Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
Но плюху он получил от Иванова-Седьмого. Выскочив наверх со своими
мемуарами, Иванов с треском огрел его пухлым томом по башке.
На переплете шкодливой рукой к названию "Сквозь XX век" было прибавлено
"Фоке" - и пририсован гривастый кот в медальоне.
27.
Мох был нежно-изумрудный, и мельчайшая роса игольчато вспыхивала в нем.
Он бархатно выстилал торцы черных досок, которыми был обшит шлюз. Зеркальный
сапог, продавивший его на обрезе берега, выглядел празднично и
сюрреалистически, как на картине Дали.
Выставив ногу вперед и заложив большой палец за широкий желтый ремень,
старший наряда приказал:
- Командира корабля - ко мне.
Голос у него был негромкий, но очень хорошо слышный - впечатление было
такое, что не голос покрывал прочие звуки, а окружающее звучание снижалось,
когда он раздавался.
Видимый в открытую дверь рубки, Ольховский закурил со всем возможным
изяществом и так же не повышая голоса произнес, по-гвардейски растягивая
гласные:
- Ва-ахтенный, сходной трап. Прине-эть наряд.
Сходня с леерным обвесом шлепнулась на край шлюза. Вахтенный ограничил
приветствие задиранием подбородка.
- Вохра какая-то, - пробормотал он за спиной троих, поднявшихся на борт
после выжидательного молчания.
Старший сделал еще два шага и, не оборачиваясь и обозначая свою власть
все той же ровной негромкостью голоса, бросил:
- Проводи к командиру.
Были они все трое в шевровых офицерских сапогах, широких синих галифе,
сиреневых гимнастерках до колен, высоко схваченных светлыми ремнями, и
фуражках с очень узкими полями. Над правой ягодицей у старшего пристроилась
большая косая кобура, судя по вспученности - с наганом. У двух других на
плечах висели в меру потертые карабины, двоюродные братья музейной
трехлинейки. И имели они тот непререкаемый вид, который отличает
безвредно-бесполезных охранников никем не угрожаемых объектов типа обувной
фабрики или трансформаторной будки.
- Почему не выполнили приказ? - тихо спросил старший Ольховского,
поднявшись на мостик.
- Приказ? - равнодушно переспросил Ольховский, глядя ему мимо глаз. -
Чей?
- Мой.
Входные и выходные ворота шлюза, серые, многотонные, сомкнутые створками
в паз, были закрыты на отсечку. Швартовы заведены в причальные кольца. При
малочисленности и слабой вооруженности десантной команды крейсер в шлюзе -
это кошка в мышеловке. Высадиться и заставить поднять воду и открыть выход?
Впереди еще четыре шлюза...
Ольховский лениво стряхнул пепел с сигареты. За фуражкой охранника,
синеоколышной, как у гебиста при параде, над голыми кронами деревьев, в
которых светились последние присохшие листья, торчала концлагерного вида
вышка с прожектором и часовым. А черт их знает, инструкции какого года им до
сих пор не отменили: нет ревностней служак, чем бездельник при инструкции.
- По Уставу при входе и выходе из порта, и так далее, в том числе при
прохождении шлюзов, командир корабля не имеет права покидать мостик, -
холодно сообщил он, слегка подтасовывая статью. - Извольте представиться.
- Старший лейтенант Изворыкин.
Ольховский с сомнением посмотрел на эмалевые прямоугольники в петлицах
отложного воротника его гимнастерки. Ну-ну.
- Предъявите документы, на основании которых вы проходите зону канала.
- Это еще что значит?
- Что здесь спецзона.
- Какая спецзона?
- Такая, какая надо. В которой проводятся спецработы. И вооруженный
корабль не может следовать к Москве без соответствующего пропуска.
- Логично, - сказал Ольховский и кивнул с пониманием. - Логично.
- Я жду.
Лоцман Егорыч сполз со своего кресла и теперь стоял рядом с помостиком,
глядя на троицу в галифе преданно и виновато. Рулевой зачем-то стал
протирать нактоузное стекло.
Ольховский снял трубку и позвонил Беспятых:
- Лейтенант. У нас требуют пропуск на прохождение канала и следование в
Москву. Ступайте в канцелярию и извлеките из компьютера пропуск, выданный
штабом Балтийского флота "Авроре". Он - там!.. - должен быть на бланке штаба
флота, с печатью и за подписью командующего. Причем с визой особого отдела.
Быстро! Доставить ко мне на мостик. Что?! Ты меня понял... или нет, дурак?!
Исполнять!
Швырнул трубку в зажимы.
- Сейчас принесут. - Он высчитывал время: пока Беспятых сканирует с
какого-нибудь бланка шапку штаба флота и печать (счастье еще, что в прошлом
году американцы с фрегата подарили "Хьюлет-Паккард" со всеми наворотами),
пока наберет подходящий текст, пока распечатает, проверит ошибки... точно
полчаса провозится. Запереть этих идиотов в трюме - а что дальше? Гнать
десант захватывать пульты управления шлюзов и контролировать проход? Хрен их
знает, что у них тут за спецзона.
- Мы осмотрим корабль, - известил Изворыкин. - Прикажите старшему после
себя по должности сопровождать.
Это было ошибкой. Сухопутный человек слабо представляет себе, какое
множество помещений и закоулков заключено в корпусе крейсера - кроме
моряков, это знают лишь таможенники и судостроители. Колчак провел их вниз в
машинное отделение, и в течение сорока минут рысью таскал по лабиринту
бесчисленных коридоров и трапов, наслаждаясь каждым охом и сдавленным
шипением за спиной, обозначающими очередное соприкосновение головы и прочих
нежных частей тела с выступающим со всех сторон металлом. Лязг, грохот и мат
охранника, сыпавшегося в обнимку со своим карабином с трапа в выгородку
водоотливного насоса, заставил его удовлетворенно улыбнуться.
- Боеприпасы есть?
- Не имеем. Нам не положено.
- А личное оружие офицеров?
- Пистолеты командира, старпома и вахтенного начальника.
Через час посланный на поиски Сидорович обнаружил их в шпилевой. Под
глазом одного из карабинеров наливался синяк, отчетливо различимый даже в
тусклом трюмном освещении. Все было в порядке.
Ольховский на мостике дал понять им свое легкое удивление столь
затянувшимся отсутствием и ознакомил с образцом компьютерной графики
лейтенанта. Бланк с печатью выглядел лучше настоящего. Текст гласил, что
"Аврора" следует в Москву по приказу Главного Управления ВМФ, отданному во
исполнение директивы Главпура номер такой-то от такого-то числа, дабы
принять участие в торжественном отмечании юбилея 7 Ноября. И всем органам и
службам, которые ей только могут встретиться, вплоть до
санитарно-эпидемиологической и газово-аварийной, категорически
предписывается оказывать ей всемерное содействие. Подписал этот шедевр он
лично, развернув завитушку на четверть листа.
Наискось была наложена резолюция доктора: "Проход всюду!!! Под личную
ответственность начальствующих лиц всех вошедших в контакт органов внешних и
внутренних служб. Нач. 5 Упр. КБФ к.-адм. Шкандыбенко (подпись)".
- Так, - сказал Изворыкин, вертя лист на свет и слюня пальцем печать. -
Допустим. А где комиссар корабля?
- Бубнова - на мостик!
Шурка прибежал в кожанке и при кобуре, бросил руку к фуражке, данной
Мознаимом для представительства.
- Почему не упомянули про маузер у комиссара?
- Так это же само собой.
- Все ли в порядке на борту, комиссар?
- Товарищ комиссар! - нагло надавил Шурка. - Так точно, все в порядке. А
что, есть сомнения?
Его вопрос был проигнорирован. Изворыкин смотрел перед собой с тем
неохотным разрешительным выражением, каким вахтеры всех рангов показывают
пропускаемым посетителям, что на этот раз их бумажки по какой-то мало
достоверной случайности, ладно уж, сойдут, а на самом деле - есть, есть за
что их прихватить и даже посадить. Так для прокурора любой человек -
потенциальный обвиняемый, ходящий на свободе лишь до поры, пока его вина
официально не доказана.
И тут маркони продемонстрировал, что за время похода он в высокой мере
овладел умением настоящего культуртрегера угадывать, какое искусство
востребуется данным моментом. Потому что трансляция грянула:
Выходит Котька в кожаном реглане, в защитном лепне, в черных прохорях, в
руках он держит какие-то бумаги, а на груди горит значок труда!
Лицо Изворыкина разгладилось.
- Лебедев-Кумач? - утвердительно спросил он, и даже пристукнул каблуком в
такт. Но долго расслаблять себя музыке не позволил.
- Можете следовать, - процедил он, повернулся и впереди своей пары
карабинеров стал спускаться на палубу. Налитое подглазье ушибленного
испускало восходящее радужное сияние.
Крейсер втягивался в открывшиеся ворота шлюза, когда с берега поплыл
заунывный рельсовый звон. И к проволочной изгороди, которая тянулась меж
четырех открывшихся с этого места вышек, поползла цепочка людей со
старинными тачками землекопов.
- Как всегда - техника на грани фантастики, - тяжело вздохнул Ольховский.
На закате из-за линии ЛЭП над лесопосадками вынырнул спортивный
самолетик. Он был стилизован под старинный аэроплан, этажерку-кукурузник, и
тарахтел раскатисто и звонко. Самолетик заложил вираж над самыми мачтами, из
открытой кабины свесилась голова летчика в кожаном шлеме и очках, он поднял
руку в раструбистой краге и помахал. На глянцево-багровом от вечернего огня
борту самолетика было написано "Осоавиахим".
- А они там в Москве, похоже, и в самом деле решили праздновать 7 Ноября
всерьез, - помахал ему в ответ Беспятых, на подъеме от прочувственной
командирской благодарности и премиальных двухсот граммов.
Уже стемнело, когда прошли под химкинским железнодорожным виадуком и
впритирку миновали мост окружной кольцевой дороги.
- Ну, Егорыч, твою мать, - сказал Колчак, - теперь смотри в оба. Не будем
утром у Кремля - пущу рыб кормить.
28.
Сталинский шпиль Северного Речного вокзала, подсвеченный снизу в каре
гипсовых счастливцев с книгами и колосьями, медленно уходил назад по правому
борту. Прижатые в ряд прогулочные теплоходы белели под ним. На корме одного
пели под гитару на ужасающем русском английском: так мог бы петь на
английском умирающий от полового истощения мартовский кот. Там гуляли.
Лоцман стоял на крыле мостика рядом с Ольховским, вытянув шею, и щурился
в темноту.
- Теперь нам надо карман направо не прозевать, - озабоченно повторял он.
- Там два рукава отходят - сразу в левый! В канал вдоль Большой Набережной
втиснуться... Хорошо бы все-таки шлюпку спустить, командир, а?
- Что - не уверен?
- Тут уверен не уверен - а глубины смотреть надо, а?
Но шлюпку спускать не пришлось, потому что по надстройкам мазнул луч, и
подлетел катерок под флажком.
- Вот да ни фига себе! - степенно и жизнерадостно раздалось оттуда, когда
треск мотора упал до железного мурчания. - "Аврора"!
- Какими судьбами?
Направили вниз прожектор: в катере заслонились ладонями от света двое в
сизых пятнистых бушлатах и шерстяных шапочках, а флажок принадлежал речной
милиции.
- Товарищи, дорогие, ребята, господа менты! - вскричал Егорыч с радушием
деревенского дедушки, чающего обнять родимых внучат. - Подсобите до места
дойти, уж отблагодарим!
- Отблагодарим - это как? - настроился на деловую волну мордатый сержант
с полубачками и подбритым треугольником усов.
- Это пятьдесят баксов за проводку до Кремля, - сказал сверху Ольховский.
- До Кремля - стольник будет, - хмуровато прикинул сержант.
- Годится.
- Тогда держитесь за нами.
- Погоди! Пару ребят с мерным шестом к тебе спустим.
- А сколько у вас осадки, товарищи балтийцы?
- Почти шесть.
В катере свистнули:
- Неслабо! Смотрите, мужики, гарантий не даем, на ваш страх и риск.
- Да ладно, - примирительно сказал второй, - а баржи с гравием на сколько
сидят.
- А почти шесть - это как?
"Практически без топлива, котлы сняты - осталось два, низ после ремонта
легче, минус от проектной":
- Это пять с половиной... но запас иметь надо.
- Хочешь? - имеешь.
Колчак снял шинель и повесил на крючок в штурманской. Делалось тепло и
даже жарко.
- Ничего, - сказал он. - Течение здесь слабое... не Нева. Доползем на
малых... согласно атласу!
Катерок тихо двинулся впереди, ведомый слепяще-синим лезвием прожектора,
косо воткнутым в воду. Перегнувшийся через борт Беспятых, старательно
страхуемый Шуркой, совал в дно полосатый шест с марками, и сержант гудел в
мегафон:
- Семь ровно! - И через полминуты - полета с небольшим метров: - Шесть
восемьдесят! Шесть шестьдесят! Шесть восемьдесят!
От сосредоточенного до болезненной чуткости внимания шорох крови в ушах
начинал казаться шуршанием песка, вымываемого под малыми оборотами винтов.
Девятиэтажки с редко горящими окнами замедленно откатывались назад вдоль
берегов канала.
- После Волоколамского железнодорожный мост - и к повороту налево на
Москва-реку, - приговаривал Егорыч. - Хорошо... хорошо...
Габисония на руле сглатывал шершавым горлом, усилием всех чувств сливая
себя со штурвалом.
- Шесть с половиной!
- Влево давай, чтоб вписались в фарватер!
- Лево сорок, средняя малый назад, правая добавить оборотов!
Баковый огонь покатился влево мимо пустыря, озера за его узким
перешейком, и выровнялся на середине автомобильного моста.
- Ох мачты снесем, - беззвучно простонал Ольховский.
- Пр-ройдем...
Наверху заскрипело, заскрежетало, что-то с лязгом упало на крышу бывшего
матросского камбуза, ныне музейно-показательной радиостанции. С матом
выскочил маркони.
- Стеньгу сломали! - страшным голосом закричал сигнальщик. - И
грот-стеньгу сейчас сломаем! господин командир!!!
- Не вопи, - ответил Колчак. - Сломаем - починим.
Как сучком по ксилофону, пробороздили грот-стеньгой по опорным ребрам
настила и продолжали движение к Серебряному Бору.
- Шесть ровно! Эй, на "Авроре" - шесть ровно!
- Слышу. Продолжать.
Колчак выматерил все реки мира и тех, кто строил на них города. Заключил
спокойно:
- Без паники. Мы уже в городе. Собственно, главным калибром мы накрываем
центр и отсюда.
Улавливая даже не слухом, а шестым чувством бесперебойную работу машины и
ровный плеск воды под форштевнем и за кормой, сверяя с атласом ночные
ориентиры и вновь сбиваясь в них, Ольховский с сердцем сказал:
- Кой черт!., есть земснаряды, буксиры... предварительные промеры -
почему не сделали все заранее?
- Семь ровно!
- Нормально, - пожал плечами Колчак. - Флот. Икспизиция называется. Могли
вообще дома сидеть. Пролезем!
Огибали темные кубики и заросли Терехово, когда по набережной, обгоняя
их, бойко прокатился грузовичок с открытой кабиной. Под зеленовато-желтым,
издающим гнойное свечение фонарем стало видно, что кузов набит стоящими
людьми. Они что-то заорали, не то бодро, не то угрожающе - стукнул выстрел.
- Москва-а... - неопределенно протянул Егорыч.
И уже миновали выходящий на яркую набережную Филевский бульвар, когда в
сквере на другом берегу вспыхнул костер. Искры винтом взметнулись в темноту,
шатер колеблющегося света открыл две палатки. Вокруг расположилась компания,
передавая друг другу бутылки. С этим костром, бутылками и торчащими с колен
ружейными стволами они были похожи на охотников из экзотического далека,
прибывших на сафари сюда, где находилось аналогичное экзотическое далёко для
их разумения.
- Пять восемьдесят!
Ночная электричка пролетела световой очередью через мост, отозвавшийся
дробному вою колес тяжелой чугунной вибрацией. Громада гостиницы "Украина"
уже выдвигала свой шпиль над мостами, а напротив менял под ветром
конфигурацию лоскут на крыше Белого дома - в правительственной подсветке
действительно очень белого.
- Пять шестьдесят!
Нервы есть даже у капитанов первых рангов, и истрепаны они жизнью и
службой весьма сильно. Ольховский почмокал погасшей в сырости сигаретой...
не выдержал:
- Коля, - взмолил он, - хорош! Встаем здесь.
- Чего это? - энергично отозвался Колчак.
- Хватит судьбу испытывать. Мы в центре. На хрена Кремль, если стволы
достают на двенадцать километров?
- Ты боксом занимался? Концовочку! Концовочка сладка. Через полтора часа
нормально дойдем. Лево тридцать!
В четыре часа справа на Воробьевых горах прорезался на звездном фоне
Университет - в повороте желтый месяц рисовал над ним дугу.
- А это что за хреновина?..
На игле Университета реяло чудовищных размеров знамя - эдак в четверть
футбольного поля. Вероятно, оно соответствовало размерам студенческого
патриотизма.
Интереснее было другое: через реку, в Лужниках, шел этой глубокой ночью,
которую вернее было назвать ранним утром, какой-то рок-концерт. Там хлопали
петарды и взлетали ракеты, а если прислушаться, то сквозь мощные басовые
содрогания сверхнизких, издаваемые мегаваттными усилителями стадионной
аппаратуры, можно было разобрать призывный голос Наташи Королевой:
- У тебя есть палочка! палочка-выручалочка!
- Насчет палочки - это точно, - сказал Колчак. - Талант всегда прав, за
что и люблю искусство. Расчет бакового орудия - к орудию! Снаряды подать!
Будет вам и палочка... будет и выручалочка... во все места. Ну что,
командир, - засадим шершавого?!
- Ладно, потерпи... дойдем до места.
- То-то же.
Вода, ночь, огни, ветер.
Из катера:
- Пять с половиной!!
С мостика:
- Малый на обе!
С бака:
- Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад...
- Молчать, хор Пятницкого! Я вам покажу "последний парад"! Радиорубка!
Громкая трансляция - в четверть звука: "Мать вашу всех так и этак...
меломаны!.. " И - оглушительно:
- Кор-рабли постоят - и ложатся на курс!!!
Придвинулся чащобный массив Парка Горького, протканный редкими
светлячками. И оттуда - одновременно - два голоса: слабый - "Помогите!", и
нестройный хор: "Гремя огнем, сверкая блеском стали, рванут машины в
яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой
нас поведет!"
- Вахтенный! Дай полрожка над парком - помочь просят.
Очередь из трофейного АКСа простучала тихо и невыразительно по сравнению
с недавним фейерверком в Лужниках, но оба крика - и одиночный, и хоровой, -
прервались, и в ответ, как отзыв на автоматный пароль, хлопнули два
пистолетных выстрела.
- Свои, - хмыкнул Ольховский.
- Пять сорок!!!
Командиры переглянулись.
- Самый полный! Виталик, выжимай все, что можно, лопнет - плевать! -
гаркнул Колчак в связь.
Ольховский вцепился в поручни, шаркнул ногой по ребристому железу
настила, тяжело задышал:
- Теперь - плевать. Сядем - а уже на месте. Дойдем сколько можно.
Радиорубка - отставить.
В тишине палуба еле уловимо дрогнула, движение замедлилось и обрело
натужность гасимой инерции.
- Стармех, в жопу целовать буду, давай обороты, родной!!!
Под днищем царапало и шелестело. Забурлило под кормой.
- Паропроводы летят! - предсмертно зарыдал в динамиках тенор Мознаима.
- Дав-вай!!!
Полсотни метров проползли на брюхе, и шорох стал смещаться к корме,
полоса его под днищем узилась - и вот все тело ощущает, как корабль подается
вперед, не сдерживаемый более ничем.
- Сбавить до малого! Прошли...
- Пять с половиной! Пять восемьдесят!
И только тогда ощутили конденсат бензиновой вони над холодной водой, и
подмерзающую прель палой листвы с берега, и пряную нитку мясного с жареным
лучком аромата из ночного ресторана, и шелест редких машин, проносящихся по
набережной. И горячую слабеющую дрожь в позвоночнике, вдоль которого стекает
ручеек пота.
В двадцать минут шестого раз