емония уложилась в двадцать минут. По мере  снижения  званий  скорость
увеличивалась.
   Банкет  был  накрыт  неподалеку.  Хотя  и   ему   предшествовал   краткий
инструктаж, но Ольховский, памятуя свою первую парадную трапезу в Москве,  с
рыбой постарался дела не иметь.
   Столы стояли покоем. Первую выпили стоя. Повернулись в очередь чокаться с
Путиным, но эту затею обслуга тихо пресекла ("если он сам подойдет к  вам  -
пожалуйста; оставаться на местах"). Качество жратвы было вне конкуренции, но
поначалу кусок в горло не лез. Макс с завистью пялился на зажаренную целиком
индейку: она оказалась уже разрезанной на тончайшие ровные  ломти,  чего  не
было видно, пока не ткнули вилкой. Бохан опомнился первым и принялся уминать
в себя все подряд. Зазвенели, застучали, зажевали; разошлись.
   "Швед, русский колет,  рубит,  режет",  -  приготовил  фразу  для  записи
Иванов-Седьмой, обрабатывая баранью отбивную на косточке.
   - Смотри, какая  интересная  нервная  реакция,  -  сказал  доктор.  -  Мы
выполнили задачу, добились успеха. Остались живы, здоровы, на свободе...
   - Бабок сколотили слегка, - вставил Мознаим и налил.
   -... Вместо стенки получили ордена в Кремле - уже неслабо. Где же  прыжки
от восторга? Нет прыжков от восторга. Какое-то ощущение обыденности. Почему?
Потому что пережито большое напряжение, и стресс еще  не  снят.  Удивительно
умеет природа портить нам радость от жизни.
   - А ты почему икру без масла намазываешь? - спросил Беспятых.
   - А зачем лишние калории?
   Беспятых закусил стопку жюльеном и,  примериваясь  к  заливному,  поиграл
ножом, на котором прыгала электрическая змейка. Заливное упало на  салфетку,
а салфетка с колен на пол, откуда и была  мгновенно  и  незаметно  подобрана
официантом. Беспятых с  неудовольствием  посмотрел  на  разоренное  блюдо  и
потянулся к ветчине.
   - С возрастом мы замечаем, - сказал он, жуя, - что все  радости,  которых
мы ожидали под фанфары, незаметно проникли к нам с заднего крыльца.
   - Ты у нас философ.
   - Это не я. Это один старик, который понимал в пожрать!
   Произнеся первый  тост.  Путин  лишь  притрагивался  к  своей  рюмке.  Он
посмотрел на часы. Перед ним  поставили  чашку  с  чаем.  Ольховский  достал
сигарету, под которой возник огонек зажигалки. Когда огонек исчез, появилась
пепельница.
   - Так толком и не поговорили, Петр Ильич, - сказал Путин. - Ладно, что  ж
делать. Приеду в Питер - свидимся.  Ну  что...  Кончай  палить.  Всему  свое
время. Домой-то хочется?
   К его уху склонился референт, помощник, секретарь, кто там они все  есть:
"Владимир Владимирович. Вам пора... "
   У Ольховского было заготовлено большое прощальное наставление. Необходимо
было постоянно  контролировать  разминирование  Москвы;  сажать  виновных  в
невыплате пенсий;  тихой  сапой  подрыться  под  нефтяные  монополии;  резко
упростить  формальности  усыновления  сирот;  вкачать   средства   во   флот
немедленно; до черта всего. Он тоже посмотрел на часы. Черт, все это было  и
так ясно. Вместо этого он сказал:
   - С чиновниками - это у тебя неплохо вышло, Владим Владимирович.
   - Ну, на ход ноги, - сказал Колчак. - Хочется приватно сказать что-нибудь
такое торжественное. Типа:  мы  тебе  передали  эстафету,  теперь  ты  давай
следующий этап. А если что - мы придем еще  раз,  маршрут  проложен.  Что  в
сокращенном варианте звучит: за благополучный проскок!
   Когда Путин ушел ("Продолжайте, не торопитесь. Это мне пора,  извините"),
Иванов-Седьмой ехидно спросил:
   -  Что-то  я  в  тебе  не   замечал,   Николай   Палыч,   пристрастия   к
верноподданическим текстам. Давно  ли  ты  собирался  ему  приказ  на  брюхе
татуировать?
   Впервые в жизни Колчак выглядел сконфуженным.
   - Есть у русских эта гадкая черта, - пожаловался он, - за глаза  поливать
власть, а в глаза ни с того ни с сего лизать. Не понимаю. Вроде  и  по  делу
сказал. А получается - сам выдвинул, и самого же перед ним в прогиб несет.
   - Прессуют нас прессуют, а раб не  выдавливается,  да?  -  посочувствовал
Беспятых.
   - Клизму всем поголовно, - сказал доктор. - И позадно. Как  очистительный
этап демократии.
   - Что ж. Опыт с птеродактилем у тебя уже есть.
   - Не завидую я ему, - вздохнул Ольховский. - Одна разборка с Жуковым чего
будет стоить.
   Возвращались в темноте. Мознаим вынес  под  тужуркой  бутылку  виски,  ее
отобрали и пустили по автобусу.  Пить  больше,  вроде,  и  не  хотелось,  но
добавить - это святое.
   - Что за идиотское название награды: "За заслуги перед Отечеством  второй
степени"! - возмущался Груня. - Что второй степени - отечество? Или заслуги?
Козлы!
   На корабле тосковал Куркин с парой вахтенных. Награждение привезенными им
орденами произвели перед строем со всей возможной торжественностью.
   Заснуть не удавалось. Курили, разговаривали, ходили к командиру  клянчить
спирт - дал. Планы были радужные.
   "Немало я стран перевидел, шагая с винтовкой в  руке",  -  тихо  гонял  в
радиорубке маркони. Втиснулся Макс с кружкой чифира; отхлебывали, перепуская
затяжку через глоток, набился народ и стал петь.
   Мознаим  подсчитывал   полученные   "Авророй"   деньги:   большая   часть
сохранилась. Но при делении на сорок пай получался  не  астрономический.  Он
усовершенствовал калькуляцию:  ввел  зависимость  от  званий,  должностей  и
выслуги лет - вышло  куда  веселей.  Он  озабоченно  предвидел  трудности  с
уговорами начальства на свою систему дележки.
   "Мечта разыскивает путь - открыты все пути", - писал  Иванов-Седьмой;  он
был счастлив.
   Беспятых снился викинг в очках и с "конским хвостиком".
   Колчак брился: это его успокаивало. Ольховский звонил в Петербург. Доктор
мерил новый костюм, купленный на размер меньше. Серега Вырин в четвертый раз
рассказывал кубрику, как он снял на Тверской негритянку и имел ее в служебке
"Националя" всего за чирик швейцару. На самых горячих местах Сидорович ронял
очки.
   За час до подъема Шурка пробрался на бак и вынул из затвора  ударник.  Он
завернул его в старый гюйс и  спрятал  на  дно  рундучка.  Это  была  вторая
неуставная вещь в его рундучке. Первой было покрывало  Майи.  Майя  подарила
ему его при расставании. Почему-то ей обязательно хотелось, чтобы он  хранил
как бы часть ее собственной  постели  (которой  он  никогда  не  видел).  Ей
виделось в этом что-то вроде семейного обета,  домашнего  очага  и  в  таком
роде. Шурка согласился только потому, что знал, что у беременных бывают свои
причуды, которым надо уступать. А потом совестно  было  выкинуть.  Покрывало
было старомоднейшее,  не  иначе  от  бабушки,  пикейное,  полупрозрачное  от
стирок.
   Вот этого покрывала в рундучке не оказалось. Наутро Шурка перетряс  всех.
Все клялись, что ничего о  нем  не  знают.  Посочувствовал  один  Груня.  Он
переживал и помогал искать.
   Но утро было яркое, с морозцем, на опохмел Макс выкатил по кружке пива из
заранее купленной и заначенной канистры, и к подъему флага Шурка  примирился
с потерей, "ерундой  по  сравнению  с  мировой  революцией",  как  выразился
Кондрат, и успокоился. эпилог
   Владимир Владимирович Путин прошел в президенты.  Какие  следствия  имело
это для России - все знают.
   - Мы сделали все, что могли. Видит Бог, - сказал Ольховский.
   - Чуть больше, - сказал Колчак.
   На следующий же после выборов  день  к  "Авроре"  был  подан  ледокольный
буксир "Суворов". В Речпорту их под  завязку  заправили  топливом.  Обратный
путь прошел знакомым маршрутом без всяких приключений. Всем хотелось домой.
   "Буксир прокладывает путь, - писал Иванов-Седьмой. - Льдины шуршат  вдоль
бортов. Мороз-воевода дозором обходит владенья свои. Но уже весна, и  солнце
светит ярко. Это символично".
   Проходя Свирь, высвистали  по  рации  Егорыча,  перезимовавшего  дома,  и
вручили его долю прибыли. Старик ошалел и расчувствовался.  Но  был  страшно
огорчен, что его обошли награждением в Кремле. Обещали похлопотать за  него,
что позднее, конечно, забыли. Лоцман проявил смекалку: через фермерский банк
за взятку перегнал свои доллары  в  финскую  "Nordbanken  group"  и,  раз  в
полгода наезжая  в  Хельсинки  за  процентами  налом,  доживал  свой  век  в
относительном достатке и покое.
   Ночью прошли невские мосты и встали на  свою  стоянку.  Подняли  лебедкой
опущенные в лед  свои  швартовые  балки  и  приварили  на  место.  Убрали  с
набережной табличку о своем отсутствии. Утром казалось, что "Аврора"  никуда
и не уходила.
   О походе напоминала  только  надломленная  фок-стеньга.  На  второй  день
Мознаим привез работяг, и все стало как раньше.
   Первую неделю наслаждались  отдыхом  и  гуляли  по  Петербургу,  а  потом
впряглись в привычную службу, и события  пошли  своим  чередом.  Но  в  этой
очередности событий теперь прослеживалась оптимистическая  и  даже  мажорная
тенденция.
   - Не зря  сходили!  -  констатировал  Колчак,  поднимая  бокал  на  своем
отвальном  банкете  в  кают-компании.  Он  получил  назначение  на   бригаду
крейсеров на Тихоокеанском флоте: контр-адмиральская должность. До должности
командующего флотом предстояло еще послужить.
   Ушлый Мознаим получил квартиру от подобревшего мэра Петербурга, а  деньги
вложил в акции "Лукойла" и устроился младшим менеджером в  ее  петербургский
филиал. После чего приобрел коттедж когда-то знаменитого авторитета Комара в
Комарове (каламбур документален) - целый замок  из  красного  кирпича.  Жена
стала ходить по струнке, но земельная аренда доводит его до истерик.
   Уволился с флота и лейтенант Беспятых - по окончании трехгодичного  срока
призыва.  Он  защитил  кандидатскую  по  неожиданной  теме:  "Параллелизм  в
философском мировоззрении скандинавских викингов и японском  бусидо".  Потом
вообще переключился на скандинавистику и к сорока стал профессором, половину
года читая курсы в Стокгольме.
   Доктор Оленев  поступил  в  адъюнктуру  Военно-Медицинской  академии,  не
защитился, ушел из кадров и открыл небольшую частную клинику по похуданию. В
ней он использовал методы профессора Калашникова,  с  которым  подружился  и
даже одно время был его деловым партнером.
   Интересно  сложилась  судьба  Иванова-Седьмого.  Он  издал   мемуары   за
собственный счет, после успеха книги  права  на  издание  купило  крупнейшее
московское  издательство  "ACT",  а  полудохлый,   но   умственно   активный
"Лентелефильм" предложил ставить  сериал.  Иванов-Седьмой  не  мог  доверить
чужому человеку писать сценарии, ушел из музея, освоил профессию  сценариста
и всю оставшуюся жизнь проклинал и поносил режиссеров, ничего  не  смыслящих
во флотских делах и вообще в литературе. Однако пережил свой  звездный  час:
после выхода  первых  восьми  серий  он  получил  премию  "Ника"  за  лучший
телесценарий. "Моя  жизнь  состоялась!"  -  сказал  он  со  сцены,  поднимая
статуэтку над головой.
   Ольховский служил на "Авроре", сколько позволяло  здоровье  и  Управление
кадров. Половину собственных денег он вложил в реставрацию корабля, мечтая о
времени,  когда  офицеры  "Белфаста"  почернеют  от  зависти.  Взрослый  сын
продолжал быть несчастьем  их  семьи.  После  инфаркта  Ольховский  вышел  в
отставку и занял место директора музея. Здесь его жизнь. Надо отметить, что,
поправившись, он стал гораздо спокойнее и здоровее, очень следит за собой.
   Матросы разъехались. Бохан построил большой дом в деревне. Сидор приобрел
автосервис в Курске, но прогорел. Больше других преуспел  Макс.  Он  взял  в
аренду знаменитый "Сайгон", выкинул оттуда магазин и отделал роскошное  кафе
с фотографиями знаменитых некогда завсегдатаев. От Бродского  до  Боярского.
Портреты украшены автографами - кто еще жив, конечно. Автографистам  вручили
карточки на бесплатное обслуживание. Расчет был верен:  место  стало  модным
центром Невского. Цены ломовые, но и народ ломится: вдруг он будет пить кофе
за стойкой рядом с Розенбаумом. Макс окончательно облысел, что  не  помешало
ему жениться на красавице и изменять жене с любовницей-красавицей. Когда при
нем заговаривают о Москве, он ласково улыбается и говорит: "Засаживали мы ей
по шесть дюймов. Жить надо в Петербурге".
   Серега Вырин женился на дочери богатого гангстера и вложил деньги в папин
бизнес. Ездит на "ягуаре". С чужими нагл, но своих боится.
   Кондрат вдруг организовал частные охранные курсы. Плюха у него страшная.
   Груня эмигрировал в Данию, сел на социал, поселился в Христиании с  хиппи
и парками. Стал у них активистом движения за закрытие атомной электростанции
в соседней Швеции.
   Много лет спустя, на День Флота, родной корабль посетил замполит. Вечером
он напился с офицерами и плакал, отвернувшись от телекамеры.
   Осталось сказать только о Шурке. По возвращении он женился на своей Майе.
Московского пая как раз хватило на двухкомнатную квартиру. Майя очень хотела
мальчика и, когда родилась девочка, переживала страшно.
   - Девочка - это замечательно, - сказал Шурка, целуя  на  крыльце  роддома
одеяльный конвертик. - Это к тому, что  войны  не  будет.  А  когда  родится
мальчик, у него будет старшая сестра. Пусть нянчится.