льно подумала Надя, - раз он так
вертеться любит".

- Хотите сигарету? - спросил Юрий Владимирович.

- Нет, спасибо, я не курю, - отозвалась Надя.

- Бросили? - Юрий Владимирович закурил.

- Да нет, я никогда и не начинала, - проговорила Надя немного испуганно,
будто Юрий Владимирович и вправду мог знать про нее вещи, о которых она
сама не имела никакого понятия.

"Ну конечно, - подумал Юрий Владимирович, - какое уж там курение? Ей даже и
такую малость, пожалуй, не осилить".

Он еще раз окинул внимательным взглядом свою собеседницу. Она и вправду
казалась не то что слабой, а какой-то хрупкой, почти бесплотной, как
фотомодели с рекламных плакатов Кевина Кляйна, чьи тела обычно имеют
специфический беспомощно-вялый изгиб, создающий впечатление, что, дунь на
них, и они сами по себе растворяться в воздухе, подобно эльфам, явившимся
путнику в обманчивой Фата Моргане.

"Нет, таким людям в литературе не место, - окончательно решил про себя Юрий
Владимирович. - Что они могут дать читателю? Да ничего! Читатель их вообще
не интересует. Они просто спасаются в своих литературных фантазиях от
реальной жизни, с которой им не под силу справиться. Зачем ей только
стипендию дали и в Германию учиться отправили? Такая ведь все равно потом
нормальной работы не найдет. Даже прокормить себя не сможет. Впрочем, она,
по всей вероятности, и не кушает ничего... Ну если только самую малость".

Юрий Владимирович с деловым видом достал из папки Надины рассказы и, не
переставая крутиться в кресле, сосредоточенно пробежал глазами сделанные им
на полях пометки.

- Так, - сказал он, стряхивая пепел с сигареты. - Вы, вроде, говорили, что
эти рассказы должны войти в цикл "Предпоследняя ночь Шехерезады". Можно
спросить, почему вы остановились именно на этом названии?

- Я подумала, - Надя почесала рукой нос, - что писателям, ну и мне,
конечно, в том числе, часто приходится сочинять вещи, которые от них
ожидают, чтобы выжить в глазах аудитории, сколько бы человек она ни
насчитывала - миллионы или всего два-три. В этом смысле они очень на
Шехерезаду похожи, которая в надежде прожить еще и еще один день,
рассказывала Султану именно то, что он желал слушать. И в моем сборнике я,
конечно, не могу претендовать на то, что мне удастся совсем забыть о
публике и ориентироваться только на себя саму. Да и необходимо ли это? Ведь
после такого эксперимента, если его действительно провести в чистом виде,
меня больше никто никогда не захочет читать. Даже вы. Но, с другой стороны,
слишком уж явное угождение аудитории тоже ни к чему хорошему не ведет,
публика сама же меня за это осудит и интерес к моим рассказам потеряет. Так
что самое лучшее для писателя - балансировать где-то на грани между
услужливой доступностью и безжалостной элитарностью, то есть рассказывать
истории, противоречащие в общем-то вкусу всемогущего Султана, но в то же
время способные чем-то зацепить его так, чтобы он каждый раз под утро
говорил: "Ну хорошо, еще одну ночь я ее потерплю", прибавляя при этом для
собственного успокоения: "но тогда-то уж точно конец". И так до
бесконечности. Вот и получается в идеале вечная "предпоследняя ночь".

"Надо же - рассуждает", - немного рассеянно подумал Юрий Владимирович.

Он слушал свою гостью, зафиксировав на ней внимательный взгляд, который
почему-то, почти против его воли, упрямо сползал куда-то вниз к колготкам
со складками на коленках: наверное, оттого что он никак не мог смириться с
подобной неаккуратностью. Кроме того, Юрий Владимирович заметил, что подол
Надиной юбки приподнялся вверх, создавая иллюзию, будто, если хорошенько
присмотреться, под ней можно что-нибудь разглядеть. Но это была всего лишь
иллюзия, и как Юрий Владимирович ни всматривался, ничего, кроме черного
пятна колготок, разглядеть не мог.

- Ну хорошо, - он снова закрутился на стуле, закинув ногу на ногу. - Начнем
с первого рассказика - "Спор"*. В принципе, понятно, что вы хотели показать
противоречия, возникающие между мужчиной и женщиной без всяких видимых
логических причин. Ведь неважно, о чем они спорят, а важно, что спорят.
Понятно и то, что эти противоречия носят, прежде всего, игровой характер,
вроде предварительных ласк. Только концовка, по-моему, немного размыта: эта
ванна с шампанским, в которой герой топит свою подругу - не совсем
убедительный образ. Даже банальный, я бы сказал.

- Вы так думаете? - Надя вскинула на него печальные глаза. - Я просто
хотела проиллюстрировать оргазм, в который герой кидает героиню в качестве
последнего аргумента в свою пользу.

- Ага, оргазм, - понимающе покачал головой Юрий Владимирович.

"Откуда ей вообще знать, что такое оргазм? - подумал он скептически. -
Впрочем, у женщин с этим вообще очень, очень сложно..."

Юрий Владимирович и не подозревал, что сам уже подарил Наде посредством
откровенных сцен в своих рассказах довольно большое количество оргазмов. И
что это были за оргазмы! Сладкие судороги почти до боли пронзали ее тело.
Кусая подушку, она подавляла готовые сорваться с губ стоны, а опомнившись,
находила довольно сильно измятый сборник Юрия Владимировича где-нибудь у
себя под коленом или вообще на полу. Еще недели спустя с наслаждением
вспоминала она эти секунды блаженства, как гурман вспоминает, отведанный им
когда-либо редкий деликатес. Но какими бы грубыми ни были сладострастные
сцены, доводившие Надю до оргазма, каждый раз, когда волны блаженства
ввергали ее в свою пучину, неизменно видела она перед собой чье-то нежное,
ангельски прекрасное лицо с целомудренным достоинством предлагающее ей свой
рот для благодарного поцелуя.

Обо всем этом Юрий Владимирович, естественно, не догадывался и, вероятно,
сильно удивился бы, если б узнал, какой эффект способны производить его
книги. Тем более, что сам он, несмотря на всю эротическую подоплеку Надиных
рассказов, никогда бы не додумался использовать вверенные ему произведения
подобным образом. Другое дело - саму Надю, но об этом Юрий Владимирович
тоже пока еще как следует не думал...

- Наверное, мне надо было принести вам первую версию "Спора", - продолжала
Надя свои объяснения. - В ней утонувшая в шампанском героиня попадает в
непонятную, лишенную всякой логики страну, где ежесекундно меняется климат
и вообще ситуация в пространстве, и она то лежит в снегу, то изнемогает в
пустыне от жары, то оказывается на сцене театра, то в абсолютно безлюдном
месте. Все это должно было продемонстрировать различные стадии оргазма.

Юрий Владимирович зевнул.

- Но потом я все-таки отказалась от такого развития действия, - закончила
Надя.

- А зря, - заметил Юрий Владимирович, - могло бы получиться еще
интереснее... Так, что же мы еще тут имеем? - он вскочил с места, чтобы
немного размяться, и зашагал взад и вперед по комнате, разглядывая листочки
с Надиными рассказами.

Надя искоса наблюдала за ним.

"А что если б он взял, да и решил меня сейчас изнасиловать?.." - пришло ей
внезапно в голову.

Конечно, насилующий кого бы то ни было Юрий Владимирович относился в
представлении Нади к области фантастики, но теоретически это все же было
возможно. И особенно теперь, когда ситуация для осуществления подобных
намерений, если бы они вдруг действительно появились, складывалась как
нельзя более благоприятно. Ведь они абсолютно одни на даче. Насколько знала
Надя, жена Юрия Владимировича, с которой он развелся год назад, еще в конце
лета вернулась с дочкой в город. Так что на помощь звать было некого.
Впрочем, Надя, наверное, и не стала бы звать на помощь при условии, что
Юрий Владимирович начал бы с того, что согрел ее озябшие пальцы своими, как
она была уверена, теплыми ладонями...

- Ну, вторая история, "Поезд"**, как я понимаю, тоже про оргазм, - сказал
Юрий Владимирович, снова подходя к столу и облокачиваясь на него рукой. -
То есть поезд уносит героиню в волшебный мир оргазма. Вы это хотели
показать?

- Так тоже, конечно, можно интерпретировать, - отозвалась Надя. - Вообще-то
я имела здесь ввиду освобождение творческой энергии, которая как бы
выталкивает человека из реального мира. Но творческая энергия и оргазм -
это все равно очень родственные понятия.

"Про энергию бы она лучше молчала", - усмехнулся про себя Юрий
Владимирович, хотя и пропустил мимо ушей половину сказанного только что
Надей, так как все это время был занят разглядыванием ее волос, таких
гладких, что казалось, в них можно увидеть собственное отражение.

Но особенно поразил Юрия Владимировича при тщательном рассмотрении цвет
Надиных волос. Такого цвета был ванильный пудинг, который он любил готовить
себе по утрам, используя для этого импортный порошок-концетрат из пакетика.
Откуда взялся у нее вдруг этот сладкий, ароматный оттенок, заставлявший
Юрия Владимировича почти что пускать слюнки?

"Раньше-то, вроде, по-другому было, - подумал он. - Наверное, перекрасила
там как-нибудь в Германии. Или просто свет так падает."

- Ну что ж, - он снова зашагал по комнате. - С "Поездом" все ясно. Теперь
давайте обсудим "Кошку"***.

- Да, давайте.

Надя снова попыталась представить себе, как Юрий Владимирович стал бы ее
насиловать.

"В принципе, - размышляла она, - это, наверное, не так страшно, а, может,
даже и приятно, ведь он же должен знать, что к чему, - Надя нервно поерзала
на стуле. - Только надо будет закрыть глаза и чтоб он, не дай Бог, не начал
меня целовать. - Надя остановила взгляд на его узких, как ниточки, губах,
покрытых какой-то белой корочкой, вроде диатеза, - Фу, как противно!" - она
вздохнула.

- Если честно, - проговорил Юрий Владимирович, - "Кошкой" я остался очень
недоволен.

- Правда?

Надя немного испуганно и, в то же время, с какой-то доверчивой надеждой
взглянула на него снизу вверх. Так больные смотрят на поставившего им
только что неутешительный диагноз врача, ожидая, что он вот-вот пропишет им
чудо-лекарство, способное решить все их проблемы. Этот взгляд очень
понравился Юрию Владимировичу: он представил себе свой разгоряченный конец
у Нади во рту, и сладкая дрожь прошла по его телу при мысли, что ее глаза
могли бы в тот момент быть устремлены на него с таким же доверчивым и
покорным выражением, как сейчас. Но сидящая перед ним Надя через пару
секунд снова опустила глаза к полу. Юрий Владимирович рассердился и решил
повторить процедуру.

- Да, очень, очень неудачный рассказ, - сказал он, подчеркивая каждое
слово.

Эффект, которого Юрий Владимирович добивался, не заставил себя долго ждать:
Надя снова вскинула на него испуганные и умоляющие о помощи глаза.

"Вот так-то лучше", - похвалил он ее про себя.

И чтобы ей, не дай Бог, не пришло в голову снова опустить ресницы, Юрий
Владимирович продолжал:

- Я, честно говоря, не ожидал от вас такого. Довольно бледно и
невыразительно. И вообще, зачем вам понадобилось описывать эту историю с
кошкой и живодерами, если в последнем предложении и без дополнительных
деталей все становится ясно: "Люблю сильных мужчин!" Для чего же тогда
такое предисловие? Вы бы лучше взяли и поставили это предложение в самое
начало. Из него можно было бы развить намного более тонкую и многомерную
историю.

- Я... я, - попыталась оправдаться Надя. - Это... что-то вроде притчи
должно было получиться...

- А получилось что-то вроде анекдота, - оборвал ее Юрий Владимирович.

- Хорошо, - согласилась Надя, - я, может быть, переделаю.

- Да что толку переделывать? - пожал плечами Юрий Владимирович. - Тут
заново написать легче. Вот возьмите, - он протянул ей назад папку с
рассказами.

- Спасибо, - тихо сказала Надя, принимая рассказы у него из рук.

Юрий Владимирович сделал еще один энергичный круг вокруг стола и, закурив,
снова опустился в подвижное кожаное кресло.

- Вы мне сегодня еще что-то принесли? Совсем свеженькое? - спросил он.

Надя замялась.

- Да, - сказала она наконец. - Но не знаю, будет ли это вам интересно...

- Ну я тоже не знаю, пока не прочитаю, - пожал плечами Юрий Владимирович.

Поколебавшись еще несколько секунд, Надя положила перед ним на стол
бумажную папку, которую все это время крепко прижимала к груди. Юрий
Владимирович распахнул ее легким профессиональным движением руки и прочитал
вслух напечатанное большими буквами на первой странице название - "DOMINUS
BONUS". Хм, это все один рассказ что ли? - он оценивающе пощупал пачку
листков тонкими длинными пальцами. - Немаленький. Вы его в Германии что ли
написали?

- Нет, уже здесь, когда вернулась.

- Он тоже в сборник "Предпоследняя ночь Шехерезады" войти должен?

- Да нет, это не для сборника, это просто так. Я там вообще в совершенно
другом стиле пишу, то есть - как бы это сказать? - совсем без стиля.

- Ну ладно, посмотрим, - сказал Юрий Владимирович, захлопывая папку. - В
течении ближайших двух-трех недель обязательно прочитаю, - он взглянул на
часы. - Вам, между прочим, пора собираться. Последняя электричка через
полчаса, а до станции еще идти...

- Да, конечно, - Надя поднялась с места, но не направилась к двери, а
осталась почему-то стоять перед Юрием Владимировичем.

- Что-нибудь случилось? - спросил он удивленно.

Надя в волнении переступала с ноги на ногу.

- Не могли бы вы, - сказала она, смущенно покусывая губы, - не могли бы вы
прочитать мой рассказ как-нибудь побыстрее? Понимаете, это для меня
совершенно особенный рассказ, я в таком роде еще никогда ничего не писала,
и теперь мне очень важно как можно скорее знать ваше мнение...

- Хм, - Юрий Владимирович почесал затылок. - Ладно, попробую справиться за
недельку. Приезжайте ко мне в следующую среду.

- Только в среду? - немного разочарованно переспросила Надя.

- А что же вы хотите? - развел руками Юрий Владимирович. - У меня и другие
дела есть.

- Да, понимаю, - Надя грустно опустила глаза. - Только я теперь, наверное,
до среды ни разу не смогу заснуть, все буду насчет рассказа волноваться...

"Это уже прямо насилие какое-то", - подумал Юрий Владимирович, однозначно
польщенный тем, как высоко ставит Надя его мнение.

- Ну хорошо, - сказал он наконец. - Думаю, сегодня перед сном я его
как-нибудь осилю. Если хотите, оставайтесь у меня ночевать, и завтра утром
я вам скажу, как мне ваш рассказ понравился.

- Правда? - обрадовалась Надя. - У вас можно остаться?

- Почему нет? Вы все равно уже, я думаю, на электричку не успеете. Так что
пойдемте, я вам постелю внизу, в комнате для гостей.

Когда они спускались по лестнице, Надя обернулась к следующему за ней Юрию
Владимировичу:

- А может, вы мне еще сегодня свое мнение скажете?

- Ну-ну-ну, - покачал головой Юрий Владимирович. - До завтра-то вы, я
думаю, дотерпите. Утро вечера мудреней.

Проводив Надю в гостевую комнату и пожелав ей спокойной ночи, Юрий
Владимирович вернулся с ее рассказом наверх. Перешагнув порог своей
спальни, он, не раздеваясь, прилег на кровать и включил стоявшую на
тумбочке лампу. Конечно, он мог бы в этот вечер заняться чем-нибудь
поинтереснее чтения Надиных творений, но раз обещание дано, то ничего уже
не поделаешь. Юрий Владимирович сознавал, что согласившись в такой короткий
срок прочитать и оценить по всей вероятности не самое значительное и не
самое занимательное произведение в истории мировой литературы, он приносит
некоторую жертву, и чувствовал себя теперь удивительно добрым и способным
на поистине героическое снисхождение к окружающим его существам, как это, в
принципе, и подобает сильным мира сего. В таком вот благостном расположении
духа и взял он в руки первую страницу:

DOMINUS BONUS

"Dominus Bonus, Domini Boni, Domino Bono..."(2)

Кто такой этот dominus bonus, которого я должна склонять, готовя домашнее
задание по латыни? Он уже прочно вошел в мое сознание: даже когда учебник
давно уже отложен в сторону, я все еще продолжаю по инерции мусолить его
про себя во всех падежах. Но что мне известно о нем? Не так уж много: в
моем распоряжении только отдельные сведенья, разбросанные в текстах
учебника. К тому же я не уверена, что речь там идет все время об одном и
том же добром господине. В конце концов, кто сказал, что их не может быть
несколько, ведь истории-то с ними происходят все время разные и между собой
никак не связанные? И все же, в моем представлении существует только один
dominus bonus, проходящий лейтмотивом через все тексты, которые мы читаем
на занятиях по латыни.

Итак, что мне о нем известно, кроме правил, по которым он склоняется? Я
знаю, что у него есть большой дом, жена, дети, старательные рабы (servi
probi), которые работают для него на полях. Он хорошо обращается со своими
рабами, заботится о них, а если и наказывает, то всегда справедливо и за
дело. В свободное время dominus bonus увлекается классической философией,
благодаря чему умеет владеть собой даже в экстремальных ситуациях.
Например, однажды, возвратившись после какого-то путешествия назад в
большой и красивый дом, он, к своему ужасу, обнаружил, что его раб не
разложил собранную в поле пшеницу по мешкам, как ему было строго-настрого
наказано перед отъездом. И что же сделал обескураженный такой
безалаберностью dominus? Да ничего! Он просто сказал мудрую, заимствованную
у кого-то из великих философов фразу: "О раб! Почитай себя счастливым, что
меня раздирает ярость, а не то бы я тут же, не сходя с места, убил тебя
ударами моего кнута!" То есть добрый господин не хотел принимать сгоряча
никаких решений, и если бы ему действительно в один прекрасный день
вздумалось убить старательного раба, то можно не сомневаться, что сделал бы
он это только на трезвую голову, хладнокровно и без эмоций, как истинный
философ.

О внешности доброго господина в текстах, которые мы читали на занятиях, не
содержалось никаких сведений. Зато в учебнике было навалом самых
разнообразных картинок из римской жизни. Так что я довольно быстро
составила себе представление о том, как мог выглядеть мой господин:
высокий, широкоплечий, с мускулами, вырисовывающимися под шелковой тогой, с
курчавыми темными волосами, выразительным античным лицом и, конечно же, с
неизменным свитком папируса в руке: почему-то почти все римляне в учебнике
изображались с такими изящными свитками. Что же содержится в этом свитке?
Быть может, какие-нибудь бухгалтерские рассчеты (ведь хозяйство у господина
большое, и за ним нужен глаз да глаз), а может, произведения почитаемого им
философа или даже - чем черт не шутит? - его собственные сочинения. Ведь он
вполне мог оказаться поэтом! И даже наверняка был им! Разве не располагает
к поэзии взгляд из окна верхнего этажа большого красивого дома на
расстилающиеся вокруг бескрайние поля, по которым снуют туда-сюда похожие
издали на муравьев старательные рабы, вспахивающие плугом землю?..

В мой первый месяц в Германии я вообще очень часто размышляла о личности
доброго господина и не только потому, что мне там приходилось много
заниматься латынью, которая до сих пор входит в обязательную программу
любого немецкого студента, выбравшего себе гуманитарное направление. Просто
я чувствовала себя в Кельне ужасно одинокой и dominus bonus был одним из
немногих "местных", с которыми я с самого начала имела контакт в этом
городе, воздвигнутом и долгое время управляемом, как известно, древними
римлянами. Еще и теперь в Кельне можно наткнуться на ту или иную античную
развалину. И все-таки едва ли кто-то из живущих здесь теперь немцев ощущает
кровное родство с древними легионерами, пришедшими сюда когда-то из далекой
Италии. Так что получается, что dominus bonus как бы и не совсем местный.

Второй местный, с которым я регулярно общалась с первых же дней моего
пребывания в Германии, был при ближайшем рассмотрении даже и совсем не
местным. Я имею в виду профессора Петерса, приехавшего работать по
контракту из Новой Зеландии и проводившего в Кельнском университете семинар
о поэзии Рильке. Будучи известным специалистом в области немецкой
литературы, Петерс, разумеется, прекрасно владел немецким языком и вообще
чувствовал себя в Германии как дома, поэтому я условно считала его местным.