сиденья.
     - Циркачи! - закричал он. - Вам в небе места мало?
     Венька  кивнул  вниз. Они шли на  небольшой высоте, и  Павел  увидел на
снегу темные пятна яранг и суетящихся вокруг них людей.
     - Ничего не пойму,  - сказал Олег. - Что-то больно резво бегают,  вроде
машут...
     Вениамин  снова развернул машину  и прошел над стойбищем совсем  низко.
Теперь  ясно  была видна цепочка людей;  они  действительно махали руками, а
несколько человек  бежали  в  сторону замерзшей  речки, словно бы  собираясь
встретить самолет при посадке.
     - Не нравится мне это, - сказал Вениамин. - Похоже, что-то стряслось. -
Он обернулся к ребятам. - Надо сесть, я думаю...
     - Пожалуй, - согласился Олег.
     -  Только вон та штука  мне тоже  не нравится. - Веня кивнул в  сторону
горизонта,  где из-за хребта выползала  темная полоса, предвещавшая пургу. -
Кажется, придется возвращаться... Ладно, сядем, а там видно будет.
     Едва Веня спустил  трап, как  к  самолету подбежало  несколько чукчей и
заведующий  красной ярангой, огромный детина  с  казацкими усами. Веня часто
летал с ним по тундре.
     - Ну, молодец! - сказал заведующий, пожимая ему руку. -  Ну,  если бы я
звал, что это ты, летишь, мы  бы не волновались... А  то заладили - пурга да
пурга! Вот тебе и пурга.
     - Что за чепуха? - не понял Вениамин.  - Никуда я не  летел. Я случайно
увидел,  что вы тут  галдеж  устроили, вот  и  подумал...  А что у  вас  тут
случилось?
     - У  нас  работница  помирает,  -