Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Веллер Михаил. Разбиватель сердец -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  -
, из стремян не вынул. Да и - Катунь, иди выплыви... К берегу подошли, значит, с гуртом, пасти стали. Он пас, на коне, остальные лагерь делают, кто что. А она с того берега на байдарке переправлялась. За хлебом хотела в деревню, туристы их потом говорили. И опрокинуло ее. Тонет - на середине. Вода кружит, затягивает. Он с конем - в реку. Телогрейку не скинул даже. Хотел доплыть на коне. Ее совсем скрывает. Он доплыл почти!.. Пороги... вода, видать, коню в уши попала, или что... Закрутило тоже. И все. Через год друзья ее, ткристы, вернулись, памятник поставили; красивый, стоит над Катунью. Молодая была. Он тоже молодой был. * Я поднимался на Мариинский перевал. Конь шел шагом. Колеса таратайки вращались мягко. На склоне, метрах в восьмистах, алтаец пас овечий гурт. Качаясь в седле, он высвистывал "Белла, чао". Серый сырой воздух был отточенно чист - звучен, как бокал. В тишине я продолжил мотив. Он помахал рукой. У поворота я сделал прощальный жест. Думы Подумать хотелось. Мысль эта - подумать - всплыла осенью, после дня рождения. Женился Иванов после армии. За восемнадцать лет вырос до пятого разряда. А в этом году в армию пошел его сын. Дочка пошла в седьмой класс. Какая жизнь? - обычная жизнь. Семья-работа. То-се, круговерть. Вечером поклюешь носом в телик - и голову до подушки донести: будильник на шесть. Дача тоже. Думали - отдых, природа, а вышла барщина. Будка о шести сотках - и вычеркивай выходные. - 14 - Весь год отпуска ждешь. А он - спица в той же колеснице: жена-дети, сборы-споры, билеты, очереди, покупки... - уж на работу бы: там спокойней, привычней. Ну, бухнешь. А все разговоры - о том же. Или про баб врут. Хоп - и сороковник. Как же все так... быстро, да не в том дело... бездумно?.. И всплыла эта вечная неудовлетворенность, оформилась: подумать спокойно обо всем - вот чего ему не хватало все эти годы. Спокойно подумать. Давно хотелось. Некогда просто остановиться было на этой мысли. А теперь остановился. Зациклился даже. - Свет, ты о жизни хоть думала за все эти годы? - спросил он. Жена обиделась. Мысль прорастала конкретными очертаниями. Лето. Обрыв над рекой. Раскидистое дерево. Сквозь крону - облака в небе. Покой. Лежать и тихо думать обо всем... Отрешиться. Он нашел слово - отрешиться. Зимой мысль оформилась в план. - Охренел - в июле тебе отпуск? - Мастер крыл гул формовки. - Прошлый год летом гулял! - Иванов швырнул рукавицы, высморкал цемент и пошагал к начальнику смены. После цехкома он дошел до замдиректора. Писал заявления об уходе. Качал права, клянчил и носил справки из поликлиники. - Исхудал-то... - Жена заботливо подкладывала в тарелку. Потом (вырвал отпуск) жена плакала. Не верила. вызнавала у друзей, не завел ли он связь: с кем едет? Они ссорились. Он страдал. Страдал и мечтал. Дочка решила, что они разводятся, и тоже выступила. Показала характер. Завал. Жена стукнула условие: путевку дочке в пионерский лагерь. Он стыдливо сновал с цветами и комплиментами к ведьмам в профком. Повезло: выложил одной кафелем ванную, бесплатно. Принес - пропуск в рай. В мае жена потребовала ремонт. Иванов клеил обои и мурлыкал: "Ван вэй тикет!" - "Билет в один конец". Еще и мойку новую приволок. Счастье круглилось, как яблоко - еще нетронутое, нерастраченное в богатстве всех возможностей. Просыпаясь, он отрывал листки календаря. Потом стал отрывать с вечера. Вместо телевизора изучал теперь атлас. Жена прониклась: советовала. Дочка читала из учебника географии. Лето шло в зенит. Когда оставалась неделя, он посчитал: сто шестьдесят восемь часов. Врубая вибратор, Иванов пел (благо грохот глушит). По утрам он приплясывал в ванной. Чемодан собирал три дня. Захватил старое одеяло - лежать. Прощание получилось праздничное. На вокзале оркестр провожал студенческие отряды. Жена и дочка улыбались с перрона. Один, свободен, совсем, целый месяц - впервые за сорок лет. В вагоне-ресторане он баловался винцом и улыбался мельканию столбов. Поезд летел, но одновременно и полз. У пыльного базарчика он расспросил колхозничков и затрясся в автобусе. Кривая деревенька укрылась духовитой от жары зеленью. Иванов подмигнул уткам и луже, переступил коровью лепешку и стукнул в калитку. За комнатку говорливый дедусь испросил двадцатку. Иванов принес продуктов и две бутылки. Выпили. - 15 - Оттягивал. Дурманился предвкушением. Излучина реки желтела песчаной кручей. Иванов приценивался к лесу. Толкнуло: раскидистая сосна у края. Завтра. ...Петухи прогорланили восход. Иванов сунул в сумку одеяло и еды. Выбрился. У колодца набрал воды в термос. Кусты стряхивали росу. Позавтракал на берегу, подальше от мычания, пеерклички и тракторного треска. Воздух густел; припекало. Приблизился к с_в_о_е_й сосне. Он волновался. Расстелил одеяло меж корней. Лег в тени, так, чтоб видеть небо и берег. Закурил и закинул руку за голову. И стал думать. Облака. Речной песок. Хвоинка покалывала. Снова закурил. И растерянно прислушался к себе. Н_е д_у_м_а_л_о_с_ь. Иванов напрягся. Как же... ведь столько всего было. Вертелся поудобней на бугристой земле. Сел. Лег. Ни одной мысли не было в голове. Попробовал жизнь свою вспомнить. Ну и что. Нормально все. Н_о_р_м_а_л_ь_н_о. - Вот ведб черт, а. - Иванов аж пот вытер оторопело. - Ведь так замечательно все. И - нехорошо... Никак не думалось. Ни о чем. И хотя бы тоска какая пришла, печаль там о чем - так ведь и не чувствовалось ничего почему-то. Но ведь не чурбан же он, он и нервничал часто, и грустил, и задумывался. А тут - ну ничего. Как же это так, а? Еще помучился. Плюнул и двинул к магазину. Врезать. Не думалось. Хоть ты тресни. Котлетка Сидорков зашел в котлетную перекусить по-быстрому. Очеред пропускалась без проволочек. За человека впереди котлеты кончились, и буфетчица отправилась с противнем на кухню. Сидорков так и ожидал, и почувствовал одновременно с досадой и слабое удовлетворение, что ожидание подтвердилось и неприятная задержка, осуществившись, перестала нервировать неопределнностью своей возможности. Ему не везло в очередях - что за пивом, что на поезд: либо кончалось под носом, либо из нескольких его очередь двигалась медленней, как бы ни выбирал, а если переходил в другую, что-нибудь случалось в ней; возможно, ему нравилось считать так, чтобы не относиться всерьез. Время поджимало. Очередь выросла, начала солидарно пошумливать. Выражали безопасное неудовольствие отсутствующей буфетчицей, и возникало отчасти подобие взаимной симпатии; каждый отпускавший вполголоса замечание хотел полагать в соседе союзника, который если и не поддакнет, то примет благосклонно, - и в то же время не рисковал нарваться на профессиональную огрызню работника обслуживания и вообще задеть ее, для чего требуется определенная твердость и уверенность внутреннего "я", большее внутреннее напряжение, некоторое даже мужество - выразить человеку, чужому и от тебя не зависящему, претензию в лицо - если вы не склочник. - 16 - Попало безответной бабке, убиравшей столы. Сидорков сдерживал раздражение. Время срывалось. Опыт подсказывал настроиться на обычную длительность паузы, но желание, сочетаясь с арифметической логикой, вызывало надежду, что буфетчица вернется тут же, сейчас вот, поскольку оставить пустой противень и взять другой с готовыми котлетами - полминуты, и это противоречие делало ожидание неспокойным. Он представлял, как буфетчица сидит за дверью и курит, расслабившись, вытянув усталые ноги, переговариваясь с поварами. Он мог войти в ее положение и посочувствовать: работа тяжелая, только стоя, в напряженном темпе, давай-давай, поворачивайся - нагибайся - наливай - отпускай - отсчитывай сдачу - не ошибись, - не имеющий конца людской конвейер, да некоторые с норовом, с кухни жар и чад, с улицы холод, и изо дня в день, и зарплата не самая большая... Сидорков отдавал себе отчет, что на ее месте точно так же использовал бы возможность перекурить минут десять. Естественный ход вещей, да, философствуя рассуждал он. Во всякой профессии свои проблемы, накладки, минусы, и неверно чрезмерно уповать на борьбу с недостатками, гладко только на бумаге, в жизни неизбежно действует закон трения.И каждый стремится уменьшить трение относительно себя, это просто необходимо до каких-то пределов, иначе невозможно, иначе полетим все с инфарктами,как выплавленные подшипники из обоймы, и всю машину залихорадит. А далее получается, что профессионализм (то есть - делать хорошо свое дело, обращая уже в следующую очередь внимание на подчиняющие цели и изначальные абстрагирующиеся задачи) постепенно превращается подчас в наплевательство на все мешающее жить тебе поспокойнее на своем месте. И получается, вроде - никто ни в чем не виноват. Работа есть деньги, деньги даром никому не платят, у каждого трудности, в положение каждого можно войти... Но если ты при столкновении своих интересов с чьими-то будешь добросовестно и чистосердечно входить в положение другого - останешься при пиковом интересе. Тоже не жизнь. В конце концов, у нее рабочее время, она обязана обслужить меня, не заставляя ждать, я имею право, следует настоять на своем, - явилась примерная формула итогом размышлений. Подбив базу для законного раздражения, он тупо уставился в пространство за прилавком. Минутная стрелка двигалась, и Сидорков распалялся тихой, неопасной и однако сильной злобой. Очередь роптала. Пойти позвать ее. Но все стояли, и он стоял. Он уже почти опаздывал, но и выстоянного времени было жаль, буфетчица могла выйти каждую секунду, а бежать все равно придется,чего ж голодным и с подпорченным настроением, надо было сразу уйти, но упрямство появилось, и злился на себя за это неразумное упрямство, и от этого еще больше злился на буфетчицу. И злился, что не может вот так, свободно, взять и постучать по прилавку, крикнуть ее громко. В подобных положениях всегда: сразу не сделаешь, а позже неловко уже, робость какая-то, скованность, черт его знает, связанность какую-то внутреннюю не одолеть, неловкость и раздражение растут, и все труднее перестроиться на другое поведение, во власти инерции ждешь как баран, в себе заводясь без толку, пока раздражение не перейдет меру, и тогда срываешься на скандал, не соответствующий малости причины, - если все же срываешься; а все оттого, что перетерпел, не последовал сразу желанию, пока был практически спокоен. Особенно в ресторане: сначала сидишь в приятном ожидании, потом близится и длится время, когда официанту полагалось бы материализоваться, еще сохраняешь приятную мину - а желудок - 17 - руководствуется условным рефлексом и выделяет желудочный сок, и там начинает тягуче посасывать, жрать охота, халдеи проходят мимо, и не знаешь, который обслуживает твой столик, они не откликаются, возникает неуверенность, неловкость, смущение, будто что-то не так делаешь, чувствуешь себя вне царящей вокруг приятной атмосферы бедным родственником, незваным гостем, нежелательным, несостоятельным, неуместным и чужим здесь - при этом имея полное право здесь быть, да не очень-то права покачаешь, сидишь тоскливо, ущемленный, злой, голодный, буквально оплеванный из-за такой ерунды, проклинающий собственное неумение держаться с весом и достоинством, ненавидящий официанта, представляющий: грохнуть сейчас вазу об пол - сей момент мушкой подлетит, ну и что, мол, нечаянно, поставьте в счет, так ведь не грохнешь, в лучшем случае отправишься искать администратора, заикаясь от унижения и злости, с уже испорченным настроением. Сидорков растравлялся памятью о нескольких совершенно напрасно не разбитых вот так вазах, пепельницах и тарелках, и в поле его зрения пребывала тарелка на прилавке, служащая для передачи денег. Дешевая мелкая тарелка с клеймом общепита. Треснуть ею по кафельному полу - живо небось прибежит. Искушение стало сильным, И последовать ему ничем ведь, в сущности, не грозит. Он понял, что сейчас разобьет тарелку об пол. Отчего нельзя? Сколько можно в жизни сдерживаться?! Неужели никогда в жизни он не даст выход своему желанию, раздражению, порыву?! В морду кому надо не плюнуть, хулиганам в автобусе поперек не встать, боишься за место и стаж, боишься побоев или милиции, и каждый раз погано на душе и остается осадок, разъедающий личность и лишающий уверенности и самоуважения. Что же, никогда в жизни?.. Да жив будет, что случится-то?! Неужели никогда!.. Что случится!! Он перестал сдерживаться, позволил приотпуститься внутреннему напряжению, бешенство поднялось, превращаясь в легкую холодноватую сладко-отчаянную готовность, зрение на момент расфокусировалось, сбилась ориентировка, кровь отлила, затаилась дрожь пальцев... внешне спокойным и даже быстрым движением он взял тарелку и пустил за прилавок на кафельный пол. Тарелка пролетела, чуть косо коснулась пола и с громким звонким звуком расплюснулась, растрескиваясь, и осколки порскнули по кафелю кругом от места удара. Ближние в очереди глянули молча, тихо. Сидорков стоял бледный, руки в карманах тряслись, вроде и на душе легко стало, взял и сделал, но какое-то непомерное волнение медлило отпускать, трудно было с ним сладить, даже странно. Буфетчица вышла секунд через пятнадцать. Ничего не сказав, с замкнутым лицом она установила поднос с котлетами и ногой отодвинула к стене обломки покрупнее. Быстрые движения были нечетко координированы; она смотрела мимо глаз; отпуская первому в очереди, она придралась ни с чего зло, но коротко и тихо. Судя по признакам, эта тарелка подчинила волю ее, сознающей неправомерную длительность задержки, враждебной молчаливой очереди. Сейчас неуверенность, скованность, сдержанная злость чувствовались в ней. Только через несколько минут, стоя за высоким столиком в углу, доев вторую котлету и принимаясь за булочку с кофе, Сидорков уравнял дыхание и унял подрагивание пальцев, и то не до конца. Он испытывал в утихающем волнении некоторую счастливую гродость, и презирал себя за это волнение и гордость, презирал свою слабость, когда такое незначительное событие, - 18 - микропобедочка, заставляет прикладывать еще какие-то усилия и вызывает постыдное волнение... недостойное мужчины... и все-таки была гордость. Мимоходом - Здравствуй, - не сразу сказл он. - Мы не виделись тысячу лет, - она улыбнулась. - Здравствуй. - Как дела? - Ничего. А ты? - Нормально. Да... Люди проходили по длинному коридору, смотрели. - Ты торопишься? Она взглянула на его часы: - У тебя естиь сигарета? - А тебе можно? Махнула рукой: - Можно. Они отошли к окну. Закурили. - Хочешь кофе? - спросил он. - Нет. Стряхивали пепел за батарею. - Так кто у тебя? - спросил он. - Девочка. - Сколько? - Четыре месяца. - Как звать? - Ольга. Ольга Александровна. - Вот так вот... Послушай, может быть, ты все-таки хочешь кофе? - Нет, - она вздохнула. - Не хочу. На ней была белая вязаняя шапочка. - А рыжая ты была лучше. Она пожала плечами: - А мужу больше нравится так. Он отвернулся. Заснеженный двор и низкое зимнее солнце над крышами. - Сашка мой так хотел сына, - сказала она. - Он был в экспедиции, когда Оленька родилась, так даже на телеграмму мне не ответил. - Ну, есть еще время. - Нет уж, хватит пока. По коридору, вспушив поднятый хвост, гуляла беременная кошка. - Ты бы отказался от аспирантуры? - На что мне она?.. - Я думала, мой Сашка один такой дурак. - Я второй, - сказал он. - Или первый? - Он обогатитель... Он хочет ехать в Мирный. А я хочу жить в Ленинграде. - Что ж. Выходи замуж за меня. - Тоже идея, - сказала она. - Только ведь ты все будешь пропивать. - Ну что ты. Было бы кому нести. А мне некому нести. А если б было кому нести, я бы и принес. - Ты-то? - Конечно. - Пойдем на площадку, - она взяла его за руку... На лестничной площадке сели в ободранные кресла у перил. - 19 - - А с тобой было бы, наверное, легко, - улыбнулась она. - Мой Сашка точно так же: есть деньги - спустит, нет - выкрутится. И всегда веселый. - Вот и дивно. - Жениться тебе нужно. - На ком? - Ну! найдешь. - Я бреюсь на ощупь, а то смотреть противно. - Не напрашивайся на комплименты. - Да серьезно. - Брось. - А за что ей, бедной, такую жизнь со мной. - Это дело другое. - Бродяга я, понимаешь? - Это точно, - сказала она. Зажглось электричество. - Ты гони меня, - попросила она. - Сейчас. - Верно; мне пора. - Посиди. - Я не могу больше. - Когда еще будет следующий раз. - Я не могу больше! Одетые люди спускались мимо по лестнице. - Дай тогда две копейки - позвонить, что задерживаюсь, - она смотрела перед собой. - Ну конечно, - он достал кошелек. - Держи. Апельсины Ему был свойствен тот неподдельный романтизм, который заставляет с восхищением - порой тайным, бессознательным даже, - жадно переживать новизну любого события. Такой романтизм, по существу, делает жизнь счастливой - если только в один прекрасный день вам не надоест все на свете. Тогда обнаруживается, что все вещи не имеют смысла, и вселенское это бессмыслие убивает; но, скорее, это происходит просто от душевной усталости. Нельзя слишком долго натягивать до предела все нити своего бытия безнаказанно. Паруса с треском лопаются, лохмотья свисают на месте тугих полотнищ, и никчемно стынет корабль в бескрайних волнах. Он искренне полагал, что только молодость, пренебрегая деньгами - которых еще нет, и здоровьем - которое еще есть, способна создать шедевры. Он безумствовал ночами; неродившаяся слава сжигала его; руки его тряслись. Фразы сочными мазками шлепались на листы. Глубины мира яснели; ошеломительные, сверкали сокровища на остирие его мысли. Сведущий в тайнах, он не замечал явного... Реальность отковывала его взгляды, круша идеализм; совесть корчилась поверженным, но бессмертным драконом; характер его не твердел. Он грезил любовью ко всем; спасение не шло; он истязался в бессилии. - 20 - Неотвратимо - он близился к ней. ОНА стала для него - все: любовь, избавление, жизнь, истина. Жаждуще взбухли его губы на иссушенном лице. Опущенный полумесяц ее рта тлел ему в сознании; увядшие лепестки век трепетали. Он вы

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору