н.
   Форма возобладала над содержанием:  философ  впал  в  офицерскую  ярость.
Матрос  был  оттащен  за  руку,   освобожден   от   пацифистского   одеяния,
охарактеризован непотребно и отконвоирован на корабль.
   В каюте, с нервного разгона проводя воспитание лично, Беспятых спросил  с
гадливой гримасой:
   - Почему матросы зовут тебя Груней? Ты что... Груня?
   - Никак нет, товарищ лейтенант. Я не голубой.
   - Желто-розовый... коз-зел! Н-ну, что ты поешь по улицам... псалмопевец?
   - Махамантру... товарищ лейтенант.
   - Зачем?!
   - У нас свобода вероисповедания, товарищ лейтенант.
   - Что ты в этом понимаешь, балда? Или  тебе  лишь  бы  балдеть?  Смир-на!
Вольно! Садись! Кури! И не занимайся тем, в чем ничего не смыслишь. Молчать!
Тебе увольнение зачем дали?!
   - Отдыхать...
   - Отдыхать! А ты что? А ты знаешь,  что  сегодня  на  обед  корову  съел,
кришнаит? Да это хуже, чем командира убить!
   - Сколько той коровы... не разглядеть...
   - Макароны с говяжьей тушенкой!
   - Да не было там  тушенки,  товарищ  лейтенант.  Так,  один  запах.  Если
волоконце и попалось случайно... А и съел, так лучше хоть отчасти  искупить.
Есть-то охота, вот и жрешь... Вообще-то я не знал, что это говядина.
   - А ты думал - омар? Хайям?
   - Я думал - свиная тушенка...
   - Ну ты остряк. Ну ты дубина. Вообще мяса нельзя! Что - не знаешь?!
   -  Да  какое  там  мясо  на  нашем  камбузе...  Это  простится.   Я   дух
просветлял...
   - Долбаный ты дух! Ну подумай: как  может  кришнаит  служить  на  военном
корабле?
   -  Что  ж  я,  добровольцем  шел?   Призвали.   Дезертировать,   что   ли
призываете?..
   Беспятых вздохнул, покачал головой сокрушенно и бессильно, снял  с  полки
над столиком Юнга и скорее в подтверждение себе, чем для дурного  матросика,
прочитал вслух:
   "Тот, кто сегодня пытается, подобно теософам, прикрыть собственную наготу
роскошью восточных одежд, просто не верен своей истории.  Сначала  приложили
все усилия, чтобы стать нищими изнутри, а потом позируют в виде театрального
индийского царя. Лучше уж признаться в собственной духовной нищете и  утрате
символов, чем претендовать на владение богатствами,  законными  наследниками
которых мы ни в коем случае не являемся. Нам по праву принадлежит наследство
христианской символики, только мы  его  где-то  растратили.  Мы  дали  пасть
построенному нашими отцами  дому,  а  теперь  пытаемся  влезть  в  восточные
дворцы... "
   - А я что - виноват насчет дома отцов? - сказал Груня. - И вообще, кому я
мешаю?..
   - Ты думаешь, из Индии эта твоя лабуда пришла?  Из  Америки  она  пришла!
Гамбургер для тупых голов!..
   - Ну уж.
   - А ты что думал, Бхактиведанта в Калькутте жил? В Нью-Йорке он жил!
   - С чего бы.
   Беспятых  подперся  ладонью  и  мечтательным  голосом   доброй   бабушки,
начинающей сказку, стал рассказывать:
   - Давным-давно, в далеких теплых морях Мэйна, жили-были умные  и  кроткие
пираты. Сами себя они называли морской братвой. И был среди них авторитетный
капитан, француз по имени Франсуа. Они называли его Олонезец, потому что  он
был родом из провинции Олоне. И вся команда очень  любила  Олонезца,  потому
что часто на песчаном пляже, под пальмами,  в  ласковом  морском  бризе,  он
вешал за яйца... мудаков! вроде! тебя! Понял???!!!
   - Так точно! В гальюн разрешите выйти, товарищ лейтенант?
   - Еще раз увижу - будешь  петь  мантры  комендантскому  патрулю.  Иди!  И
промахнешься мимо унитаза - вылизывать заставлю! Сука красноглазая,  я  тебя
еще увижу под дурью! Ауробиндо...
   - А?
   Оставшись один, он открыл иллюминатор, плюнул  в  него  и  с  беспокойным
неудовольствием попытался понять: "Чего я, собственно, сорвался? Фиг ли  мне
этот пацан? Фиг ли мне этот корабль? Хороший вечер, через год на  гражданку.
Седуксену выпить... или водки?"
 
 
 
   6
 
   Туманный Альбион. Подагра. На  Лондон  глубоко  плевать.  Такой  моностих
Ольховский приготовил к встрече.
   Но  Лондон  оказался  неожиданно  хорош.  Общее  впечатление:  коричневый
полированный камень, ранняя зелень и живущее в пространстве отражение былого
имперского величия. Многозначим - а не давит. Прочее - смотри телехроники, а
дышится легко.
   Вопрос о посещении музея-квартиры Карла Маркса  встал  и  лег  в  порядке
шутки, а в Гринвич на "Катти Сарк" теплоходиком скатались. И здоровы же были
знаменитые чайные клипера. В отличие от игрушечной, как киносъемочный макет,
"Золотой Лани" сэра Френсиса Дрейка: с гордым удивлением думалось про ребят,
которые на такой стотонной скорлупе годами жили и продирались сквозь  океаны
вокруг шарика.
   А вот крейсер "Белфаст" привел Ольховского  в  мрачноватую  задумчивость.
Крейсер стоял на бочках прямо напротив Тауэра, разбитый в  зигзаги  нарядным
серо-голубым камуфляжем, и ничем, кроме тента на юте, не напоминал музей - а
выглядел тем, чем был задуман и создан: боевым  кораблем.  Тяжесть  и  мощь,
стремительность и угроза! Шестидюймовки торчали осмысленно из  трехорудийных
башен по классической дредноутной схеме, а борта  и  надстройки  топорщились
спаренными бофорсами.
   И все это действовало!
   Броневые  люки  в  башни  были  отдраены  для  входа.  Элеваторные  шахты
светились, и снаряженные заряды были выложены в лотки, готовые  к  досылу  в
казенники с откинутыми затворами.  Креслица  комендоров  в  меру  вытерты  и
вращались без излишнего скольжения консервационной смазки. Так вдобавок  еще
трансляция гудела и грохотала беспрерывно командами из артпоста и с мостика,
докладами и залпами для пущей имитации обстановки боя.
   Ольховский потащил всю экскурсию с невозмутимым дьяволом Уоллполом  вниз,
к погребам, - и убедился воочию, что  носовой  артиллерийский  погреб  можно
пускать в  ход  хоть  сейчас:  кассеты  и  стеллажи  набиты,  электроприводы
действуют... все вразумительно и соответствует!
   В главных машинах все механизмы на месте, и даже коридоры  гребных  валов
отдают маслянистое свечение обточенного вкруговую металла. Хрен ли ваш музей
восковых чучел мадам Тюссо - тут в  лазарете  раненые,  на  камбузе  готовка
жратвы, в офицерском буфете поднос с виски, в кубрике дуются в карты (!!!) -
двенадцать тысяч тонн водоизмещения, и каждая тонна при деле.
   Посетители с зависимо-оживленным видом именно гостей  стучали  вилками  и
рюмками в кабаке с военно-морским уклоном,  и  открытые  сверкающие  гальюны
исправно действовали. И всюду торчали телемониторы, по которым гнали хроники
морских боев, шум и выкрики битв не  умолкали.  А  пацанва  беспрепятственно
лазала  везде,  куда  могла  достать,   от   гидроакустических   постов   до
дальномеров, и  крутила  все,  что  крутится,  так  что  зенитные  установки
вертелись ходуном, как при налете авиации со всех румбов сразу.
   Как-то примирили Ольховского с действительностью только  кают-компания  и
адмиральский салон. Все приличные кормовые помещения  были  заняты  командой
под офисы: там они работали  на  компьютерах,  пили  чай,  разговаривали  по
телефонам и подшивали бумажки. Так что сдержанную роскошь командирской жизни
посетители видеть не могли - ни тебе  двухкомнатных  кают,  ни  полированной
деревянной мебели, ни покойных кожаных кресел. Это все музейщики отхватили в
личное пользование - как везде и принято.
   В заключение расселись в адмиральском салоне и, уже  как  старые  друзья,
вмазали без стеснения. Ольховский твердо принял литр - и ни в  одном  глазу.
Он был уеден.
 
 
 
   7
 
   Вернулся Ольховский в смутном раздрызге.  Принял  доклад  старпома  (тоже
идиотизм: сорок рыл  всех  -  это  команда?!  и  из  шести  офицеров  -  два
каперанга, - канцелярия вшивая, а не крейсер... ), заперся в каюте,  хлебнул
из заначки и лягнул ковер.
   После "Белфаста" родной корабль поразил убожеством. Шесть тысяч тонн -  а
набит неизвестно чем. Музейная экспозиция ничтожна. Посетителей мало.  И  не
прекращается  вечная  приборка,  шкрябка,  подкраска,  подкрутка,   какие-то
муравьиные   омерзительные   хлопоты:   краски,   кисти,   ремонт    бытовой
энергоустановки, замена телефонных аппаратов... мичмана  ожиревшие,  матросы
недоноски... сменить белье - и открыть кингстоны, так дно слишком близко!
   После приборки приперся кап-лей Мознаим. Как может служить на  российском
флоте офицер с фамилией Мознаим?! Не то узбекский диверсант, не  то  потомок
крымского хана... добро бы немец или швед, тех  давно  следа  на  флотах  не
отыщешь, слизнул белую кость доисторический восемнадцатый год.
   Кап-лей вкатился смуглым колобком, вписался в угол дивана, как в лузу,  и
включил монолог в жанре плача. Ольховского передернуло:
   - Возьмите себя в руки, капитан! Вы еще в жилетку мне посморкайтесь!
   Мознаим посморкался в средней свежести носовой платок и взял себя в руки:
доложил о готовности застрелиться.
   - Рассчитываю на  вашу  порядочность,  -  подпустил  изыска  командир.  -
Надеюсь, что прежде чем стреляться, вы спишетесь с корабля. Дабы тень  этого
поступка не омрачила репутацию крейсера.
   - Репутацию "Авроры"! - опереточно захохотал Мознаим. - Да здесь младенцы
на  палубу  писают!  (Верно,  был  случай,  когда  пятилетний  паршивец  под
управлением суки-мамаши помочился под  чехол  третьего  орудия.  Разъяренный
Ольховский влепил  пять  суток  губы  боцману,  а  что  еще  можно  сделать?
Оглушенный бедой боцман предложил суку-мамашу  сдать  в  кубрик  и  отодрать
экипажем, а заодно и младенца, чтоб неповадно было, но это, конечно,  пустая
бравада... к сожалению. )
   - Хрен с тобой, - решил Ольховский. - Ты пришел стреляться или просить  и
плакать? Если стреляться -  не  забудь  налить  в  ствол  воды,  по  старому
флотскому обычаю, а переборку позади  себя  завесь  одеялом  -  чтоб,  когда
затылок вынесет, панель не портить, крась потом  после  тебя,  а  одеяло  мы
спишем. Если плакать - считай уже отплакал. Если просить -  квартир  у  меня
нет.
   - У меня семья рушится, - скривил Мознаим гладкое смуглое личико.
   - Жена блядует? - перевел на разговорный русский Ольховский.
   - Сколько можно углы снимать!.. -  возопил  потомок  хана.  -  На  Севере
снимал, на Тихоокеанском снимал, теперь опять у какой-то суки снимать,  дома
же своего нет!.. сил же нет!..
   - Нету квартир у флота! - заорал Ольховский. - Нету!  Нету!  Денег  нету!
Нету!!! Сам  знаешь,  до  чего!  флот!  довели!  Телевизор  есть?  Телевизор
смотришь? Чего кругом - знаешь?
   - Бред, бред, бред!! На атомные бомбовозы деньги есть, а на квартиры  для
офицеров - так нету? Вы знаете, сколько стоит бомбовоз?!
   - Знаю! Не купишь!
   - Это все равно что построить город на пятьдесят тысяч человек! А еще  на
одну хрущобу - денег вдруг нету?!
   - Ой, вот только не  надо.  Про  то,  что  офицеры  пьют,  моральный  дух
подорван бытом,  ослабла  мотивация  к  службе,  адмиралы  воруют...  не  на
собрании. Митингуй на Дворцовой. Дери жену лучше,  и  будет  в  доме  мир  и
порядок.
   - Так нет  же  дома!  где  быть  порядку?!  Она  выходила  за  блестящего
лейтенанта, - оплакал себя Мознаим... - А сейчас у нее нет целых сапог, зато
есть бизнесмен с джипом, который возит ее по кабакам.
   - Есть джип - на фига сапоги?
   - Что я ей могу дать?..
   - В глаз. Короче. Бомбовоз  в  Северодвинске  я  тебе  могу  устроить,  -
пообещал Ольховский. - Если вам обоим Петербург надоел.
   - Не поедет она больше никуда! - уверил Мознаим. - Она  молодая  красивая
женщина, она старости боится, а я что?..
   - Мужа надо бояться, а не  старости!  Скажи  спасибо,  что  здесь  вообще
зарплату  дают.  Господи,  -  обратился  Ольховский,  -  зачем  ты   отменил
замполитов? Плакал бы этот козел ему. Вызвали бы  жену  в  женкомитет  базы,
заправили фитиля  по  гланды.  Да  что  я,  исповедник?..  Священника  хочу,
батюшку, служителя культа, попа мне!.. Встать!!!
   - Вам хорошо, - сказал Мознаим. - У вас  сын  уже  взрослый,  и  квартира
есть.
   - А  ты  на  чужой  каравай  слюной  не  капай,  -  печально  посоветовал
Ольховский.
   Сын его дважды лечился  от  наркомании,  и  каперанг  с  огромным  трудом
отговорил его от вербовки в  Сербию  -  воевать  за  свободу  братьев-славян
против исламских экстремистов: за это  обещали  приличные  деньги,  которыми
оболтус рассчитывал рассчитываться с долгами, а  на  это  время  смыться  от
кредиторов.
   - Погоди, - посулил  он  хмуро,  -  пусть  твои  дочки  подрастут,  тогда
узнаешь, почем фунт лиха. А пока это все цветочки.
   Лицо Мознаима живо отразило весь комплекс  чувств  по  поводу  взросления
двух его дочерей в свете всех изложенных обстоятельств.
   - Я раньше застрелюсь, - успокоил он себя.
 
 
 
   8
 
   И сели вдвоем со старпомом, разломили плитку дешевого шоколада и свинтили
пробку с литровой бутылки  "Капитанского  джина"  -  не  тормозной  жидкости
гнусного польского производства, а благородной сорокавосьмиградусной  слезы,
разлитой в морском сердце  Уэльса  славном  городе  Ньюпорте;  бутылка  была
подарена Ольховскому на прощание офицерами "Белфаста".
   - Ну - чтоб мы еще пили за счастливое плавание!
   Колючая можжевеловая свежесть продрала гортань. Неразбавленный джин  пьют
варвары и моряки.
   - Мазут закачать - и на нем в море выходить можно,  -  даже  без  зависти
рассказывал  Ольховский.  -  Машина  в  сохранности,  электрооборудование  в
сохранности... экскурсантов толпы шляются - и ничего, все  цело.  А  ведь  у
него, если подумать, водоизмещение вдвое больше нашего, а вооружение то  же:
двенадцать стволов главного калибра шесть дюймов, а у нас четырнадцать.
   - Он воевал?
   - Еще как. Всю мировую. В конвоях ходил, в Средиземку ходил, в высадке  в
Нормандии участвовал.
   - В том и вся разница.
   - В чем разница, черт бы их драл, Николай Палыч?
   Опрокинули по третьей, откинулись в креслах и закурили:
   - А в том, что Англия пятьсот лет воевала на всех морях. А Россия сто лет
подражала голландцам, а потом еще сто - англичанам. Форма, обычаи, жаргон  -
все английское  было.  Ты  слыхал  -  когда  англичане  ходили  на  покупных
кораблях? А мы? Да все крейсера не свои: "Варяг" - США, "Аскольд",  "Новик",
"Богатырь" - Германия, "Боярин" - Дания, "Светлана" и "Баян"  -  Франция.  А
потом сдирали: "Очаков" и "Олега" с "Богатыря", "Жемчуг"  и  "Изумруд"  -  с
"Новика". Что за национальное ремесло - перековка чужих блох! Да  разве  что
"Громобой" и серия "Авроры" были собственные.
   Ты подумай: с чего начался  век?  Американцы  построили  "Варяга",  немец
написал песню, японцы его подняли, назвали "Сойя" и поставили в строй - а мы
сумели  его  только  утопить  и   тем   прославили!   Поистине   особенности
национального русского флотовождения!..
   - Но вышли, вышли подводными крейсерами в Мировой океан!
   - Вышли. В одной руке дубина, а другая  протянута  за  милостыней.  Вроде
знаменитого одесского босяка с его ультиматумом: "Рупь или в морду".  Победы
мы одерживали исключительно в екатерининские времена, и то  без  толку:  как
сидели за запертыми проливами, так всю музыку и просидели в своих внутренних
лужах. За весь двадцатый век славный русский флот дал одно крупное сражение!
   - Цусима.
   - Так точно. А теперь скажи, Петр Ильич: так не прав ли был Жуков?  Стоит
флот дорого, жрет всего неимоверно, а толку?.. И  с  какого  хрена  на  него
тратиться, когда бабок ни на что нет?..
   - Это ты так решил, когда "Москву" Украине отдали?
   - Наливай, - сумрачно сказал старпом, показывая, что ниже его достоинства
реагировать на эту чудовищную и неспровоцированную бестактность.
   - Прости.
   Капитан первого ранга Николай Павлович Кол-чин был  последним  командиром
авианосца  "Москва"  (именовавшегося  в  ханжеской  терминологии  советского
миролюбия "большим  противолодочным  кораблем").  "Москва"  базировалась  на
Севастополь, и в Средиземку изредка  пробиралась  через  Босфор  под  зорким
турецким присмотром. К концу восьмидесятых топлива  стало  совсем  в  обрез,
походы вовсе сделались редки, полеты палубной авиации и того реже... а когда
дело дошло до  развода  братских  славянских  народов  и  дележки  совместно
нажитого имущества, ее отдали самостийной.
   Дать новую присягу жовто-блакитному прапору капитан первого ранга  Колчин
не счел возможным даже на уровне обсуждения с самим собой. Места же  ему  на
российских кораблях не нашлось - и своих девать было некуда: с  удивительной
быстротой развалилось все, и  флоты  встали  на  прикол.  Блестящая  карьера
засеклась на взлете, и близкие уже адмиральские погоны резко исчезли из зоны
досягаемости.
   И вот теперь семья его жила в севастопольской квартире,  которую  удалось
приватизировать,  но  невозможно  было  продать  за  ощутимые  деньги,  -  и
находилась, стало быть, за границей.  А  он,  с  помощью  старых  друзей  из
Управления кадров, получил тихое и бессмысленное место старшего помощника на
"Авроре",  где  дожидался  теперь  увольнения  в  запас,  раньше  или  позже
неизбежного, как встреча летящего  кровельщика  с  гостеприимным  тротуаром.
Переквалифицироваться в начальники охраны фирм  он  не  умел,  а  сухопутной
профессии взяться было неоткуда.
   Когда-то в  закрытом  советском  прокате  ленд-лизовская  лента  "Ревущие
двадцатые"  крутилась  под  названием  "Судьба  солдата  в  Америке".  Когда
Воробьевы горы станут Беверли Хиллз, мы увидим фильм "Рыдающие  девяностые",
которые коммерсант-прокатчик назовет "Судьба офицера в России".  Следите  за
рекламой.
   Пока же фильм не вышел, отметим для наглядности, что если Ольховский  был
высок и даже изящен, то Кол чин - мал, сух, жилист, зол и  носат.  Кличка  у
него была с курсантских лет "Колчак".
   В описываемый момент они действовали сообразно  с  характерами.  Кол  чин
посмотрел наверх и спросил, непримиримо брызгая слюной, не то у Ольховского,
не то у того, кто находился выше палубы, мостика, клотика и даже облаков:
   - Поч-чему они там все такие с-суки, а?
   Ольховский   же,   покачнувшись,   пересел   к   фортепиано   и   заиграл
"Революционный этюд" Шопена.  Иногда  он  неверно  прицеливался  пальцами  в
клавиши и сбивался.
   Фортепиано  на  "Авроре"  было   роскошное,   старинное,   коллекционное,
палисандрового  дерева,  хотя  и  слегка  расстроенное.  Первоначально   оно
принадлежало царской яхте "Ливадия".
 
 
 
   9
 
   По  малочисленности  команды  ни  офицерского   буфета,   ни   отдельного
офицерского камбуза на "Авроре" не водилось с доисторических времен. И когда
вестовой сунулся насчет типа закуси для командира и старпома, Макс  озверел.
Готовить он  любил,  но  ведь  не  из  чего!  Даже  "спец-доп"  для  высоких
делегаций, если программа предусматривала обед в командирском салоне,  капал
через раз, и коку приходилось изворачиваться фокусником.
   - Бухают, что ли? - скривился он.
   Вестовой свистнул носом.
   - Ананас и филе из рябчиков сойдут?
   - Сой-дут...
   Макс открыл  банку  консервированного  рассольника,  вывалил  в  миску  и
наковырял оттуда в блюдце обрезочков соленых огурцов.  Нашинковал  луковицу,
перемешал и полил образовавшийся салат уксусом.  Вытащил  из  той  же  миски
кусочек  желеобразной  тушенки,  размазал  по  четырем  тонким  полуломтикам
черняшки и кинул в духовку, врубив на полную.
   Вестовой удержал вздох: он был из  молодых,  а  молодые  постоянно  хотят
жрать;  на  третьем  году  это  проходит,  старики  равнодушно  не   доедают
положенное. Подольстился к подателю пищи:
   - Что, в училище не такие блюда учили готовить?
   - Техникум - не училище, - пресек  попытку  панибратства  старший  матрос
Лаврентьев, корабельный кок и персона привилегированная. - Слюну втяни.
   Обслужив заказ, он  уселся  и  раскрыл  на  заложенном  месте  справочник
"Рестораны города Москвы". Прочитал пять строк и вернулся в мечты. Через год
дембель - и двигаем. Главное - найти корефанов среди деловых, это образуется
автоматически, если работаешь в приличном кафе или тем  более  ресторане.  А
если кабак при отел