голода сходили с ума.  Серые скелеты  брели по  дорогам,
ложились  в пыль и канавы и  замирали. Въезды в  города  перекрыли  нарядами
НКВД.  По ночам с  павших, которых не успевали свезти на  телегах в балки  и
закидать землей, тихие тени срезали сухие полоски плоти  с бедер и ягодиц. В
31 году он арестовал  женщину,  которая через  полчаса умерла в машине.  Она
съела своего четырехлетнего сына, причем сварила мясо ночью,  "чтобы запахом
приготовляемой пищи не  привлечь внимание соседей". Отрезав  кухонным  ножом
сыну  головку,  поставила ее на стол  на его  детскую тарелочку, умывала  по
утрам, причесывала, разговаривала  с ней, какой он хороший мальчик, вкусный,
мамочка  его  любит, мамочка  его  всего скушает, он послушный, хорошо  себя
ведет,  умничка, и не надо плакать, мыло не ест глаза, сейчас  мамочка смоет
водичкой,  вот  так.  На  вопрос, зачем она  покрыла  головку  газетой,  она
удивленно ответила, что ведь мухи, они же щекотятся, мешают, а у мальчика же
теперь нет ручек, чтоб их отогнать.
     Вот тогда Каведе начал седеть и начал пить.
     Не  легче  было  и в конце тридцатых  в  Ленинграде. Приказ производить
аресты  ночью  был  гуманным  и  разумным  -- меньше  шума,  слухов,  фактор
неожиданности. Но отдавать приказы очень легко, а проводить их в жизнь очень
трудно... Все отлично знали, что означает ночью шум мотора и хлопанье дверец
под окнами. После этого надеяться  было уже  не на что, звонок  в дверь  был
приглашением на казнь, и не быструю и легкую, а в  пытке и душевной муке: ты
предавал перед смертью все, что было тебе дорого.
     Поэтому даром жизнь никто не отдавал. Спать ложились, удобней пристроив
рядом  одежду, проверив в карманах все ценности  и  документы,  чтоб одеться
мгновенно, заранее наметив маршруты и адреса, куда скрыться на первую ночь и
куда  пробираться  дальше.   И,   выключая  свет,  спускали   предохранители
дробовиков и  наганов, пальцем проверяли лезвия топоров и  кухонных тесаков,
привезенных из деревни кос.
     На звонок  не отвечали.  А приказ выполнять  надо!.. Ломали дверь --  и
получали  пули  в грудь, топоры крушили  черепа,  ножи полосовали по  горлу,
заряды дробовиков  вырывали  живот у подневольных,  верных  долгу  и присяге
оперативников. Каждую ночь свозили своих убитых в отделения, и  мемориальные
доски  с  фамилиями  навечно внесенных в списки части  все плотней  занимали
стены вестибюля.
     Когда  мы  говорим  Каведе, что все это его  дикие  фантазии,  и  никто
сопротивления чекистам  не  оказывал, он только  усмехается нам, как больным
детишкам.  Вы что ж думаете, люди -- это бараны? Кто ж это добровольно и без
всякого сопротивления пойдет на  смерть ни с того ни с сего, э? А  вы как бы
поступили на их месте? Загнанная в угол мышь -- и  то кусается, вот мы здесь
-- и то люди, сопротивляемся, такие дела делаем. Так  что бросьте, граждане,
бросьте эту вашу пропаганду о безопасности палачей  и беспомощности жертв, у
меня два состава группы полностью сменилось за полтора года в оперативке.
     Просто  про  Семен Михалыча  Буденного  известно  --  уж  больно фигура
заметная -- что он поливал с чердака из пулемета, две бригады искрошил, и не
звонок Сталину его спас, а  милосердие Ежова, который умолил вождя  пожалеть
людей, нельзя же класть  две бригады на  каждого арестованного, и так состав
за составом в кадрах меняется, нет больше резервов на эту ночь.
     А вот про случаи типа комполка Оловьяненко никто не знает, комполка  --
не маршал, не фигура, их две  тысячи взято было... и на каждого -- несколько
убитых,   ребята...  Комсостав  сменил   наганы  на   автоматические   Т  Т,
перезаряжаются  они быстро,  дверь прошивают, как  бумагу,  и  ворошиловский
стрелок Оловьяненко (а  все  они  были ворошиловские стрелки) положил первую
бригаду -- старшего и младшего  сквозь  дверь,  шофера из окна, -- вызвал  к
себе штабной взвод, вторую бригаду они превратили в решето, отбыли в полк, и
пока  не  заменили  назавтра  после  вечернего развода  охрану штаба  своими
людьми, взять его не удалось, и то потеряли еще пятерых в скоротечном ночном
контакте...
     --  Откуда ж  вас, гадов, столько бралось...  -- без злобы,  раздумчиво
произносит Жора.
     -- Скажешь ты тоже -- "га-адов",  -- нисколько  не  обижается Каведе на
чужую глупость. -- Тебя бы призвали -- и ты бы пошел.
     -- Не пошел бы.
     -- А кто б тебя спрашивал. А куда б ты делся.
     -- Застрелился бы.
     -- Ой, держите  меня,  я  падаю. Прошел бы  обучение,  принял  присягу,
получил чин, пошел бы  выполнять приказ на арест врага  народа. Ну, так чего
стреляться?
     -- Не понимал, скажешь?  Верил, да? И  когда  был на Колыме начальником
лагеря -- тоже верил, да? Людей морил пачками -- что, и не знал ничего?
     Вот упоминание о лагере Каведе неизменно задевает.
     -- У них, так или иначе, были срока -- закон есть закон, -- говорит он.
-- Солдаты -- те отслуживают срочную службу. Но почему никто  -- нет, ты мне
скажи: почему  никто не  сказал, не  написал никогда,  как  тяжела,  трудна,
опасна  ежедневная служба офицера  на  зоне? Он  всю  жизнь  живет в  той же
тундре, его летом жрет  тот же гнус, зимой секут те  же метели, кругом та же
Арктика, снежная пустыня, ест те же крупы и консервы, в  доме холод, детишки
болеют от  этого  авитаминоза,  недостатка  солнца,  недостатка кислорода  в
северном воздухе, жена стареет, ни тебе культуры, ни развлечений никаких, ни
общества, ничего, врачей  приличных нет, одеться некуда. А на мужа блатной в
бараке нож  точит,  вор походя волком  позорным оскорбляет,  политический за
человека  не считает, а на кухне  у тебя  воруют,  и  на складах  воруют, от
работы все косят, а норму выполнять надо, не то недолго и самого -- в барак,
и вот тянешь ты лямку, и ведь никогда слова доброго не услышишь ни  от кого,
только от своих, чужой этого не поймет...  Думаешь, когда со  мной несчастье
случилось -- хоть кто пожалел меня?
     Несчастье заключалось  в том,  что  получив  медаль "30  лет  Советской
Армии" (и  все они  получали армейские награды!), он устроил обмывание, все,
ясное дело, нажрались, и  решили  устроить катание на тройке, благо лагерных
лошадей было ровно  столько.  Март, закат, 20џ -- тепло, да под  баян, да со
свистом,-- и вывалился из набитых саней, и не  сразу  заметили в сумерках. В
хлам бухой, в сапожках, без оружия, перчатки потерял -- споткнулся, дреманул
--  готов подснежник! что может быть  обычнее. Пока хватились, пока  искали,
пока  снежный  заряд  из-за  сопки   дунул,  собака  не  чует  ни  фига,  --
отморозился. Лучше б, думал потом, замерз вообще, да и дело с  концом, -- но
нашли еще живым, терли-грели, пока то-се, пока в госпиталь, пока думали... У
врачей так и называется-- "пьяное обморожение".
     Больше всех  он  дружит со  Стариком. Ага. У  них много  общих  тем для
воспоминаний.
     А Каведе его окрестил  молчальник-Чех со своим скупым  юмором. Сократил
на  одну букву энкаведе, и одновременно получилось -- кожно-венерологический
диспансер. Глумливое прозвище, несносное, но значение быстро растворилось  в
привычке, и уже никаких обид, никто смысла худого не вкладывает, ну, вот так
зовут человека, только и всего.

6.

     {На фотопленке  нечетко, даже при большом увеличении текст трех страниц
смазан -- дефект любительской проявки. И по закону подлости,  разумеется, на
самом интересном месте.
     По поводу этой накладки Жора докладывает анекдот:
     --  Война,  госпиталь,  раненный  в промежность  матрос  после операции
отходит от наркоза, ну, и с тревогой:  "Доктор, ну что там у меня... член...
целый? --  Не  волнуйся, все  цело,  после войны еще женишься на  своей Оле,
детей  настрогаешь! --  Доктор,  я не  понимаю... какой  Оле? --  Да  ладно,
шутник! Той самой. --  Доктор,  простите... у меня там татуировка была... вы
не  посмотрите?..  --  Говорю  же,  только  по кончику  чиркнуло,  цела твоя
татуировка!  -- Что  там написано?  --  "Оля"!  -- Э-эх, доктор... Там  было
написано: "Привет революционным матросам Кронштадта от героических военморов
Севастополя!"}

     .........громные красавицы белые сиси кач....
     ... чу подержаться, какой твер..... аааааааах!...
     рячая, тугая, вверх-вниз....натягивай до конца!...
     ай мне в ротик глуб........... молочко брыз...
     ..... нежн............ втык........!!!...
     ....... чу ебаться, мил.......... уй......

7.
     ...............................зор!
     .. славы и денег.....выразить себя.....донести
     мысли и чуйства........
     ЯЩИК ДЛЯ ПИСАТЕЛЯ
     ........ Явить свое произведение и скрыть себя -- вот задача художника,
сказал Уайльд: оделся  с неподражаемой  элегантностью,  напомадился,  подвел
глаза,  вдел  в  петлицу  цветок  ромашки,  собственноручно  выкрасив  белые
лепестки зеленой краской, чтоб изысканно  смягчить крикливый природный цвет,
и поехал в большой  свет, законодательствовать меж денди, где с изяществом и
трахнул  сына маркиза  Квинсбери, и уж  тогда  надежно скрылся в  Рэдингской
тюрьме, явив миру "Балладу" и "Из бездны взываю".
     Нужно  хлебнуть рабства сполна, чтобы  выдавить из  себя раба до капли:
Постичь и проповедать суть свободы,  скрыв от мира  и истории  свое  имя под
уничижительным паче  гордости  псевдонимом  Эпиктет;  пусть  влюбленный и на
лучшее не годный Арриан молитвенно вносит в скрижаль мысли учителя.
     (Так что  если посадить  всех писателей в тюрьму с  правом переписки --
литература могла бы и расцвести. Те, кто пытался это сделать,  были не вовсе
лишены понимания  сути искусства, и  с подчеркнутым вниманием следили за его
развитием и связью с жизнью.)
     Когда  из номера  в  номер  ведущие газеты  Франции гнали  бесконечными
подвалами по главам  "Три мушкетера" и "Граф Монте-Кристо",  роман-фельетоны
были  для массовой публики, в  отсутствие  кино  и телевидения, тем же,  чем
сейчас являются мыльные оперы. Это давало максимум  славы и  денег писателю.
Имя! "Рукопись, подписанная  Дюма, стоит десять  франков за строчку, Дюма  и
Маке -- один франк".
     Кино  и комикс  прикончили  театр и книгу,  ТВ прикончило  все. Каждому
свое, один телевизор для всех. Рожа в радужном экране -- это слава и деньги.
Легальный взлом двери и черепной коробки. Так  чем  же ты недоволен,  Хитрая
Жопа?
     Писатель  полез в  телевизор,  как домушник в  форточку --  за законной
добычей. Павлиний хвост посильно блещет  в жюри конкурсов  красоты,  показов
мод и  КВН; письменник ведет викторины, потешает зал на светских капустниках
и свадебным  генералом представительствует  на всевозможных мероприятиях. Он
протаскивает,   пропихивает,  протаранивает  на  ТВ  собственные  регулярные
программы  -- про  историю и  про  литературу,  про политику  и  рок-музыку,
нравственность, экономику и образование. Он внемлет с грузом ответственности
в одном глазу и благодарности в другом на встречах  Господина Президента  со
вверенной последнему  интеллигенцией, норовя возгласить в камеру  что-нибудь
запоминающееся  (чтоб  отметили)  и краткое (чтоб не  вырезали) --  так  что
умельцы пера  и топора быстро научились кидать мазок яркого  грима к  своему
имиджу одной хлесткой фразой (вовсе не связанной с  сутью разговора,  вполне
беспредметного). Но в присутствии Государственного Лица позвоночник писателя
вьет  неподконтрольный  любовный  прогиб,  голос  льет  сладкозвучной  нотой
бельканто, и лакейская  сущность подлого (под-лог, под-лежать) сословия явна
каждому, имеющему глаза и уши.
     Но  -- "в королевских  приемных  предпочитают попасть  под немилостивый
взгляд, нежели вовсе не удостоиться "Взгляда".
     Если б тем взглядом аудитории можно  было забивать гвозди /бы делать из
этих  людей/, ЦДЛ давно бы  выглядел  кованой сапожной подошвой,  где вместо
стальных шляпок торчат творческие лысины.
     И  наплевать.  Что главное?  -- имидж.  Какой?  --  у  которого высокий
рейтинг. А без паблисити -- хоть шуйзом об тэйбл, хоть тэйблом об фэйс.
     Они правы! Писать умеет  любой дурак, а судьи кто? ценность написанного
определяют  два других  дурака  -- критик  и  книготорговец. Критик  глуп  и
продажен, как  ты,  и  предпочел бы быть писателем,  а  торговец  предпочтет
торговать  нефтью  и   автомобилями,  да  крутизны  не  хватает:  президент?
проститутка? скандал?-- о'кей книга,  продам.  Все  равно  никто  ничего  не
читает,  а  кто читает  --  ни хрена не понимает, пусть неудачник платит,  и
пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает.
     Итого.
     Творчество писателя стало приложением (чаще -- бесплатным) к его имиджу
и  рейтингу.  Наличие  чегой-то  там за  кадром  написанного  есть  повод  и
оправдание  головы  в кадре,  которая проповедует, как  нам реорганизовать и
обустроить Россию и Рабкрин, как надо  любить и как сохранять любовь и семью
вместе и по отдельности,  как  зарабатывать деньги и  беречь душу,  повышать
свою  культуру и  преумножать  народную,  знать темную  историю  и  верить в
светлое  будущее; также  писатель  готов  рассказывать  бородатые  анекдоты,
хихикать шуткам начальства и  телеведущего, подобострастно улыбаться мэру  и
министру, и с обольстительным остроумием благодарить вора-банкира, который в
смокинге перед камерой подал писателю чек на тысячу баксов.
     Вот тебе ненюфар! Вот тебе альбатрос! Вот вам.тамтам!
     И в  сущности, всем глубоко  наорать,  что этот писатель  написал,  или
вовсе ничего не написал.
     Писатель стал телеведущим, конферансье, и жутко этим доволен, и коллеги
ему завидуют, и заискивают попасть в его передачу.
     Он, так сказать, реализует  себя не в области и формах литературы --  а
напрямик:  вот  я, мои лицо и фигура (о Господи!),  мое остро/тупо/умие, мои
суждения по разным вопросам.
     Функция его неоднозначна. Из литературы он изъят, пустота, после смерти
наработанного  итога людям не останется. Млеет гордо, что (см. выше -- слава
и  деньги)  из  ящика своего может менее  телевизорного писателя прославить,
рядом  посадить (взятки дают, услугами  льстят!)  --  а  может  и  полить, и
замолчать.   Самоутверждение!    власть!   Сорный   цвет   на   литературной
гидропонике...
     Одновременно  он   самим  своим   сидением   в  ящике  делает   рекламу
междупрочимной скорописи: ляжет книжка  на прилавок  -- а!  дак это же Гена,
ну, который М-Ж-клуб, там, че ты, так жрут наперегонки, обо-ржесся!..
     Он  напоминает зрителю, что  есть еще на свете литература и даже  живые
писатели. Надо же. Вероятно, кто-то из них что-то еще пишет.
     .......... и ухожу в ночную мглу, никем не  принят и не понят, щекой  к
холодному  стеклу  в дрожащем мчащемся вагоне,  примите же в  конце  от  нас
презренье наше на прощанье: неуважающие вас покойного однополчане.

ГЛАВА VI

     Рентген был мировой  гений  и легендарный хам. Сотрудники рыдали от его
грубости, и  держались  только из  научного  фанатизма и поклонения  таланту
шефа. Когда Шведская Королевская  Академия Наук  известила его о присуждении
Нобелевской  премии,  Рентген   лишь  пожал   плечами:   не  препятствовать.
Нобелевский комитет официально пригласил лауреата на торжественное вручение.
Рентген  велел передать через  секретаря,  что  занят вещами более  важными,
нежели  шляться  в Стокгольм без  всякой видимой цели; дали, и хрен с  ними,
могут прислать по почте, если им приспичило. Шведы оскорбленно пояснили, что
эту высшей  престижности  награду  вручает  на государственной  церемонии  в
присутствии  высших  лиц  лично  Его   Величество   король  Швеции.  Рентген
раздраженно  велел передать, что если королю нечего больше  делать, а видимо
так и есть,  так пусть  сам  и приедет  в  Вену, а он, Рентген, ученый, а не
придворный бездельник, сказал же,  что занят, и у него никаких на хрен дел к
шведскому королю нет. Премию переслали.
     Да. Так вот.  Рентген занимался исследованием своих лучей полтора года,
и описал двенадцать их свойств на четырех страницах. После чего заявил: все,
исчерпано,  больше  тут  делать нечего.  И  перешел к  следующим  проблемам.
Сотрудники  же,  захваченные  открывшимися  перспективами,  вцепились в  так
самонадеянно и поспешно оставленное шефом золотое дно.  И через энное  время
все из них скончались от лучевой болезни, еще неведомой. Но главное -- с тех
пор прошло уже сто лет -- к свойствам лучей, описанным Рентгеном,  никто так
и не сумел добавить ни строчки.
     Так  это я к чему. По мере всяких экспериментальных наблюдений над нами
и теоретических исследований выяснилось  то, что еще  чуть не два века назад
понял хирург  Вестхуз: энергетическое поле  организма, не  расходуя себя  на
функционирование  отсутствующих конечностей  и все связанные с этим действия
жизни, и объединяясь  с  находящимися рядом себе  подобными,  при правильном
подборе способно  взаимопроникать  и  сливаться с  ними  в  единое над-поле.
Ничего  хоть сколько-то странного здесь  нет: в любом общении, когда люди по
натуре  тянутся друг  к другу,  симпатичны  без  корысти  и  сближаются  без
расчета,  происходит подобное.  Каждый  это  испытывал: в компании  с кем-то
чувствуешь в себе больше жизни, даже  если это человек паршивый  и взгляды у
вас  разные, и  этого  общения  хочется,  от него лучше, -- а  в  компании с
другим/и фиговато  тебе,  какая-то тягость, пустота, упадок, хотя люди могут
быть  вроде  хорошие  и  интересные.  Попроще это  можно  назвать  контактом
биокаркасов, или энергополей. Главное, как говорят турки, это объяснить себе
происходящее и дать ему название, -- а там хоть ковер из мечети выноси.
     В общем так из отдельных батарей  складывается секционная.  Но здесь не
простое сложение, имеет  место прогрессия.  Для примера:  два муравья вместе
нароют раза в три больше песка, чем работая по отдельности. Или другое: если
с другом у  вас  полный контакт,  резонанс  и  симпатия, то вместе вы можете
выпить водки вдвое больше, чем по отдельности, причем пока вместе -- никогда
не окосеешь по-настоящему, а расстаньтесь  сразу после выпивки  --  и быстро
сломаетесь с ужасного перепоя. Проверено,  мин нет. А это  что значит? А это
уже значит влияние  контакта  на уровне физиологии.  Изменение  возможностей
организма  и  его взаимодействия с окружающей средой. Так что понять в жизни
можно все, что угодно,  из  наблюдений  и размышлений  над любыми подручными
мелочами: надо только уметь видеть и думать.
     Вы  думаете, наши  койки  стоят  традиционно, в два ряда с проходом? Да
нет... Койки в палате стоят подковой, головами наружу, почти сходясь задними
спинками.  А иногда мы сдвигаемся  гребенкой-валетом, плотный рядок головами
попеременно в разные стороны.  Койки на колесиках. Маша или Зара  катают  по
первому  знаку. Перепробованы все  комбинации. Плюс время года и суток, фаза
Луны и ориентация по сторонам света. Тоже элементарно: любой тибетский врач,
любой китайский иглотерапевт это учитывают.
     И  когда идет, суммируется  не  только собственно  умственный результат
(мозговой штурм),  но плюс  к  тому в сложении эмоционального резонанса поле
становится   одним   из  энергетических  факторов  непрестанно  происходящей
перемены реальности. Иначе: если такая, сыгранная и притертая, команда имеет
коллективно  достаточное  количество  исходной  информации,  она  не  только
предсказывает  будущее, то-есть  проводит анализ и  делает заключение, но  и
непосредственно  влияет  своим  анализом  и  выводом   на  то,  что   именно
произойдет.
     А точней и детальнее мы сами не знаем. Во-первых, нам не докладывают, а
во-вторых, какая разница...


x x x


     Первые неупорядоченные, стихийные симптомы процесса  начали проявляться
еще в период нащупыва-ния и комплектования группы, меня здесь тогда не было,
в 85 году. 23-го Февраля, на День Советской Армии, персонал нажрался, и Маша
вместе со  всеми. Патриотично-оргиастические звуки веселья были слышны через
двери  и коридор, ну, и народишко озверел.  У озверелого  наро