аивая  в  голове  свои
английские слова.
   - Насрать, хуже не будет. Переводи как  можешь,  но  покруче.  Дальше:  я
торжественно посвящаю его в офицеры Российского... славного,  не  забудь,  -
Военно-Морского флота. Ура!
   Араб обнажил кортик и поцеловал  лезвие.  Ольховский  ощутил  неловкость,
словно обманывал ребенка. Конечно, спьяну и не то поцелуешь... "Ни хрена,  -
подумал он, - если я аллах акбар, так и ты целуй. Как это  у  дипломатов?  -
симметричные меры".
   - Старший лейтенант! -  выкликнул  он,  повышая  чины  в  соответствии  с
наращиванием событий до кульминации.
   Следующим и  последним  промаршировал  доктор.  В  руках  он  имел  белую
коробочку из-под антигеморройных свечей. Белых перчаток этот идиот не нашел,
и надел медицинские резиновые.
   Ольховский  раскрыл   коробочку,   как   ларец   Али-Бабы,   и   произвел
кощунственную процедуру награждения араба орденом Красной Звезды. Орден  был
куплен на том же лотке, что кортик; доктор успел отчистить  его  до  новизны
нашатырем и зубной пастой.
   Орден прикрепили к мундиру. Выпить за  это  полагалось  до  дна  и  стоя.
Трудно было не столько пить, сколько стоять.
   И тогда Ольховский произнес речь. Суть  сводилась  к  тому,  что  команда
братского крейсера "Аврора" просит братского командующего военно-морскими  и
вообще всеми братскими силами Зимбабве или Иордана, или как там эта кочка на
теплом берегу называется, одолжить "Авроре"  до  Нового  года  десять  тысяч
долларов.
   - Транш, - убедительно произнес Ольховский. - Кредит. Ленд-лиз.
   Люди востока выдержанны. Бек-паша ничем не  нарушил  достойное  выражение
лица. Он произнес ответную речь. Беспятых вылавливал  блоки  "дружба  между,
нашими народами", "путь к прогрессу",  "военно-морские  силы"  и  обстраивал
соединительными словами, переводя. Талант синхрониста в находчивости.
   - Эту всю муть пропускай, - обидно пренебрег Ольховский. - Он про  деньги
сказал?
   - Никак нет...
   - Дрянь!
   Оставался последний резерв - третье лотошное приобретение.
   - Подавись, сука, - сказал Ольховский. - Стой! это не переводи. - Он снял
с руки новенькие "Командирские" и вложил в руку арабу.  -  А  это  лично  от
меня, скажи так, чтоб он понял. И если он ничем не  ответит,  то  следующего
араба я скину за борт  с  гирей  на  шее,  предварительно  заставив  сожрать
швабру. Стой!!! это не переводи.
   Но арабский главвоенмор не был  неблагодарной  скотиной.  Он  через  стол
потянулся обнять Ольховского, трижды приложился щекой, снял с запястья  свои
часы и подарил ответно.
   Сердце Ольховского упало. Он все пытался определить навороченный "Ролекс"
или хотя бы "Омегу", возможно в золоте с брильянтами. Они как раз тянули  бы
штук на десять, а может и пятьдесят, учитывая класс владельца.
   Это же был некий  "Shopard"  в  обычном  металлическом  корпусе,  и  всей
радости, что "Swiss made".
   Ольховский почернел и свернул процедуру.
   Когда высокопоставленного поганца сводили к  лимузину,  а  русскую  часть
свиты укладывали  в  "волгу",  из  ясных  сумерек  появился  свитский  араб,
который, оказывается, незаметно исчез с банкета. Он передал хозяину конверт,
а тот дружески и небрежно вручил его Ольховскому.
   - Он говорит: "Пожалуйста, это пустяки, очень рад", - перевел Беспятых.
   В конверте была десятитысячная пачка зеленых. Синдбад  правильно  понимал
трудности русских с чеками и кредитками, и учел пристрастие к наличным.
   - Аллах-то, похоже,  действительно  акбар!  -  с  энтузиазмом  воскликнул
Ольховский и взял под козырек отъезжающему лимузину.
   - Воистину акбар, - согласился Беспятых.
 
 
 
 
   13
 
   Часы были сданы в  ювелирке  еще  за  двенадцать  штук.  Фирма  оказалась
известной, а корпус - платиновым. Напарили при этом Ольховского процентов на
триста, но он этого не знал, и радость была большой и неомраченной.
   - С этими деньгами в кармане я бы выкупил у  хохлов  "Москву",  -  сказал
Колчак. - Как выразился Пикуль о "Тирпице", кто нас теперь остановит!
   Арсентьич получил деньги,  гарантию  оплаты  впредь  и  предупреждение  о
неполном служебном соответствии. Он стал ходить в  замасленной  тельняшке  и
погонять работяг морскими оборотами: вжился.
   Электромоторы, трубы и фланцы спустили  на  автомобильной  лебедке  через
световой  люк.  Скрытая  палубой  от  посторонних  глаз,  сварка   искрилась
бенгальскими  огнями.  Зудели   сверла   и   вызывали   в   памяти   плакаты
стоматологических поликлиник, где счастливый больной соединяется французской
любовью с бормашиной.
   И тут ко Дню Флота вернулся из отпуска замполит, ныне просто зам, и рьяно
подключился к процессу. Сомнения  не  искушали  этого  простого  и  хорошего
человека.  Жизнь  давно  выучила  его,  что  залог  успеха  -   поддакивание
начальству во всех его начинаниях: с него спрос, ему и палка.  Не  по  части
подхалимажа, а по части дальнейшего продвижения по службе.
   На День Флота команде был дан святой отдых. В свете последнего распорядка
это означало, что все остаются без схода с корабля. Ольховский объявил строю
убытки от невыхода в город и потребовал ценить.
   К обеду выдали по чарке (все равно выпьют)! Продукты  были  закуплены  на
Сытном рынке. Матрос был нагл и свеж - глядел орлом.
   Воспрянув  от  послеобеденного  сна,  обнаружили,  что  зам   уже   успел
приготовить сюрприз. На крейсер пожаловали шефы.
   Ну,  не  то  чтобы  вовсе  шефы.  Зам  проявил  инициативу  и   пригласил
одноименные организации, всячески намекнув  насчет  посильных  подарков.  Он
светился от своей находчивости.
   Сначала Хазанов проклял замову маму и шефов накормил. Потом народ собрали
в большой каюткомпании, и шефы стали оправдывать свое явление подарками.
   Сочная тетка из  кондитерской  "Аврора"  подняла  на  стол  шесть  тортов
"Аврора" - две стопы по три  коробки,  схваченные  шпагатиком.  Работница  с
парфюмерной фабрики "Аврора" выглядела, напротив,  занюханной,  зато  обошла
сидящие ряды и каждому вручила по флакончику  дешевого  одеколона  "Аврора";
для развлечения все немедленно им запахли, Колчак поморщился и велел открыть
иллюминаторы.
   Чувственно  развеселила  морячков  роскошноногая  манекенщица  из   фирмы
бытуслуг "Аврора". Игнорируя  подаваемые  шепотом  из  заднего  ряда  советы
насчет бытуслуг, она выкатила огромный пластиковый  жбан  окномоя  "Аврора",
где на этикетке грудастая красавица в бикини неприлично сжимала швабру.  Это
рождало мысль, что чистота способствует здоровому сексу.
   Престарелая милашка из ресторана "Аврора" любовно передала Хазанову бачок
с сорока порциями замороженных бараньих котлет "Аврора". ("А почему  котлеты
именно бараньи?" - ехидно поинтересовался у  зама  Колчак.  )  А  накачанная
штангистка из кафе "Аврора" приволокла лишь два пакета  фирменных  блинчиков
"Аврора", и кто-то разочарованно мекнул. Но тут же был выставлен ящик  водки
"Аврора", покрытый овацией.
   "Мы сваляли огромного дурака, - прошептал Ольховский Колчаку. - Надо было
запатентовать приоритет на название - гребли бы сейчас огромные деньги. - Не
переживай, - отозвался Колчак, - они бы тогда назывались Афина или  Паллада.
Налоговая с них не гребет - и ты бы хрен получил".
   В заключение бабушка из кинотеатра "Аврора" положила книжечку билетов  на
завтрашний сеанс, а двое молодцов с мебельной фабрики  "Аврора"  вволокли  в
трех запечатанных упаковках несобранный письменный  стол  "Аврора".  Ставший
рачительным Ольховский подумал, что билеты завтра пошлет сдать  в  кассу,  а
стол постарается вернуть фабрике за деньги.
   - Вы видите, товарищи, - сказал зам,  -  насколько  един  с  нами,  можно
сказать, наш город на Неве!
   - Особенно бараньи котлеты, - непримиримо сказал Колчак.
   - Куда ни плюнь - "Аврора", - подтвердил из  заднего  ряда  Груня  и  был
немедленно удален.
   После перекура с сигаретами "Аврора" настал черед  художественной  части.
Шефы пересели в первый ряд. Вошли двое ребят из театральной студии "Аврора".
Они были переодеты матросами так, как можно переодеть  в  форму  никогда  не
служившего человека.
   - Кто это? - надсадно спросил первый, глядя в зал.
   - Публика, - ответил второй, но не ему, а  залу.  -  Наши  потомки.  Наше
будущее, о котором, помнишь, мы тосковали когда-то на кораблях.
   - Интересно посмотреть на осуществившееся будущее, -  заметил  первый.  -
Наблюдают за нами... не видели моряков!
   Реплику встретили дружелюбным смехом. Актеры  были  подобраны  совершенно
одинаковой фактуры, как две головы  морского  змея,  и  первая  голова  была
совсем глупой, а вторая поясняла ей увиденное.
   Ольховский узнал "Оптимистическую трагедию" Вишневского. Название не было
объявлено, очевидно, для  большего  сценического  эффекта.  Расчет  работал:
непосредственное восприятие матросов не  было  замутнено  знанием  советской
классики.
   Голос второго задрожал:
   - У каждого из них была семья.  У  каждого  из  них  была  женщина.  (Ему
ответил беззвучный стон. ) Женщины любили этих людей. (Возглас:  "Еще  как!"
Колчак обернулся к аудитории. ) У многих из них были дети. (Рыдание. )  И  у
каждого было некое смутное:  грядущее  поколение.  И  вот  оно  пришло,  это
поколение. Здравствуй, пришедшее поколение!
   Актер неосторожно дал паузу, мгновенно  забеременевшую  готовым  рявкнуть
ответом: "Здрав!  жлам!".  Нежеланные  роды  остановило  появление  молодого
господина в серенькой тройке - представителя инвестиционного фонда "Аврора".
Опоздавший уверенным жестом прервал спектакль, долю секунды  сравнивал  двух
капитанов первого ранга и, повинуясь чутью, именно Ольховскому протянул  чек
на пятьсот долларов. Таким  образом,  пришедшее  поколение  поприветствовало
себя аплодисментами. Инвестор поклонился и сел.
   Вторая голова продолжила уязвленно:
   - Он предлагает молча подумать, постигнуть, что же, в сущности,  для  нас
борьба и смерть.
   В контексте прозвучало так, что жизнь копейка.
   Ольховский терпел минут шесть - до исторической кульминации, волей автора
поставленной в начало пьесы.
   Девушка в перетянутой кожанке выпалила холостым из газового револьвера  и
закричала:
   - Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?
   -  Молчать!  -  приказал  Ольховский,  вставая  и  тем   гася   требующую
немедленного вмешательства ситуацию.
   Колчак сильно ущипнул зама за ляжку.
   - Антракт! - объявил он, приходя на помощь.
   В антракте заму был показан кулак. Команда  огребла  по  наряду.  Актерам
налили в порядке извинения: пояснили специфику и напомнили о краткости, этой
горемычной сестре  таланта.  "Двадцать  минут,  ребята.  Ну,  композицию  по
основам".
   От семикратного сокращения пьеса  ничего  не  потеряла.  Узловые  моменты
монтировались между собой  по  оптимистическому  принципу  "пришел,  увидел,
победил" - ушла дурная суета. Две головы налегали на ремарки.
   Комиссар сползла по переборке и завещала:
   - Реввоенсовету сообщите... что крейсер  "Аврора"...  разбил  противника.
Держите марку военного флота... - Это было ее личное поздравление хозяевам и
одновременно маленькая актерская месть за усекновение роли.
   И второй ведущий гневно и упоенно завершил:
   - Это  обнаженный,  трепещущий  порыв  и  ликующие  шестидюймовые  залпы,
взлетающие над равнинами, Альпами и Пиренеями. Восторг поднимается  в  груди
при виде мира, рождающего людей, плюющих в  лицо  застарелой  лжи  о  страхе
смерти. Как течение великих рек, залитых светом, как подавляющие грандиозные
силы природы, страшные  в  своем  нарастании,  идут  звуки,  сырые,  грубые,
колоссальные - ревы катаклизмов и потоков жизни.
   Аплодировали стоя, и никто не смеялся. Было в этом наивном  и  выспреннем
пафосе то, чего не бывает в жизни, или наоборот, что в жизни как  раз  есть,
но не может быть высказано нормальными человеческими словами.  Было  неловко
за самозваных актеров,  произносящих  эту  чушь,  но  то,  что  так  коряво,
фальшиво и неумело пыталась выразить и внушить пьеса, то в своем настоящем и
очень простом виде было в людях.
   После  праздничного   ужина,   когда   в   офицерской   кают-компании   с
женщинами-шефами выпили брудершафт, зам объявил:
   - А теперь - кино!
   Два дня он ползал с любительской видеокамерой, взятой в прокате,  а  звук
накладывал в радиорубке с пластинки "Советские марши".
   Кассету вложили в видик большого телевизора - "общего" - и  расселись  со
вниманием.
   Под бодрые такты "Новостей дня" пошла панорама "Авроры" у набережной. Это
прервалось кукареканьем горна, и флаг вполз в небо, заняв экран.
   Затем пошла сплошная производственная хроника, но смотрели ее  увлеченнее
любого боевика.
   Буханье "Славянки" придавало чувств попыткам Колчака всунуть узкое лицо в
ствол  орудия  правой  бортовой  батареи,  из  которого  вырезана   стальная
перемычка и зачищены приливы сварки с нарезов.
   Работяги в румпельном  отделении  привинчивают  к  основаниям  спертые  с
завода электромоторы  и  подводят  к  ним  кабель.  Их  усилия  сопровождает
"Раскинулось море широко".
   На юте облачают водолаза и проверяют воздушную  помпу.  Мознаим  линейкой
замеряет расточенное гнездо бронзового винта и машет кулаком, попадая в ритм
"Путь далек у нас с тобою".
   Старшина Сидорович подает в раззявленный котел отрезок трубы, прижимает к
груди,  неслышно  матерится,  бросает  и  из  нагрудного   кармана   достает
раздавленные очки. "Плещут холодные волны". Эту сцену повторили на бис.
   И  под  "Марш  энтузиастов"  четверо  корячатся  с  домкратами,   пытаясь
напрессовать подшипник главного вала.
   Фильм впечатлял.
   Шефов проводили, и офицеры поставили посмотреть еще раз.
   Снарядный  погреб  было  решено,  за  слишком   малой   надобностью,   не
оборудовать, а на старинный манер складировать снаряды  в  ящиках  в  пустой
каюте, сделав ее тем самым крюйт-камерой, и приставить к двери часового.
 
 
 
   14
 
   Вернувшись из портовых складов к обеду, то  есть  к  полудню,  Ольховский
поставил ногу из машины на набережную - и так остался  сидеть.  Капля  пота,
прохладно щекоча, сползла по затылку.
   Над крейсером был красный флаг.
   Через секунду-другую пустота  в  животе  потеплела,  а  пульсы  в  висках
забились  тихо  и  быстро:  произошел  вдох-выдох.   Флаг   был   маленький,
обгрызенный, хотя цвет имел однозначный. Трепался он на  кормовом  шлюпочном
выстреле и должен был обозначать  не  политический  вызов,  а  ничего  более
страшного, как "ведутся водолазные работы"...
   - Вам что, нехорошо? - спросил водитель.
   - Кажется, пронесло пока, - с нервным смешком ответил Ольховский.
   Однако закон парных случаев являет себя не только в реальных событиях, но
и в субъективном восприятии событий  внешне  не  связанных.  Сигнал  тревоги
может быть послан через  любую  мелочь.  Предчувствие  оправдалось  прямо  у
трапа.
   - Товарищ командир, - с партизанской преданностью  доложил  вахтенный,  -
тут ребята губернатора с корабля скинули!
   Он переминался от небрежности и восторга.
   Ольховский не понял услышанное, но по мере проявления  в  мозгу  картинки
челюсть его отвисла.
   - Что? - горлом спросил он.
   - Ну, может, честно говоря, не самого  губернатора,  тут  какие-то  хмыри
приперлись из мэрии.
   - Кто?..
   - Да-а мелочь пузатая, слуги народа... от Кардена. Вы не волнуйтесь.
   - И что?
   - Ну, ребята высказали претензию.
   - Какую претензию?!
   - Ну, что зарплату четыре месяца не давали. И вообще.
   - А мэрия тут при чем?! Вам что, городского заработка мало!
   - Наглые, крутые... Ну, не сдержались.
   - Что сделали-то? Ну! И за это - за борт?! Суки,  суки,  идиоты,  Боже...
Где они?..
   - Ну, за борт только хотели. Свистели там, слова, естественно.  В  общем,
сцена из "Броненосца Потемкина".
   За грудину Ольховскому вставили выгнутую  металлическую  пластинку  вроде
обувного рожка.  Его  уложили  в  каюте.  Прибежал  доктор,  роняя  валидол,
валокардин, нитроглицерин и валерьянку. Завоняло скорой помощью.  Ольховский
запил этот коктейль коньяком и глубоко затянулся. Доктор закудахтал.
   - А ты где был?
   - В изоляторе. Занят по службе, товарищ  капитан  первого  ранга!  Иванов
руку авторучкой проткнул - проводил процедуру, обеззараживал...
   - Старшего помощника!
   Колчак вломился с боцманом, направляя его движение  отработанной  хваткой
за шиворот. Кондрат услужливо семенил, симулируя беспомощность под  железной
рукой старпома.
   - Вот! - предъявил Колчак, брезгливо разжимая пальцы. Кондрат  покачнулся
как бы  потрясенный.  -  Он  был  на  палубе!  Докладывай...  капитан  Блад,
понимаешь... губернатора он прогнал!
   Губернатора, слава  Богу,  среди  изгнанных  чиновников  не  было:  молве
хотелось рисовать грезу. Были  какие-то  вторые  лица  с  какими-то  гостями
города. Почему начальство "Авроры" не предупредили - никто не знал,  обычная
неувязка, какой-то клерк или  секретарша  кому-то  не  передали  или  забыли
позвонить.
   - Ну, они, значит, впираются на палубу. А команда вся здесь, мы же  после
обеда  в  город  на  дежурство  идем.  А  они  все  такие  в  фирме,  парфюм
французский,  и  один  командует  так  мичману  Куркину,  нагло   так:   где
начальство? Подать немедленно! А тот им: а в чем дело, вы кто? А эти -  мол,
помощник губернатора, тут гости, почему  командир  лично  не  докладывает  и
вообще не обеспечивает, короче с угрозой  так!  Куркин:  командир  занят.  Я
дежурный, чего надо? Вежливо, товарищ  капитан  первого  ранга!  А  тот  его
матом! А у Куркина же семья,  вы  знаете,  а  зарплаты  полгода  нет,  он  и
отвечает: как, говорит, удачно, с самим почти губернатором встретиться, а вы
знаете, господин зам губернатора как вас  там,  что  у  вас  военные  моряки
ночными сторожами подрабатывают, потому что семьи кормить нечем? Ну, в общем
слово за слово, а тут еще  Бубнов  проходил:  а,  говорит,  вы  еще  моряков
пошлите  милостыню  собирать!  А  тут  Хазанов  вылезает  с  камбуза  компот
остужать, ну, вы ж его знаете: забыли, говорит, чем кончается, когда команду
тухлым мясом кормят? А если вообще без мяса?! И Сидорович подвернулся, он же
сейчас без очков, как крот: с кем это,  говорит,  вы  тут  базарите?  Кончай
базар, гони их с корабля, шляется шваль всякая, а тут и за  борт  оступиться
можно запросто! А Бубнов говорит: вот ебнуть... простите, товарищ  командир!
- по вашей мэрии из шести дюймов, то-то вы обосретесь...  простите,  товарищ
командир! Ну, вот...
   - А ты что?!
   - А я что... Тут старший  по  званию  был,  я  только  следил,  чтоб  без
рукоприкладства... по возможности. Я же понимаю.
   - Кто старший был?!
   - А капитан-лейтенант Мознаим кормовую лебедку проверял, он тоже пришел.
   - А он что?!
   - А он стал кричать: а вы знаете, что  у  вас  морские  офицеры,  которые
щитом родины воспитаны, на макаронах сидят и мазут воруют!
   - Старший помощник! Я не слышал, где были вы!
   - В низах, Петр Ильич. Мне не доложили.
   - Товарищ командир,  мы  же  действия  товарища  капитана  первого  ранга
представляем, решили лучше не беспокоить, лучше уж сами как-нибудь...
   - Как-нибудь - как?!
   - Ну, свистеть в общем стали. Ну там несколько слов, может. Но это больше
работяги свистели, по-моему, они тоже вылезли. В общем, прогнали.
   - О Господи, - сказал Ольховский. - Вот и бунт. Суки,  суки,  идиоты,  ну
вообще!., повесить всех!
   Ждали с тоской и трепетом, что раздастся грохот сверху - и всех  накроют.
Неужто - не успели?.. Все валилось из рук.
   К  счастью,  никаких  громов   из   мэрии   или   Управления   флота   не
воспоследовало. Очевидно, мэрцы сами сочли за благо, что моряки  с  крейсера
не стали развивать успех и преследовать их до стен родной мэрии, осадив ее с
плакатами типа "Воров - на  фонарь"  при  поддержке  сочувствующих  граждан.
Смех, позор, хлопоты, лишние расходы: худой мир дешевле обходится - на то он
и мир, на то и худой.
   Для себя осталась память о хорошем настроении и ожидании