ирам
боевых частей и старшим команд подать план и перечень  необходимых  работ  к
семнадцати ноль-ноль. Поздравляю экипаж с переходом на боевой корабль!
   Затянувшаяся пауза имела тональность стона, где более изумления и мрачных
предвидений, нежели восторга.
   - Ответ не слы-шу!
   Выдержав отмеренные две с половиной секунды  выдоха,  ответ  прозвучал  с
революционным разнобоем: если одни нестройно оторвали:
   - Служим Отечеству! - то другие покрыли святые слова казенным гарканьем:
   - Ура! Ура! Ура!
   Суммарный  эффект  клича  получился  какой-то  невнятно-угрожающий.  Так,
вероятно, роптали на митинге стрельцы.
   В течение всей процедуры Ольховский слышал свой голос со стороны, в метре
правее и выше головы, которая была пустой  и  гулкой;  он  помнил  такое  за
собой, когда девятиклассником выпил первый стакан водки.
   - Вольно! Разойтись по заведованиям.
   В  десять  пришел  Иванов-Седьмой  и,  потрясенный  новостью,  немедленно
уединился над заветной папкой. Объявленное начинание породило  в  нем  такой
богатый  урожай  мыслей,  что  черные  каллиграфические  буквы  клонились  и
спешили, как матросский строй по команде: "Не в ногу - бегом марш!"
   "Трудно  даже  описать  энтузиазм,  с  которым  встретил  экипаж   приказ
командира, - писал он. - Наконец-то наша служба обрела подлинный  смысл.  Мы
ощутили себя единой семьей, спаянной великим общим  замыслом  -  дать  новую
жизнь историческому крейсеру "Аврора".
   Эхо Октябрьского выстрела еще живет в грозных обводах корабля. И вот  это
эхо наполнилось сегодняшним звучанием. Мы еще повоюем, черт возьми!
   Мы еще покажем всем, кто  поспешил  похоронить  великие  идеалы  Свободы,
Равенства и Братства, что есть порох в пороховницах и огонь в сердцах!
   Память об историческом  выстреле  согревает  нас.  Кто  знает  -  История
совершила диалектический виток, и не суждено ли нам повторить  свою  великую
миссию!
   А пока надо все силы отдать подготовке корабля. Куда мы  пойдем?  Видимо,
говорить об этом еще рано. Но каждый знает, где находится причина  всех  бед
нашей  многострадальной  Родины.  Как  пелось  в  священном  старом   гимне:
"Добьемся мы освобожденья  своею  собственной  рукой!"  И  еще  одна  цитата
приходит на ум: "Трепещите, тираны!"
   Задача потребует напряжения всех усилий. Но мы знаем, что весь Балтийский
флот мысленно с нами! И не сомневаемся в оказании нашему  кораблю  всемерной
помощи от товарищей по оружию и вышестоящих инстанций.
   Так и хочется воскликнуть: "Братья, помощь близка!"
   Офицеры корабля словно помолодели. Лица матросов полны  молодым  задором.
Недаром говорится: "Русскому матросу все по плечу!"
   Несомненно, новый распорядок будет способствовать прекращению пьянства  и
нарушениям дисциплины на корабле. Великие задачи объединяют людей!
   Теперь каждый из нас мечтает только  об  одном:  чтобы  именно  ему  была
доверена великая честь произвести знаменательный выстрел из бакового орудия!
   Делая эти записи, я заметил, что у меня поднялась  температура  и  начала
кружиться голова. Думаю, что это сейчас можно сказать о каждом".
   Вопреки последнему предположению легковозбудимого директора музея, пустое
гудение в голове у Ольховского прекратилось, и он  не  мог  согреть  ледяные
пальцы. В реальный мир его вернули слова  Колчака,  вошедшего  без  стука  и
швырнувшего фуражку через всю каюту на диван:
   - Чего сидишь? Теперь  поздно  сидеть,  гудок  дан.  Хорошо  бы  особиста
утопить, командир.
   - Что-о?
   - То. Нечего кому не надо знать о наших делах. Раньше времени, по крайней
мере.
   - Ерунда, - отмахнулся Ольховский.
   - Ого?
   - А его эти вещи  не  касаются.  Его  касается  идеологическое  состояние
команды  и  отсутствие  должностных  преступлений.   А   мы   работаем   над
материальной частью. Ни воровства, ни политических лозунгов - напротив, сами
все доставать будем. На хрена ему себя затруднять?
   - А чуть любая проверка?
   - А что они будут проверять? Наличность экипажа и порядок  в  помещениях?
Сколько влезет. Они что, в рулевое полезут?
   - А если?
   - Э. Инициатива снизу.
   - За инициативу снизу стержень и вставляют... снизу. Зачем, почему?
   - Пионеров катать будем. По Неве. За деньги.
   - Каких пионеров?! Бредишь своим детством?
   - Тогда депутатов. Да брось ты - первый год на флоте, Палыч? Никого ничто
не колышет. Выпьем и отбрехаемся!
   - Узнаю любимый флот, - вздохнул Колчак. - Сначала делаем, потом думаем -
когда уже тонем. Ты что, не понимаешь, что через неделю, максимум,  все  всё
будут знать?
   - Откуда?
   - От верблюда. Из воздуха. Не знаю откуда, но только через несколько дней
всегда все всё знают, вот так флот устроен. И тогда плакала твоя  Москва,  в
Мордовию по этапу пойдешь.
   - Легенду пустим. Мечтаем пойти в Лондон с визитом дружбы.
   - Крыша у тебя  съехала  на  этом  Лондоне!  Ты  мне  напоминаешь  сейчас
чеховских сестер, которые рвутся: "В  Москву,  в  Москву!"  -  а  сами  дуры
дурами... прости ради Бога.
   - Между  чеховской  сестрой  со  слезами  и  крейсером  первого  ранга  с
шестидюймовками есть маленькая  разница.  Но  в  чем  ты  прав,  конечно,  -
подсуетиться надо, чтоб не успели нас прихватить и стопорнуть.
   - Так что - поднимаемся привычным хозспособом?
 
 
 
   7
 
   "Строительство  хозспособом"  развратило  вооруженные  силы  давно  и  до
крайности. В основе его лежало благое намерение, которыми вымощены у нас все
дороги: направить воровскую смекалку в полезное  русло,  на  решение  нужных
армии и флоту задач. Неудержимую  склонность  пристраивать  все,  что  плохо
лежит, задумано было использовать как созидательную  силу.  Этим  остроумным
ходом предполагалось безостановочно убивать  по  два  зайца  сразу:  как  бы
покончить с воровством путем придания  ему  легального  и  даже  похвального
статуса, ибо все другие пути мгновенно  впадают  в  традиционное  российское
бездорожье - и одновременно тем самым получать то, что нужно, если  получать
это неоткуда.
   По  преданию,  Петр  I,  стремившийся  привести  в  порядок  и   стройное
подчинение всю деятельность в стране,  озверел  от  повального  воровства  и
однажды поделился с  Меншиковым  мыслью  подписать  нехитрый  и  эффективный
высочайший указ: кто украдет что-либо стоимостью дороже веревки -  да  будет
повешен на этой самой веревке. Меншиков был министром отменно  проворным  во
многих смыслах -  отчего  посвящение  его  в  план  кампании  первым  носило
угрожающий характер. Ответ Меншикова история для нас сохранила. "Мин херц, -
сочувственно отвечал он, - останешься без единого подданного".
   Оценив перспективу и затруднившись в поисках веских контраргументов, Петр
обломал об спину оппонента трость, и с тем кампания завершилась. В очередной
раз русский народ был спасен  от  геноцида  со  стороны  властей.  Поскольку
любимой цитатой нынешних поколений из всей мировой  поэзии  стала  бессчетно
повторяемая "но ворюги мне милей, чем кровопийцы" - достойно удивления,  что
ни в Петербурге, ни в этом нашем Меншиковбурге - Москве, ни даже в  Березове
нет до сих пор памятника Меншикову, бизнесмену  и  гуманисту;  было  бы  как
нельзя более  уместно  и  своевременно  исправить  сейчас  это  историческое
упущение.
   "Хозспособ" заключался в том, что  командир  вел  строительство  (ремонт,
переоборудование) силами подчиненных во время  и  вместо  службы,  а  нужные
материалы и все на свете где мог крал,  клянчил,  выменивал  и  одалживал  -
короче, "доставал". Начфин вел бухгалтерию, по которой все добытое значилось
приобретенным в кредит. Годовой отчет подбивал баланс этим подвигам Геракла.
А уже в новом году финуправление округа или флота гасило  расторопной  части
показанные ею затраты в той или иной мере.  То  есть:  ты  сначала  вынь  да
положь! - а потом я погляжу, как ты умеешь выполнять приказ, и  покрою  тебе
расходы насколько смогу и захочу. Крутитесь товарищ командир!  И  крутились:
тридцать два фуэте по сравнению с этим -  переход  улицы  паралитиком  после
двойной дозы снотворного.
   Командир воспитывался в духе сметливости и инициативы.  Требовалось  мочь
все, не прося ничего.  Манна  небесная  в  паек  не  включалась.  Сверху  не
сыпалось ничего, кроме  выговоров  и  мата.  Мудрость  гласила:  "Делай  что
хочешь, пока тебе не запретили". Шевелись, рыбий корм!
   Получив своего рода духовного  пинка,  народ  слегка  выпал  из  духовной
спячки и зашевелился. Выпадение из спячки  обычно  сопряжено  с  открытиями,
некоторые из которых бывают приятными. Первым открытием явилось, что рулевая
система находится в состоянии хотя нерабочем, но поддающемся наладке.
   Старшина трюмных Сидорович влез вниз в румпельное отделение  и  убедился,
что сама рулевая машина цела. От недостатка витаминов и плохого освещения  у
него в последний год развилась близорукость, и теперь он выудил  из  кармана
робы очки и пристроил на кривоватый нос: очки преобразили старшину трюмных в
маскарадного интеллигента. Этими очками он  повел  во  всех  направлениях  и
обнаружил, что  электромотор  покоится  на  предназначенном  ему  месте,  но
передаточные тяги в приводах  отсутствуют.  Сидорович  покивал  сам  себе  и
отправился к боцману.
   Квадратный Кондрат кружил, как привязанный, вокруг шпилевой машины, одной
рукой он грозил злым силам, а другой держался за сердце.
   -  Товарищ  мичман,  -  вкрадчиво  приступил  Сидорович,  -   цепи   надо
организовать.
   Жизнь порядочного боцмана  -  это  одно  сплошное  страдание:  Гобсек  по
сравнению с ним - безудержный транжира и мот.
   - Еще чего, - болезненно возмутился Кондрат. - Какие и зачем? Цепи им.
   - А в тех шпилевых, которые при музее. Они ж настоящие, а лежат все равно
только для бутафории.
   - Что значит - для бутафории?! Ты те цепи красил? Ты их лачил? Якорь-цепи
ему подавай... вздумал!
   - Якорей у вас четыре, а руль у нас один.
   - И что? Мало тебе?
   - Мы их пропустим через ходы тяг, подсоединим.
   - Вот пусть старпом прикажет - тогда подумаю.
   Сидорович поскакал к Колчаку выплакивать свои потребности.
   Колчак двумя пальцами,  как  таракана,  снял  с  него  очки  и  брезгливо
протянул:
   - А электропривод?
   - Провода от динамо протянем, это пустяки.
   - Хм. Пустяки. А гидроусилители ты смотрел?
   - Так точно.
   - Ну и!
   - Нормально. Уплотнители сами сделаем. Хорошо бы только стеола,  ну,  или
тормозной жидкости достать. Зальем и попробуем.
   - Сколько?
   - Литров пятьдесят... товарищ капитан первого ранга.
   - Подумаю. Надо - будет. Цепи бери. Под мой приказ. И  давай  -  крутись,
крутись!
   Гидравлическую жидкость посреди города взять  негде.  Обращаться  в  базу
флота было нельзя - любая утечка  информации,  любые  вопросы  и  подозрения
могут сорвать замысел. Портовые мастерские?  -  то  же  самое.  Колчак  стал
думать. Примечательно, что думал  он  о  чем  угодно,  но  мысль  о  покупке
тормозной жидкости в автомагазине сразу осталась за скобками: самый прямой и
короткий путь к  цели  всегда  прегражден  отсутствием  денег.  Он  принялся
крутить телефон платной справки:
   -  Девушка,  из  Главного  управления  Балтфлота  беспокоят!   -   Наглое
представление - это рефлекс: для улучшения связи, чтоб не  отфутболила  тебя
девушка побыстрее, у нее от телефонных  голосов  вавилонское  столпотворение
под черепной крышкой, профессиональное заболевание телефонных диспетчеров  -
шизофрения, голоса начинают  будить  ночью  и  подстрекать  на  глупости.  -
Телефоны автобусных предприятий дайте, пожалуйста. А штуки три,  что  там  к
центру поближе.
   По директору автопарка вместе с его хозяйством эпоха  прошлась  рашпилем.
Потерт  был  его  коричневый   костюм   старого   хозяйственника,   обшарпан
полированный некогда стол, выбита до бурого корда переставшая быть  ковровой
дорожка, ворс которой при старом порядке торчал так начальственно и багрово.
Пейзаж в оконном проеме гармонировал с интерьером: раздрызганные и просевшие
на рессорах "Икарусы" заполняли половину огромного двора, бугристый  асфальт
в нефтяных пятнах отваливался пластами и ржавые остовы  подпирали  валящийся
бетонный забор. Картина могла разжалобить реформатора  и  устыдить  сборщика
налогов.
   - Ну что вы, друг дорогой, - печально сказал директор, -  где  же  я  вам
возьму бочку тормозной жидкости. Мы и так еле шестьдесят процентов машин  на
маршруты выпускаем.
   -  Сто  литров,  -  снизил  требования  Колчак,  умножая  теперь   нужное
количество всего на два (а пробы? а утечки?).
   Директор вялой улыбкой уравнял сто, двести, один и  тысячу  как  величины
мнимые и отсутствующие в природе.
   - Вы ленинградец? - спросил Колчак. - Петербуржец? - И, немного  презирая
себя, подпустил фанфарной меди насчет чести города.
   - Да, о да, конечно: чести у нас полные штаны, потому и денег нет.
   - Но я же у вас не задаром прошу!
   Старший помощник перешел к привычному и понятному торгу.
   - Я вам могу со своей стороны дать пять человек на мм... скажем,  на  три
дня для разных работ. Квалифицированные специалисты! Совершенно бесплатно.
   -  Представляю  ваших  специалистов.  Нажрутся   и   потащат   все,   что
отвинчивается. Что я, матросов не видел. Тут свои люди без работы сидят, что
вы.
   - Даже обидно слышать...
   - Чего ж обижаться. А солярки у вас нет? За пару  тонн  договорились  бы.
Помогите и вы городскому транспорту, а?
   - Откуда ж солярка... товарищ директор... А вот могу дать сурика!  Кузова
суричить - по железу под грунт, это же краска вечно держать будет.
   - Допустим, - осторожно отозвался директор. - А сколько?
   - Килограммов сорок. А? Ну - отрываю от себя: сто. Кило за кило, добро?
   - А еще что у вас есть? Резины-то нет, конечно?
   - Посмотреть надо, - веско  ответил  Колчак,  пытаясь  припомнить,  какие
именно покрышки служат "Авроре" кранцами и насколько они вовсе  лысые.  -  А
вот еще искусственная кожа - на сиденья, а? У вас ведь вечно сиденья режут!
   - Это какая? А цвет? В рулонах?
   Рулон  валялся  у  Кондрата  в  брезентовой  кладовой,  спертый  в   доке
неизвестно кем еще во времена капремонта.  Применения  ему  до  сих  пор  не
придумали.
   Обмен совершился,  и  назавтра  Колчак  привез  на  "газели"  симпатичный
алюминиевый столитровый бочонок тормозной жидкости.
   - Сидоровича ко мне!
   Сидорович приполз влажный и помятый после растаскивания цепей.
   - Держи. И - чтоб хватило!
   Не успели скантовать бочку с палубы вниз - над ней наседкой вырос  доктор
Оленев, против обыкновения аккуратно застегнутый на все пуговицы по  мягкому
животику.
   - Братцы! - проникновенно воззвал он с какой-то  старорежимной  отеческой
заботливостью. - Всех предупреждаю - пить это нельзя! Понимаете?  -  нельзя!
Полстакана - это слепота, отравление,  отказ  почек,  смерть.  Не  вздумайте
фильтровать через противогазную коробку - не помогает.
   - Да ну за кого вы нас принимаете, товарищ старший лейтенант.
   - Я вас принимаю  за  тех,  кто  вы  есть.  Христом-Богом  молю  -  вата,
марганцовка, сверло на больших оборотах и все эти прочие глупости и народные
средства - не применять, все равно не поможет.
   - А что поможет?..
   - Я тебе покажу "что поможет"! Уж лучше шарашь сразу  коктейль  "Т-80"  -
стакан холодной воды и  молотком  по  голове.  Пре-ду-пре-ждаю:  отравленных
лечить не буду, будут подыхать так.
   - Оленев, - спросил  Колчак,  -  а  ты  не  можешь  сразу  добавить  туда
чего-нибудь ядовитого, чтоб исключить полностью применение внутрь?
   - Чего? Только цианистого калия, так он в комплект корабельной аптеки  не
входит.
   - Ну... зеленки...
   - Зеленка на семидесятиградусном спирте, наши драконы ее очищают  и  пьют
спокойно!..
   - А что не пьют?
   - Что не пьют, то грызут. Нюхают и колют. Сволочи.
 
 
 
   8
 
   Всеобщее шевеление на корабле приобретало ту бодрость, которая сообщается
людям с началом работ: глаза  боятся  -  руки  делают.  За  работой  начинал
ощущаться некий еще неясный смысл - предвестие того  знания  конечной  цели,
следующего из сложения всех мелочей и возникающего как бы неизвестно откуда,
которое есть  дух  и  суть  действия  и  являет  себя  неизбежно,  о  чем  и
предупреждал Ольховского Колчак. Любая секретность - утаивание шила в мешке,
и чем позже ты обнаружишь в этом мешке себя самого, тем сильнее уколешься.
   Испытанный  Ольховским  укол,  вернее  даже  два  укола,   исказили   его
представление о реальности и ввергли в мистику. Необъяснимым феноменом  было
возникновение ударного механизма в баковом орудии и топлива в левой  носовой
цистерне.  Объяснить  это  никто  ему  не  сумел.  Запахло  высшими  силами,
паранормальными  явлениями,  материализацией  воли  и   победой   чуда   над
рассудком. Так сокрушается материалистическое мировоззрение. Похоже,  кто-то
там в астральных сферах брал на себя всю  ответственность.  Рука  провидения
дружески обнимала  его  за  плечи  и  подпихивала  по  избранному  пути.  Он
гипнотизировал и буравил  зеркало,  пока  оно  не  уверило  в  потустороннем
уверенном блеске  глаз.  Происходило  осознание  миссии  и  рождение  вождя.
(Рассудок  конвульсивно  сопротивлялся:  хотелось  выпить   и   одновременно
хотелось  сунуть  голову  под  холодную  воду,  то  есть  протрезветь  двумя
противоположными способами сразу. Однако это помогло  слабо:  успокоило,  но
ничего не изменило. )
   Если человек не может смириться  с  каким-то  явлением  внутри  себя,  он
начинает бороться с аналогичным явлением снаружи: не сознание исправить, так
хоть бытие, авось одно в другом  отразится.  И  если  поступки  удаются,  то
(практика критерий истины) сознание постепенно уверяется, что с  ним  все  в
порядке. Оно очищается от сомнений, выбрасывая их наружу, вымещая вон и  там
разрешая в практическом порядке.
   Испытывая потребность  борьбы  с  любыми  психическими  ненормальностями,
Ольховский  вызвал  доктора.  Сесть  не   предложил.   Старшему   лейтенанту
медицинской службы Оленеву был дан  боевой  приказ  излечить  от  наркомании
матроса Принсипа. Такую фамилию влачил по  жизни  наряду  с  прочими  своими
глупостями и несчастьями Груня.
   - Месяц сроку тебе! Больше времени нет! А то... разъелся!..
   Оленев подивился неподдельной страсти приказа и вышел в коридор  строевым
шагом, больно ударившись ногой о комингс.
   Груня отнесся к очередной напасти равнодушно: хрен с ними, пусть,  работа
у них такая. Но Оленев, которому  была  обещана  аттестация  по  результатам
эксперимента, въехал в задачу плотно.
   Он отдраил иллюминатор, заварил чай, закинул ноги на  стол  и  перелистал
учебник наркологии. Теория не порадовала, а  практика  представилась  просто
беспросветной. Он плюнул в  иллюминатор,  поковырял  в  носу,  втянул  перед
зеркалом живот, постучал ребром ладони  о  спинку  кресла  и,  исчерпав  все
средства, разразился негодующим:
   - Да что я им, Бехтерев, что ли!
   Опрокинул чай и, промакивая стремительную лужу на  столе  пухлой  газетой
объявлений,  автоматически  зафиксировал  взгляд  на  ее  названии.   Газета
называлась "Шанс", и купил ее доктор две недели назад в  надежде  обнаружить
новый, эффективный и недорогой сжигатель жира. В нарочито-школьных  завитках
водянистых красных букв, вчетвером скомбинированных  в  слово  "шанс",  было
что-то мошенническое.
   Доктор поцокал языком  чему-то  удачному  в  памяти  и  стал  разъединять
страницы, слипшиеся в кашу и расползающиеся. На втором  развороте  открылась
реклама "Центра доктора Калашникова", который, были в  городе  такие  слухи,
вроде и вправду возвращал в строй парков и алкашей удачнее всех прочих.
   Сдать Груню  на  курс  лечения  в  клинику  доктора  медицинских  наук  и
профессора Калашникова возможным не представлялось.  Во-первых,  случай  был
сравнительно легкий, не смертельный, да и Груня не брат родной,  и  тыкаться
туда с этим было неловко. Во-вторых, и этого было достаточно, центр брал  за
сво