-  Само  -  значит, правильно, - возразил Петр Мефодиевич. - От вас
требовалось не придумать, а ответить; ты и ответил.
     - Хоть конец чуть-чуть подправить!
     - Конец и вовсе никак нельзя.
     - А еще будем такое писать? - с надеждой спросил Валерьянка.
     - Одного раза  вполне  достаточно,  -  обернулся  из  двверей  Петр
Мефодиевич. - Дважды не годится. В других классах - возможно... Ну - иди
и не греши.
     В  раздевалке  вопила  куча  мала. Валерьянку съездили портфелем, и
ликование выкатилось во  двор,  блестящий  лужами  и  набухший  почками.
Гордей  загнал  гол  малышне, Смолякова кинула бутерброд воробьям, Мороз
перебежал перед троллейбусом и пошел с Лалаевой.
     Книжный  закрывался  на  перерыв, но Валерьянка успел приобрести за
пятьдесят семь копеек, сэкономленных на  завтраках,  гашеную  спортивную
серию кубинских марок.
     - Ботинки мокрые, пальто нараспашку, - приветствовала Зинка.  -  Не
смей шарить в холодильнике, я грею обед!
     Холодильник был набит по случаю близящегося Мая, Валерьянка  сцапал
холодную  котлету  и  быстро  сунул палец в банку с медом, стоящую между
шоколадным торотом и ананасом.




                          Испытатели счастья

     -  Шайка идиотов, - кратко охарактеризовал он нас. - Почему, почему
я должен долдонить вам прописные истины?
     Я смешался, казнясь вопросом.
     Нет занятия более  скучного,  чем  программировать  счастье.  Разве
только  вы сверлите дырки в макаронах. Лаборатория закисала; что правда,
то правда.
     Но  начальничек новый нам пришелся вроде одеколона в жаркое: может,
и неплохо, но по отдельности.


1

     Немало  пробитых  табель-часами  дней  улетело в мусорную корзину с
того утра, когда Павлик-шеф торжественно оповестил от дверей:
     -  Жаловались,  что  скучно.  Н-ну,  молодые таланты! угадайте, что
будем программировать!..
     С ленцой погадали:
     - Психосовместимость акванавтов...
     - Параметры влажности для острова Врангеля...
     - Музыкаьное  образование  соловья.  -  Это  Митька  Ельников,  наш
практикант-дипломник, юморок оттачивает. Самоутверждается.


                                - 46 -

     - Любовь невероломную. - А это наша Люся ресницами опахнулась.
     А Олаф отмежевался:
     - Я не молотой талант... - Олафу год до пенсии, и он неукоснительно
страхуется даже от собственного отражения.
     Павлик-шеф погордился выдержкой и открыл:
     -  Счастье.  -  Негромко  так, веско. И паузу дал. Прониклись чтоб.
Осознали.
     Вот так в жизни все и случается. Обычная неуютность начала рабочего
дня,  серенький  октябрь,  мокрые  плащи  на  вешалке,  -  и  входит   в
лабораторию  "свой в стельку" Павлик-шеф, шмыгает носом: будьте любезны.
Счастье программировать будем. Ясно? А что? Все сами делаем,  и  все  не
привыкнем, что есть только один способ делать дело: берем - и делаем.
     Павлик же шеф принял капитанскую стойку и повелел:
     - Пр-риступаем!..
     Ну, приступили:  загудели  и  повалили  в  курилку  -  переваривать
новость. Для начальства это называется: начяали осваивать тему.
     Эка невидаль: счастье... Тьфу. Деньги институту девать некуда.  Это
вам  не  дискретность  индивидуального времени при выходе из анабиоза на
границе двух гравитационных полей.
     Обхихикали  средь  кафеля и журчания струй ту пикантную деталь, что
фамилия Павлика-шефа - Бессчастный.
     Потом прикинули на зуб покусать: похмыкали, побубнили...
     Вдруг уже и сигареты кончились, забегали  стрелять  у  соседей;  на
пальцах прикидывать стали, к чему что. Соседи же зажужжали, насмешливо и
завистливо.  Нас  заело.  Мы  от  небрежной   скромности   выше   ростом
выправились.
     Стихло быстро: работа есть работа.  Мало  ли  кто  чем  занимается.
Вдосталь надержавшись за припухшие от перспектив головы, всласть обсосав
очередное задание, кто с родными, а кто с более или менее близкими, -  и
вправду приступили.
     - Два года сулили... я обьещал - за год, - известил Павлик-шеф.
     Втолковали  ему,  что  мы  не  маменькины бездельники, время боится
пиравмид и технического прогресса,  дел-то  на  полгода  плюс  месяц  на
оформление, ибо к тридцати надо иметь утвержденные докторские.
     Ельникова мы законопатили в библиотеку: не путайся под ногами.
     Люся  распахнула ресницы, посветила зеленым светом, - и все счастье
в любви и блоиз оной препоручили ее компетенции.
     А  сами, навесив табличку "Не входить! Испытания!", сдвинули столы,
вытряхнули старую вербу из кувшина, работавшего пепельницей, и (голова к
голове)  принялись  расчленять  проблему  на составные части и части эти
делить сообразно симпатиям.
     И  было нам тогда на круг, братцы, двадцать четыре года, знаменитая
вторая лаборатория,  блестящий  выводок  вундеркиндов,  отлетевший  цвет
университета. Одному Олафу стукнуло пятьдесят девять, и он исполнял роль
реликта, уравновешивая средний возраст  коллектива  до  такого,  чтоб  у
комиссий глаза не выпучивались.
     Прошел час, и другой, - никто ничего себе брать не хочет.
     - Товарищи гении, - обиделся шеф, - я эту тему зубами выгрыз!
     - А, удружил... - резко дернул шкиперской бородкой Лева  Маркин.  -
Через  полгода  сдадим  и  забудем  -  и  втягивайся в новое... Пусть бы
старики из седьмой до пенсиии на ней паразитировали.
     -   У  стариков  нервная  система  уже  выплавлена...  такой  покой
прокатают - плюй себе на солнышко да носы внукам промакивай.
     -  Ошипаетесь!  - скрипнул Олаф. - Старики-то на излете учтут то, о
чем вы и не подумаете по молодости...


                                - 47 -

     Мы  были  храбры  тогда:  размашисто и прямо брались за главное, не
тратя время и силы по мелочам. И поэтому, вернувшись из столовой  (среда
-хороший  день:  давали  салат  из  огурцов  и  блинчики с вареньем), мы
разыграли вычлененные задачи  на  спичках  и  постановили  идти  методом
сложения плюсоваых величин.
     Митьку  прогнали  за  мороженым,  мы  с  Левой  забаррикадировались
справочниками,  Игорь  ссутулился  над  панелью и защелкал по клавиатуре
своими граблями баскетболиста, а  Олафу  Павлик-шеф  всучил  контрольные
таблицы  ("ваш  удел,  старая  гвардия...  не  то наши молокососы такого
наплюсуют..."). Сам же Павлик-шеф умостился на подоконнике и  замурлыкал
"Мурку"; это он называл "посоображать".
     - Поехали!
     Вот  так  мы  поехали.  Мы заложили нулевой цикл, и в основание его
пустили  здоровье  ("мэнс  сана  ин  корпоре   сано",   -   одобрительно
комментировал  из-порд  вороха  книг испекающийся до кондиции эрудита М.
Ельников),  и  на  него  наслоили  удовлетворение  потребностей  первого
порядка. Затем выстроили куст духовных потребностей, и свели на них сеть
удовлетворения.  Промотали  спираль  разнообразия.   Ввели   эмиссионную
защиту. Прокачали ряды поправок и погрешностей.
     Люся все эти дни читала "Иностранку", полировала ногти и изучала  в
окно вид на мокрые ленинградские крыши.
     - У тебя  с  любовью  все  там  более  или  менее?  -  не  выдержал
Павлик-шеф.
     Из индивидуального закутка за шкафом  нам  открылись  два  раскосых
зеленых мерцания, и печально и насмешливо прозвенело:
     - С любовью, мальтчики, все чуть-чуть сложнее, чем  с  рациональным
питанием и театральными премьерами...
     И - чуть выше - на нас с сожалением и укоризной  воззрилась  Лариса
Рейснер, Марина Цветаева и Джейн Фонда: вот, мол, додумались... понимать
же надо.
     Павлик-шеф  закрыл  глаза,  сдерживая порыв к уничтожению нерадивой
программистки в обобльстительном русалочьем обличье. Молодой  отец  двух
детьей Лева Маркин пожал плечами. Олаф скрипнул и вздохнул. Мы с Митькой
Ельниковым  переглянулись  и  хмыкнули.  А   Игорь   с   высоты   своего
баскетбольного роста изрек:
     - Бред кошачий...
     Мы встали над нашейц "МГ-34", как налетчики над несгораемой кассой,
и шнур тлел в динамитном патроне у каждого. Взгретая до синего каления и
загнанная   в   угол   нашей   хитроумной  и  бессердечной  казуистикой,
разнесчастная машина к вечеру  в  муках  сигнализировала,  что  да,  ряд
вариантов  в  принципе  возможен  без  любви.  Злой  как черт Павлик-шеф
остался на ночь, и к утру выжал из бездушной техники,  капитулироваовшей
под  натиском  человеческого  интеллекта,  что ряд вариантов счастья без
любви не только возможен, но и несовместим с ней...


     И  через  две  недели  мы получили первый результат. Его можно было
счесть бешено обнадеживающим, если б это  не  было  много  больше...  Мы
переглянулись  с  городостью  и  страхом:  сияющие  и лучезарные острова
утопий превращались в материки, реализуясь во плоти и  звеня  в  дальние
века  музыкой победы... Священое сияние явственно увенчало наши взмокшие
головы.
     - Надеюсь, - скептически скрипнул Олаф, - что, несмотря на радужные
прогнозы, пенсию я все же получу.


                                - 48 -

     Его чуть не убили.
     - Вопрос в следующем,  -  шмыгнул  носом  Павлик-шеф.  -  Вопрос  в
следующем: может ли быть от этого вред.
     Ельников  возопил.  Олаф  крякнул.  Люся   рассмеялась,   рассыпала
колокольчики. Игорь постучал по лбу. Лева поцокал мечтательно.
     И, успокоенный гарантиями коллектива, Павлик-шеф отправился на алый
ковер директорского кабинета: ходатайствовать об эксперименте.
     От нас потребовали аргументированное обоснование в пяти экземплярах
и через неделю разрешили дать объявление.


II

     - Что лучше: несчастный, сознающий себя счастливым, или счастливый,
сознающий себя несчастным?..
     - А ты поди различи их...
     Вслед за Павликом-шефом мы вышли на  крыльцо,  как  пророки.  Толпа
вспотела  и  замерла.  В  стеклянном  солнце  звенела последняя желтизна
топольков.
     -  Представляешь  все-таки, прочесть такое объявление... - покрутил
головой Игорь. - Тут всю жизнь пересмотришь, усомнишься...
     - Настоящий человек не усомнится... хотя, как знать...
     -  А  мне,  прошептала  Люся,  -  больше  жаль  тех,  кто  на   вид
счастливы... гордость...
     Мы устремились меж подавшихся людей  веером,  как  торпедный  залп.
Респектабельный  и  осанистый муж... чахлая носатая девица... резколицый
парень  с  пустым  рукавом...  к_т_о?..  рыхлая  заплаканная  старуха...
костыли,  золотые  серьги... черные очки... Лица менялись в приближении,
словно  таяли  маски.  Глаза  всех  цветов  и   разрезов   кружились   в
калейдоскопе,  и  на  дне каждых залегло и виляло хвостом робкое собачье
выражение.  Слабостная  дурнота  овладела   мной;   верят?..   последняя
возможность?.. притворяются?.. урвать хотят? имеют право?..
     Н_е_у_ж_е_л_и м_ы с_м_о_ж_е_м?
     Пророк  и  маг  ужаснулся своего шарлатанства. Лик истины открылся,
как приговор. Асфальт превратился в наждак,  и  ослабшие  ноги  не  шли.
Неистовство   и   печаль  чужих  надежд  разрушали  однозначность  моего
намерения.
     - Вам плохо, доктор?
     ...На первом этаже я заперся в туалете, курил, сморкался,  плкал  и
шептал  разные вещи... У лестницы упал и расшиб локоть - искры брызнули;
странным образом удар улучшил мое настроение и немнорго успокоил.
     В  лаборатории мы мрачно уставились по сторонам и погнали Ельникова
в гастроном.
     Люся появилась лишь назавтра и весь день не смотрела на нас.
     Подопытного привел презирающий нас старик Олаф. "Дошло,  з_а  ч_т_о
м_ы в_з_я_л_и_с_ь?" - проскрипел он.


III

     Это  был  хромой  мальчик  с  заячьей  губой  и  явными  признаками
слабоумия. Сей букет иъянов  издевательски  венчался  горделивым  именем
Эльконд.
     Лет Эльконду от роду было семнадцать. "Ему  жить,  -  пояснил  Олаф
свой выбор. - Счастливым желательно быть с молодости..."


                                - 49 -

     Мы подавили вздохи. Сентиментальность испарилась из наших молодых и
здоровых  душ.  Это  вам  не рыдающая хрустальными слезавми красавица на
экране, не  оформленное  изящной  эстетикой  художественное  горе;  горе
земное, жизненное - круто и грубо, с запашком не амбре. Наши эгоистичные
гены бунтовали против такого родства, и оставалось только сознание.
     Мальчик затравленно озирался, ковыряя обивку стула. Однако он знал,
за чем пришел. Тряся от возбуждения головой и пуская слюни, проталкитвая
обкусанные  слова  через  ужасные  свои  губы, он выговорил, что если мы
сделаем его счастливым.. обмер,  растерялся  и  наконец  прошептал,  что
назовет своих детей нашими именами.
     Олаф положил передо мной карточку. Он не мог иметь детей...
     Каждый  из  нас  ощутил  себя  значительнее Фауста, приступившего к
созданию  гомункулуса.  Мы  должны  были  выправить  саму  природу,   по
достоинству создав человека из попранного его подобия.
     ...Сначала мы сдали его в Институт  экспериментальной  медицины,  и
они вернули нам готовый продукт в образцово-показательном состоянии. Это
оказалось проще всего.
     Теперь имя Эльконд по чести принадлежало юному графу. Веселый ореол
здоровья  играл  над  ним.   Павлик-шеф   улыбнулся;   Люся   подмигнула
ведьмовским глазом; Олаф скрипел о лафе молодежи.
     Графа  препроводил  в  Институт  экспериментального   обучения,   и
педагоги  поднатужились: мы вчистую утеряли умственное превосходство над
блестящей помесью физика с лириком.
     Прямо  в  вестибюле помесь нахамила вахтеру, тут же была развернута
на сто восемьдесят и загнана на дошлифовку и Институт экспериментального
воспитания, открывшийся недавно и очень кстати.
     И тогда мы прокрутили на  него  всю  нашу  программу  и  отступили,
любуясь совершенным творением рук своих, как создатель на шестой день. А
Митьку Ельникова прогнали за шампанским и цветами.
     И выфпустили его в жизнь.
     И он влетел в жизнь, как пуля в десятку,  как  мяч  в  ворота,  как
ракета  в  звездное пространство, разогнанная стартовыми ускорителями до
космической скорости счастья.
     Романтика  и практицизм, жизненная широта и расчет сочетались в нем
непостижимо. Он завербовался на стройку в Сибирь, а пока  комплектовался
отряд,  сдал экзамены на заочные биофака и исторического. Купил флейту и
самоучитель итальянского, чтобы понимать либретто опер;  заодно  увлекся
Данте.  Занялся  картэ.  Помахав  ему с перрона Ярославского вокзала, мы
пошли избавляться от комплекса неполноценности.
     ...На  контрольной  явке на него было больно смотреть. Печать былых
увечий чернела сквозь безукоризненный облик. Эльконд влюбился в замужнюю
женщину - исключительно неудачно для всех троих.
     - С жиру бесится, - пригорюнился Олаф, крестный отец.
     А эрудит Ельников процитировал:
     - "Человек,  который  поставит  себе  за  правило  делать  то,  что
хочется, недолго будет хотеть то, что делает..."
     Павлик-шеф сопел, коля нас свирепыми взглядами.
     - Несчастная любовь - тоже счастье, - виновато сообщила Люся.
     - Вам бы такое, - соболезнующе сказал Эльконд.
     Люся чуть побледнела и стала пудриться.
     - "Любовь - случайность в жизни, но ее удостаиваются  лишь  высокие
души", - утешил Митька.
     А Павлик-шеф схватил непутевого быка за рога: чего ты хочешь?
     Увы: наше дитя хотело разрушить счастливую дотоле семью...


                                - 50 -

     -  "Не  философы,  а  ловкие  обманщики  утверждают,  что   человек
счастлив,  когда  может жить сообразно со своими желаниями: это ложно! -
закричал  Ельников.  -  Преступные  желанья  -  верх  несчастья!   Менее
прискорбно  не  получить  того,  чего  желаешь,  чем  достичь  того, что
преступно желать!!"
     Однако обнаружились мысли о самоубийстве...
     - Да пойми, ты счастлив, осел! - рубанул Игорь. - Вспомни все!
     -  Нет,  ты  понимаешь  хоть, что счастлив? - требовательно спросил
Лева, выдирая торчащую от переживаний бороду.
     - Что есть счастье? - глумливо отвечал неблагодарный дилетант.
     - "Счастье есть удовольствие  без  раскаяния!"  -  вопил  Ельников,
роняя  из  карманов  свои рукописные цитатники. - "Счастье в непрервыном
познании неизвестного! и  смысл  жизни  в  том  же!"  "Самый  счастливый
человек - тот, кто дает счастье наибольшему количеству людей!"
     - Вряд ли раб из Утопии, обеспечивающей  счастье  других,  счастлив
сам, - учтиво и здраво возразил Эльконд.
     -  "Неет  счастья  выше,  чем  самопожертвование",  -  воздел  руки
Ельников жестом негодующего попа.
     - Это если ты сам собой жертвуешь. Чаще-то тебя приносят в  жертву,
не особо спрашивая твоего согласия, а?
     Ельников выдергивал закладки из книг, как шнуры из  петард,  и  они
хлопали   эжффектно  и  впустую:  перед  нами  стоял  явно  несчастливый
человек...


IV

                         "Милый мой, хороший!

     Долго  ли еще я буду не видеть тебя неделями, а вместо этого писать
на проклятое "до востребования"... Я уже совсем устала...
     Павлик-шеф  выхлопотал  мне  выговор  за  срыв  сроков  работы всей
лаборатории. А требуется от меня ни больше ни меньше подготовить данные:
как быть счастливым в любви... (А?)
     А ведь легче и вернее всего быть счастливым в браке по расчету.  Со
сватовством, как в добрые прадедовские времена. Все чувства, что держала
под замком, все  полнее  направляются  на  избранника,  словно  вынимают
заслонки  из  водохранилища  и  набирающая  силу рекап размывает ложе...
Кто-то умный и добрый (как ты сама, пока  не  влюбилась)  позаботится  о
выборе, и тогда тебе: предвкушение - доверие - желание - близость, а уже
после: узнавание - любовь. Наилучшая  последовательность  для  заурядных
душ. А я - человек совершенно заурядный.
     А внешность и прочее - так относительно,  правда?  Лишь  бы  ничего
отталкивающего.  Я  понимкаю,  как  можно любить урода: уродство его тем
дороже, что отличает единственного от всех...
     Глупая?..   Знаю...  когда  созрпеет  необходимость  любить  -  кто
подвернется, с тем  век  и  горюем.  Но  только  -  прислушайся  к  себе
внимательно,  родной,  будь  честен, не стыдись, - на самом первом этапе
человек сознательным, волевым усилием позволяет или  не  позволяет  себе
лююить.  Сначала  - мимолетнейшее действие - он оценит и сверит со своим
идеалом. Прикинет. Это как вагон вдруг  лишить  инерции  -  тогда  можно
легким  толчком  придать  ему ход, а можно подложить щепочку под колесо.
Вот когда он разгонится - все, поздно.
     Ах,  предки  были  умнее  нас.  Когда  у  девушки заблестят глаза и
начнутся бессонницы - надо выдавать ее замуж за подходящего парня.  И  с
вами аналогично, мой непутевый повелитель...


                                - 51 -

     И пусть сильным душам  противопоказан  покой  в  браке,  необходимы
страти,  активные  действия... они будут ногтями рыть любимому подкоп из
темницы, но неспособны к мирной идилии... ведь таких меньшинство.  Да  и
им иногда хочется покоя - по контрасту...
     Господи, как бы я хотела хоть немножко покоя с тобой...

                                   Твоя дура-Люська..."


V

     И навалились мы всем гамбузом на любовь.
     Нельзя, твердили, ее просчитать... Отчего так уж  вовсе  и  нельзя?
Примитивные  женолюбы  всех  веков, малограмотные соблазнители прекрасно
владели арсеналом: заронить жалость, уколоть самолюбие, подать надежду и
отказать;  восхититься  храбростью  и  красотой,  притянуть своей силой,
поразить исключительностью,  закружить  весельем,  убить  благородством;
привязать наслаждением и страхом...
     Лишенная прерогатив Люся вошла в разработку ина общих основаниях. И
коллективом  мы скоро раскрутили универсальный вариант счастливой любви,
- на основании предшествующего мирового,  а  также  личного  опыта;  при
помощи  справочников,  таблиц,  выкладок  и  замечательной универсальной
машины "МГ-34".
     Мы  учли  все.  На фундаменте инстинкта продолжения рода мы возвели
невиданный дворец из физической симпатии и духовного созвучия,  уважения
и  благодарности,  радужного  соцветия  нежных чувств и совместимости на
уровне  биополей;