го!  Старпом!
Подвахту в форме три построить перед кормовым мостиком!
   Надел фуражку, сунул в карман  дареный  зигзауэр,  пробормотал:  "Вариант
второй. Добро пожаловать".
   Приглашение было понято и принято. В  заключение  приготовлений  командир
вышел на крыло мостика и, вытянув руку, показал большим  пальцем  вниз  так,
как римляне в цирке добивающему противника гладиатору или истребители в кино
принуждаемому сесть  самолету.  На  вертолете  истолковали  жест  во  втором
значении, что говорило в пользу  умственных  способностей  пилота,  но,  как
показало дальнейшее, не журналистов.
   Вертолет переместился к корме и стал медленно и осторожно заползать вбок,
уравниваясь над небольшой, прямо скажем, но приемлемой посадочной площадкой.
Благо скорость импровизированного вертолетоносца была невелика,  а  волнение
на воде отсутствовало вовсе, так что класс подготовки, требуемой от палубной
авиации,  здесь  был  излишен.  Скорее  это  напоминало  парковку  в   малый
промежуток у тротуара. Колчак, перехватив флажки  у  сигнальщика,  обозначал
заход, и на лице его показалась сожалеющая улыбка мальчика,  которому  дарят
слишком простенькую и недорогую игрушку.
   Ударил  ветер  с  водяной  пылью,   матросы   придержали   бескозырки   и
прижмурились. Вертолетик ткнулся полозьями в палубу и выровнялся на них,  за
их стойки тут же завели, пригибаясь, трос и закрепили, и  винт  на  холостом
ходу стал замедлять вращение и обвис.
   Дверца распахнулась, и вылез бодрый и абсолютно лысый оператор с  камерой
на плече, следом изящная блондинка в джинсах и красной куртке и расхлябанный
шплинт,   в   лице   которого   неординарно   сочетались   жирноватость    с
востроносостью.
   -  Здравствуйте!  -  закричала  блондинка   с   тем   счастьем,   которое
подразумевалось от встречи с ней. - Или  как  у  вас  полагается  -  здравия
желаю? Телевидение НТВ!
   В руке она держала микрофон с означенными буквами, проводок  от  которого
всунула в гнездо камеры и приняла позу, глядя в объектив.
   - Спасибо за приглашение! - воскликнула она.  -  Мы  ведем  наш  репортаж
прямо с палубы легендарного крейсера "Аврора"! Но сначала -  несколько  слов
капитану корабля. Скажите, вы давно капитан? -  обратилась  она  к  Колчаку,
делая на уровне бедер жест приблизиться и слегка  поворачиваясь  так,  чтобы
камере было удобно взять их обоих.
   Под этим жизнерадостным напором Колчак дернул вверх и вниз кадыком.
   - Боцман, объясни, - бросил он,
   - Капитаны на торговых судах, -  объяснил  Кондрат.  -  Военным  кораблем
командует   командир.   А   капитан   -   это   фамильярное   обращение    к
капитан-лейтенанту. Капитан первого  ранга  Колчин  -  старший  помощник,  -
показал глазами. - Это на три звания старше капитан-лейтенанта.
   - Я уверена, вам это тоже будет интересно узнать! -  послала  журналистка
улыбку камере. - Давайте познакомимся,  -  она  протянула  Колчаку  руку  на
уровне груди ладонью вниз, так что при желании это  можно  было  истолковать
протягиванием для поцелуя. - Княжна Сорбье. Можно просто Маша.
   - Барон Колчин, - отрубил Колчак и встряхнул ее кисть двумя пальцами.
   - Вот и первая неожиданность! - напирала княжна.  -  Потомок  баронов  на
революционном корабле! Скажите, что значит для вас этот  титул,  доставшийся
от  предков?  Наверное,  это  заставляет  еще  зорче...  строже...   Отарик,
вырежешь! Наверное, это заставляет еще щепетильнее хранить офицерскую честь?
   - Мои предки из деревни, - сказал Колчак. - Титул я выиграл в  коробок  у
командира корабля.
   - Э-э... - не нашлась княжна, несколько раз открыла и закрыла подмазанный
ротик, сморщилась и по-девчоночьи прыснула. - Это как?.. - спросила она.
   - В коробок?  Ну,  знаете,  подбрасывать  пальцем  с  края  стола,  чтобы
перевернуть или поставить на ребро: там система очков, надо набрать двадцать
одно...
   - Как играют в коробок я знаю, но как можно выиграть титул барона?!
   - Ну, директор одного завода, граф и предводитель  дворянства,  пожаловал
ему баронскую грамоту. Из любви. Правда, мы им и за  ремонт  баксами  хорошо
заплатили. А мы с командиром как-то вечером разговаривали о делах  и  решили
немного отвлечься. Вот я и выиграл. Фамилию в грамоте свели...  у  нас  есть
один  специалист  в  корабельной  канцелярии,  чтоб  вам  понятнее  было,  и
поставили мою. Грамота законная, насколько я понимаю.
   - Потрясающе! Наверное, вы первый барон в истории, который  выиграл  свой
титул в коробок!
   - Очевидно, - скромно кивнул Колчак.
   - Вы передадите титул своим детям? У вас есть дети?
   - А у вас?
   - У меня еще нет.
   - Будут, - уверил он.
   Двойная шеренга из дюжины матросов поощрительно зааплодировала.  Оператор
зафиксировал аплодисменты. Журналистка подобралась лицом и официальным тоном
спросила:
   - Скажите нашим телезрителям: с какими чувствами вы отправлялись  в  свой
знаменательный поход?
   - С двумя чувствами.
   - С какими же именно?
   - С чувством выполняемого  долга  и,  разумеется,  с  чувством  глубокого
удовлетворения. Вы еще помните такое?
   Она медленно округлила глаза и выдержала каменную паузу. Воспоминания  об
этом чувстве у них, в силу возраста, были явно различны.
   - Ну, хорошо, - сухо продолжила она. - Прежде чем мы перейдем к  интервью
с командиром корабля, последний вопрос встречающему нас  господину  старшему
помощнику барону... Э-э...
   - Колчину, - подсказал жирновато-носатый шплинт.
   -... господину старшему помощнику барону Колчину.  Ваш  поход,  наверное,
полон трудностей - ведь нелегко плыть в мирное время на таком  корабле,  как
"Аврора"?
   - Полон, - подтвердил Колчак, - Но мы их успешно решаем. Вот например,  -
он обратился к оператору: - вы  не  позволите  мне  подержать  секунду  вашу
камеру, вот так же, как вы, на плече? - Он шагнул  вперед  и  протянул  руку
достаточно вежливо и даже просительно.
   Возникла краткая заминка.
   - Ни разу в жизни не смотрел в объектив телекамеры, - пояснил  Колчак.  -
Хочется увидеть, как это все выглядит в... у вас...
   - В кадре?
   - Именно. В кадре. Все-таки свой корабль, понимаете.
   Оператор отклонился и повернул камеру, позволяя Колчаку припасть глазом к
видоискателю.
   - Ага... Так... Нет, а позволите взять самому, я осторожно?
   Названный стариком шплинт распорядился:
   - Петя, дай ему... господину старпому подержать камеру. Только осторожно.
   - Я понимаю, - заверил Колчак, бережно перемещая довольно тяжелую  камеру
на правый погон. - И денег, наверное, стоит уйму?
   - Это "Панасоник" - тридцать тысяч долларов, - усмехнулся оператор. -  Не
тяжело?
   - Сейчас будет легче,  -  пообещал  Колчак,  выдернул  штекер  микрофона,
сделал три ровных шага к ограждению и толчком плеча отправил камеру за борт.
   Произошел бултых, выбивший тонкий фонтанчик.
   Телевизионщики оглушенно раскрыли рты.
   - Какой я неловкий, - сокрушенно вздохнул Колчак. - Вылавливать будете на
ходу, или пока здесь постоите?
   - Т-ты чего?.. -  пробормотал  одутловатенько-носатый.  Лысина  оператора
посерела, и на ней рельефно проступил теменной шов. Из  горла  его  раздался
тонкий мышиный писк.
   - Я чего? Я показал, как мы  преодолеваем  трудности,  -  светским  тоном
прокомментировал Колчак свое действие, столь же дикое, сколь  разорительное.
- И готов продолжить демонстрацию. Для справки: если  ты,  шплинт,  еще  раз
вздумаешь обратиться ко мне на ты, тут же нырнешь следом. Еще вопросы?
   - Вы же нас сами пригласили! - на звонкой и срывающейся струне дала голос
блондинка, от щек и переносицы вверх  лицо  ее  залилось  светло-розовым,  а
ноздри и подбородок заметно побелели, отчего она стала походить на  красивую
двухслойную пастилу.
   - Вы бы предпочли, чтоб мы вас из зенитки сбили?
   - Но ведь можно было сказать! Зачем вы?!
   - Говорю. Затем. Все кассеты сюда быстро.
   - Кассета была в камере, - мертвым шепотом сказал оператор.
   - Почему "была"? Она там и осталась. Я имею в виду остальные.
   - Остальные чистые...
   - Тем более нечего жалеть. Взять пилота!!!
   Быстрее ориентирующийся в критических ситуациях летчик под шумок  отцепил
страховочный трос и втек в кабину, уже  включив  зажигание.  Его  выволокли,
двигатель заглушили.
   -  Куда  без  команды?  Я  скажу,  когда   лететь.   Пастильно-пастельная
княжна-журналистка подрожала ресницами.
   - Скажите, пожалуйста, товарищ командир первого ранга...
   - Я не командир, а командиров первого ранга не бывает. Я капитан пер...
   - Да какая разница! - отчаянно закричала она. - С нами даже  чеченцы  так
не обращались!
   - Что же вы от них улетели?
   - Вы понимаете, что мы тоже выполняем задание?!
   - Не выполнили. И  черт  с  ним.  Боцман!  Всех  проводить  на  камбуз  и
накормить. Пусть не клевещут потом на флотское гостеприимство.
   - Мы не хотим есть!
   - Пожуйте и сплюньте. Знаете, как  в  наставлении  японским  секретаршам:
"Бели вам предлагают выпить, не отказывайтесь, как  ослица,  а  пригубите  и
поставьте рядом". А вообще вас не спрашивают. Здесь приказываю я. И командир
корабля. Выполнять!! - гаркнул он голосом, от которого пригибались  когда-то
штыревые антенны на авианосце.
   Несчастных отконвоировали - пихать кусок в горло.
   Спуск по трапам и проход по коридорам невольно развлек их человеческое  и
профессиональное любопытство.  "Это  вам  повезло,  что  самих  за  борт  не
приказали", - вполголоса утешил Кондрат.
   На камбузе они с  горя  безусловно  врезали  разведенного  спирта,  а  уж
закусить получилось само собой. Процедура  эта,  как  всем  известно,  очень
способствует успокоению нервов и оптимистическому взгляду на жизнь.
   - Ладно, - сказал оператор и налил еще. - В  конце  концов,  нам  за  эту
камеру не платить...
   - В вертушке бы что-нибудь не сделали, - прищурился пилот, однако  жевать
не  перестал.   -   Хлопнемея   -   и   соболезнования   родственникам.   Вы
застрахованы?..
   Чтобы  изгнать  эту  мысль,  пришлось  добавить.  Шплинт  закусил   спирт
брызнувшим  персиком,  воткнул  косточку  в  мохнатую  киви  (из  пейзанских
подношений) и задумчиво обозрел получившийся автопортрет.
   - Да, - признался он Хазанову, подавшему  разваленный  бутоном  арбуз.  -
Теперь понятно, как  вы  преодолеваете  трудности.  Я  думаю,  вы  и  дальше
справитесь.
   - Нет проблем! - гордо ответил Макс, выкладывая алую середку  на  тарелку
красавице.
   Через час, расслабленных, их препроводили обратно к  вертолету,  где  уже
ждал Ольховский.
   - Разъясняю, - сказал он, представившись. - Преждевременная  реклама  нам
ни к чему. Теперь за камеру вас взгреют  и,  возможно,  продолжение  визитов
последует  не  сразу.  Учтите  -   следующий   вертолет   будет   сбит   без
предупреждения. Или катер утопим, в чем вы там пожалуете... И вообще, честно
говоря, я вас не люблю.
   - За что? - дуэтом спросили Отарик и блондинка,  а  по  лысине  оператора
пробежала морщина, словно  маленькая  волна,  вызванная  землетрясением  под
черепным покровом.
   - За то, что десять лет делали национальных героев из спекулянтов и воров
- раз. За то, что исполняете музыку, которую вам заказывают хозяева, -  два.
За некомпетентность и халатность при исполнении своих служебных обязанностей
- три. Ребята, вам же наплевать, что из вашей работы  получится  реально,  -
лишь бы сенсацию залудить и бабки срубить.  Не  надо  сенсаций.  Всему  свое
время.
   - Мы никак не хотели вам мешать, - сказала девушка.
   - Вы взрослые  люди.  Имею  христианскую  просьбу  -  погодите  соваться.
Удостоверения, документы какие-нибудь есть? Кондрат, перепиши данные.
   На случай осложнений, - будем надеяться, что обойдемся без них.
   Ольховский пошлепал ладонью по стволу свернутого на борт кормового орудия
(жест вышел со значением) и с улыбкой доброго следователя предложил:
   - Выбирайте сами: или вы остаетесь под арестом на корабле -  скажем  так,
на некоторое время, - или никаких официальных  сообщений.  (Задержать  их  -
коллеги искать начнут, вертолет пропавший, опять же, - не отлипнешь... )
   - Так ведь спросят!
   - А  ничего  интересного.  Везем  в  Москву  временную  экспозицию  Музея
революции. Мелочь культурной жизни. И упоминания-то не заслуживает.
   - А камеру зачем утопили!!!
   - Сказка про белого бычка. Чтоб  много  шума  не  было.  За  камеру  могу
принести извинения. Взамен обещаю, что если будет повод действительно -  вам
позвоню первым. Девушка - как вас, Маша? - телефончик свой дайте.
   - А как же свобода слова? - язвительно спросил востроносик.
   - А как быть, если свобода слова мешает свободе совести? Если по совести,
скажем, надо что-то сделать, а по свободе слова можно все изгадить?  Свобода
слова подразумевает и свободу молчания. Не приходило  в  голову?  Должна  ли
свобода слова противоречить свободе дела?
   - Это смотря какое дело. Хорошее дело слова не боится.
   - А это смотря какое слово.  Масса  хороших  дел  лопнула  из-за  свободы
болтунов. Ладно - аудиенция окончена. Заводи вертушку.
   Грустно кивнул и приложил руку к козырьку.
   Через полчаса вошли  в  сузившееся  волжское  русло  и  без  происшествий
миновали оставшийся по левому борту Белый Городок. Идти оставалось  каких-то
две с половиной сотни километров.
   25.
   При проходе Дубны, где справа в Иваньковском  водохранилище  накатывалась
шершавая мелкая зыбь от горизонта, на фоне близкого левого берега отделилось
и устремилось наперерез курса судно удивительное во всех отношениях. Это был
некрашеный плоскодонный челнок с  неуклюжим  парусом,  сделанным  из  бурого
больничного одеяла. К борту был на метровых рейках  пристроен  металлический
поплавок, скорее всего похожий на пустой бензобак,  -  очевидно,  он  служил
балансиром для остойчивости. Вялый  парус  придавал  этому  катамарану  мало
скорости, и гребец на  корме  отчаянно  голландил  коротким  веслом,  отчего
лодчонка рыскала из стороны в сторону. Греб он, однако,  сильно,  как  будто
имел практику спортивной гребли на каноэ.
   В бинокль сигнальщику  было  видно,  что  выглядит  гребец  не  то  чтобы
странно, но одет неуместно: узкие  отглаженные  черные  брюки,  ворот  белой
рубашки с узелком галстука  в  широком  развале  грубого  морского  свитера.
Короткая бородка была подбрита  в  шнурок,  а  роговые  очки  придерживались
веревочкой (или резинкой) вокруг головы.
   Бросив грести в сотне метров перед носом "Авроры", он встал и  с  усилием
начал выдергивать короткую  мачту  вместе  с  парусом  из  гнезда.  Чуть  не
вывалившись за борт, он отшвырнул свой нехитрый рангоут,  отчаянным  гребком
выдернул лодку из-под форштевня и заорал, маша и  дергаясь,  как  страдающий
пляской Святого Витта, которому в качестве лечебной меры по  ошибке  загнали
клизму скипидара:
   -  Товарищи!  Стойте!  На  минуту!  Примите  меня!  Дело  государственной
важности! Судьба мира в ваших руках!
   Борт пошел уже мимо него.
   - Я от Игоря Васильевича-а!
   - Ты  слышишь?  -  иронично  сказал  Беспятых  лоцману.  -  Он  от  Игоря
Васильевича. Дайте ему два билета в первый ряд и полкило икры.
   - Вы  меня  благодарить  будете!  Дело  жизни  и  смерти!!  -  надрывался
бородатый очкарик,  он  же  очкастый  бородач.  Надо  сказать,  что  даже  в
мешковатом свитере вид он имел подтянутый и спортивный.
   - На юте - скиньте ему штормтрап. Пусть попробует...
   Поровнявшись с кормой продолжающего  тихо  скользить  по  воде  крейсера,
бородач не стал хвататься за трап, а  быстрым  движением  схлестнул  ступень
цепью, закрепленной за нос лодки, и успел сунуть концевой крюк в  ее  звено.
После чего присел и схватился за банку.
   Лодку дернуло, рывком прижало к борту и потащило на буксире. Только после
этого он, удержав равновесие, дотянулся и полез вверх. Это  был  определенно
расторопный парень.
   - Я из института атомной энергии, - сказал он так, как поведывают большой
секрет. - Прошу проводить к командиру корабля.
   - Хорошо, что не к капитану... - пробурчал Кондрат. В  каюте  Ольховского
бородач, продолжая распространять вокруг себя возбуждение, сунул ему жесткую
ладонь и представился:
   - Альберт. Альберт Гельфанд. Доктор физико-математических наук.
   - Что за спех, доктор? И от какого вы, интересно, Игоря Васильевича?
   - От Курчатова. Академика Курчатова. Я из  его  лаборатории.  Вы  слышали
такую фамилию? Хотя, вероятно, еще нет...
   Ольховский испытал странноватое ощущение  легкого  отъезда  крыши:  слух,
зрение и сознание никак не могли совместить полученную информацию, при  всей
ее внешней простоте и кажущейся малозначимости. В зияющей пустоте зоны,  где
обычно помещаются мысли и слова, ему удалось отыскать только четыре слова  -
тех, что еще звучали в ушах, и он поспешил употребить их,  как-то  прикрывая
растерянность:
   - Я слышал такую фамилию. - Подумал, обнаружил  еще  слово  и  немедленно
произнес его также: - Садитесь.
   Физик сел, закинул ногу на ногу и,  обозначив  таким  образом  свободу  и
достоинство, как бы компенсирующие внутреннее напряжение, продолжал:
   - Откуда, интересно? Впрочем, неважно. Что вы слышали про атомную бомбу?
   - А что именно я должен про нее слышать?
   - Да. Конечно. Учтите - я посвящаю  вас  в  информацию,  в  неразглашении
которой давал подписку. И расстрелян могу быть не только я, но и тот, с  кем
я ею делился. Вас это не пугает?
   - Хм. Это? Меня? Нет.
   - Спасибо. Спасибо, командир. Значит, так. Про  Хиросиму  и  Нагасаки  вы
знаете.
   - Конечно.
   - Так вот. Лаборатория Курчатова работает над созданием советской атомной
бомбы.
   - Чем же ей еще заниматься, - здраво подумал вслух Ольховский и, чувствуя
необходимость как-то закрепить хрупкое нащупанное здравомыслие, предложил:
   - Хотите выпить?
   Физик казался удивлен таким спокойным согласием.
   - Спасибо, я не пью.
   - Курите.
   - Я не курю.
   - Занимаетесь спортом.
   - Есть немного.
   - Каким?
   - Байдарка и альпинизм. Подождите со светскими разговорами! Мы знаем, что
вы идете на Москву.
   - С чего вы взяли?
   - А что же вы, на Мадагаскар идете Московским каналом? У нас  все  знают.
Корабль, слухи, ваши подвиги и акции, отношение масс.
   - Каких масс?!
   -  Не  критических,  конечно.  Народных.  Хотя  и  народные  могут   быть
критическими. Извините,  глупый  каламбур.  Ладно,  не  перебивайте...  Петр
Ильич? Петр Ильич, дайте сказать.
   - Да я вас только и слушаю! (Не прерывая беседы, Ольховский выпил  сам  и
звякнул Оленеву: "Зайди-ка". )
   - Вот слушайте. Работы находятся в стадии завершения.
   Ольховский понимающе покивал:
   - Получили материалы от супругов Розенберг.
   - От каких супругов?! - вытаращился физик и  протер  платочком  очки,  не
снимая их.
   - Наших разведчиков в США.
   - М-да?.. Гм. А вы откуда можете располагать такой информацией?..
   - Неважно.
   - М-да... Гм. Вы полагаете, что направление  работ  последнего  месяца...
Интересная мысль! Что ж, в принципе возможно... не знаю.  Но  это  не  имеет
значения!
   - А что имеет значение?
   - Нам обрезали финансирование!
   - Да, многим сейчас обрезали. Причем много что, - не  удержался  съязвить
Ольховский.
   - Не острите. Вы не понимаете. Мы практически подошли к завершению работ.
Вы знаете, что это значит? Это значит, что через семь-восемь месяцев опытный
образец может быть реально изготовлен  и  испытан.  Вы  понимаете,  что  это
значит?
   Очки его вспыхивали, как проблесковые лампы. Ольховскому стало неуютно.
   - Я понимаю, - уверил он.
   - Надеюсь. Это означает конец американской монополии на  атомное  оружие.
Это изменение баланса сил в мире! Это начало пути к  ядерному  паритету.  Вы
понимаете, что сейчас означает американская монополия на бомбу?
   - Конечно.
   - Вы не можете этого понимать! Газетам и политинформациям верить  нельзя.
Без бомбы мы беспомощны перед американцами. Их средства доставки, их Б-29 мы
с надежностью сбивать не можем. А одна бомба  -  это  конец  любого