Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Веллер Михаил. Самовар -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  -
Чтобы ты клала его между своих замечательных огромных красавиц грудищ... -- он задыхается. -- А еще-о? -- Ой, Машенька, чтобы ты брала его прямо в ротик. -- Как ты, оказывается, много знаешь... А еще-о? -- Чтобы ты зажимала его между своими большими круглыми шарами половинками белой попочки... -- А еще? Чех без сознания. Сердца колотятся в ребра. Слизываем пот с губ. -- Чтобы ты брала его между своих замечательных полных бедер. -- А еще?.. -- Чтобы ты ласкала им свою горячую нежную раздвоенную смуглянку. -- Как хорошо-о... -- Ее вишневые глаза расширились и лучатся влажным огнем. -- А еще!.. -- Чтобы ты вкладывала его в свою упругую тайную дырочку в самом низу твоей заветной теплой щелочки между ног... -- А еще? -- шепчет и велит она. -- Чтобы ты натягивала на него свою красавицу узкую горячую пизду... до конца, до самого донышка, и чувствовала его весь. -- Чех бледен, на шее бьется жилка. -- А еще он зачем? -- умирает она... -- Чтобы им с тобой ебаться! -- в отчаянье и восторге освобождает он из себя. Маша неслышно вздыхает с неуловимой счастливой улыбкой в уголках рта, глаза прикрываются, она почти в оргазме, бедра движутся конвульсивными толчками. -- За то, что вы такие хорошие мальчики, я вам сейчас все покажу... -- Она справляется с собой, усилием подавляя нарастающее возбуждение, и откидывается к спинке кровати, широко распахнув колени, устроив лодыжки по краям постели. Глаза Чеха выкатываются, мы тянем головы. Ладонями Маша гладит и стискивает свой вороной, мягкий, обильный пах. С женским имуществом у нее и там все очень в порядке. Средним пальцем водит вкруговую по краешкам смуглых губ, ее ночная бабочка, кофейная лилия, раскрылась полностью, блестит любовной росой, она аккуратно раскладывает вылезшие лепестки в стороны, как раздвоенный прожилкой лист. -- Вот это мой лобок... мяконький, выпуклый, мохнатый, хороший, большой... -- Она мнет его, прижимает, теребит. -- А вот это мои большие половые губы, они заросли черными курчавыми волосками, густыми, плотные, полные, такие толстенькие складочки, это они так туго заполняют трусики между ног... -- Она зажимает их пальцами, тянет, подергивает, пошлепывает по своей остро-овальной лодочке ладошкой. -- А вот это мои маленькие губки, мои лепесточки, мои нимфочки... -- растягивает их в стороны, поглаживает, расправляя, и снова водит кончиком пальца по краям, как по венчику бокала, который сейчас зазвучит под скользящим прикосновением. -- 0-ох... если еще немножко, я сейчас кончу... хватит... А вот это, где они сходятся в верхнем уголке, это мой клитор, -- осторожно трогает: -- ах-х... он стоит... потому что я вам его показываю... потому что я его ласкаю... ах-х!.. потому что я хочу ебаться... вот какой он у меня большой, почти три сантиметра, стоит, упругий, горячий, тверденький... он у меня для того, чтобы его дрочить... тихонько, нежно, вот так... а-ах! Она сжимает зубы и дышит часто, левая рука колышет и щупает большие груди, теребит и крутит виноградины сосков, правая движется плавно и безостановочно в выставленном бутоне в черной заросли между сливочных бедер: -- Во-от... видите... -- как большая красивая тетя мастурбирует... как я красиво занимаюсь онанизмом... -- Протяжно вздрагивает и убирает руку. Она не кончит по-настоящему, пока не получит все. -- Сначала мы возьмем самый беленький, -- и невинно улыбается. Меняет позу и склоняется над Чехом. Высовывает язычок и проводит им по головке. Берет зубами ствол сбоку и легко покусывает, и, широко открыв рот, надвигает сверху до половины. Вишневые губы смыкаются кольцом, плотно скользят вверх... Он ахает и стонет. Она ложится удобнее снизу и смотрит ему прямо в глаза. Лицо ее движется вверх-вниз, растянутые губы округлены, белый и твердый у нее во рту кажется толстенным, огромным, иногда она передвигает его за щеку и он там ясно обозначается, ходит во рту, оттягивая щеку вбок, она крепко проводит снизу головки языком и снова сосет, лижет, крепко скользяще трет, вверх-вниз... судорога, толчок, она чуть сдвигается и белая струя выстреливает прямо в приоткрытые пухлые резные губы, перламутровые тягучие капли стекают по подбородку, еще брызгают в щеку, в шею, стекают по лицу, она слизывает их, и пальчиками выдавливает последние капли себе на язычок. Лижет и закрывает. -- Бесстыжий мальчик, -- шепчет она. -- Спустил моловью из своего стоячего хуя прямо красивой тете в рот, все красивое лицо забрызгал тете своей горячей сметанкой. Он хрипит и свистит, как кузнечные мехи. Катится пот, рубашка мокрая. Маша утирает щеку в плечо, переводит дух, и морщит нос: -- А у кого у нас, мои любимые любовнички, -- смешливо щурится, -- сегодня самый твердый? А во-от, прямо железный, прямо кованый, непобедимый боец! -- и хватает за шток счастливо обмершего Мус-тафу. -- У, какой ребристый... чтоб лучше тереть внутри, мой умничка, -- подкачивает его. -- Хватит, а то выстрелит сейчас, как пушка, правда? -- Да, -- беззвучно шелестит Мустафа. -- А ну-ка, вот какие у тети красивые большие сиси, они хорошие, они тоже хотят, правда?.. их тоже надо выебать... Она подвигает его к краю и встает рядом с кроватью на колени, подложив сложенное одеяло, чтоб было повыше и удобней. Выкладывает свои шары так, что его торчащий обнят ложбиной между ними, и прижимает их с боков руками. -- Вверх-вни-зз, -- начинает она, -- во-от так, вверх-вниз! Соски вылезли меж растопыренных пальцев в стороны. Она двигает и качает руками свое мощное вымя, плоть грудей колеблется волнами, массирует и оглаживает твердый, напряженный, он выскакивает над двумя округлостями и скрывается обратно. -- Вот так, вот так! а правую сисю приложим плотно сейчас к пушистым шарикам, круглые яички, милые, катаются там... а сосочком потрем прямо по дырочке, вот здесь... а теперь сильнее, быстрее, еще, еще! так, так! Молочный фонтан бьет вверх и опадает ей на груди каплями и ручейками. -- Это называется "салют", -- объясняет она, и размазывает по их шарам тягучие теплые потеки. -- Сегодня мальчику на сладкое дали сиси в сме-танке, -- говорит она, звучно пошлепывая груди снизу, и смотрит вместе с возвращающимся к жизни Мустафой, как они подпрыгивают. Машка, кобыла золотая, вынослива и ненасытна. Конечно, одного и даже двоих при любом раскладе ей мало; наше счастье. Пружиня бедрами, поводя глазом -- абсолютная свобода, абсолютная власть! -- она прислушивается к своим желаниям: сейчас. -- А сейчас нам нужен самый маленький, ему тоже найдется работа, и не слишком твердый, просто плотный. Сейчас мы ему тоже сделаем хорошо. И встает перед Жорой, повернувшись спиной. Он тянется, она слегка приседает, и он целует ее в попу, жадно вдавливая лицо в спелое податливое полушарие. -- О и, колется! -- взвизгивает и смеется она. -- Сильнее, еще... безобразник, поставил девочке засос прямо на попку! Берет из тумбочки вазелин и смазывает "запасной вход". И пристраивается на корточки над Жорой, задом к нему, занося крутые холмы-половинки над его стартующим снарядом. -- Это называется бильбоке -- насаживание шара дырочкой на палку, -- заведя руку назад, берется за него и приставляет к темной лучистой звезде в глубине ложбины своей сногсшибательной женской задницы. -- Так-так-так-так... -- пришептывает она, насаживаясь мелкими осторожными движениями на его конец. Спинка ее прогнута, узкая талия круто и плавно переходит в круглый здоровенный зад, он ходит вверх-вниз, принимая в себя член до основания и снова выпуская, а Маша двигает и вертит своей чемпионской попой во все стороны, качается над ним, не отпуская вовсе, вставленный упруго мотается в прихвате, помпа наяривает! В маленьких малиновых ушах отчаянно скачут сережки. -- Машка, сука, я люблю твою роскошную красавицу женскую жопу, -- сбросив все тормоза, цедит Жора, -- ты же ее выставила прямо передо мной... ты двигаешь ею вверх-вниз... твой литой круп... какая она здоровенная и круглая... насаживай ее на мой хуй, моя золотая девочка... хорошо, туго, крепко... выебал мою милую девочку прямо в попочку... обожаю твою бесстыжую жопенцию! еще!!! Он рычит, оскаливается и содрогается. Маша слезает на пол и обматывает сникший военно-морской вымпел белой капитулянтской салфеткой из той же тумбочки. -- Безде-ельники, -- томно укоряет она. - А работать кто будет? Кто у меня записался в кружок "умелые руки"? Сейчас будет урок ручного труда. Перебирается к Каведе, берет его полувялый меж указательным и средним пальцами на манер сигары и болтает им. Подергивает за кончик крайней плоти, тянет кверху и крутит его банан за этот эластичный тяж, как скакалочку. Он распрямляется, увеличиваясь: пальцы вжимаются в его бока и туго массируют. -- Это называется фелляция, -- комментирует Маша. Обхватывает буроватый ствол в кулак и гоняет быстрее и крепче. -- А это называется фрикции. -- Вторую руку кладет на мошонку и потряхивает в такт. Ее вороная грива разметалась по плечам. -- Ох, девочка, что ж ты делаешь... -- у Каведе раздуты ноздри, мутные глазки закатываются. -- Дою моего бычка. А что, не надо? -- невинно интересуется она. -- Надо! -- поспешно говорит он. -- Ох... Боже... еще!.. Машка, Машенька, Машутка, милая, ты мне делаешь хорошо... что ты делаешь, распутная разнузданная девка! Маша делает благовоспитанное лицо: -- Я взяла парня прямо за его большой красивый хуй и стала его дрочить. -- Накачивает бешено. -- А сейчас я подрочу побыстрее, и ты спустишь мне в ручку. И когда он кончает ей в сложенную ковшичком розовую ладошку, она умело и аккуратно, наклонив ублаготворенный орган, выжимает все до капельки и, глядя вниз на себя, сливает белый ручеек на низ живота и курчавую черную рощу. Жемчужные матовые капли повисли и дрожат на вороных завитках. -- А вот теперь я хочу наблядоваться по-настоящему, досыта, -- с напором неотвратимым, как лавина, произносит она. С хрипом и свистом Старик призывает в экстазе: -- Иди ко мне, моя поблядушечка, -- прерывисто вибрирует он. -- Иди ко мне, моя титястая царица, моя толстожопая повелительница, моя обольстительная стерва... -- А заче-ем? -- капризно тянет Маша. -- Разве ты можешь сделать хорошо такой большой девочке? -- Зацелую мою девочку прямо в пипочку, поставлю моей девочке засос прямо в смуглые губки, пососу моей девочке ее большой вставший клитор, ее нежный похотник, ее заветный маленький девичий хуй. Маша счастливо опускает веки и встает на колени, раздвинув их, над его подушкой. Его голова скрывается в объятии сливочных полных бедер. Верхняя губка Маши вздернута, ротик приоткрыт. -- О-о-о-о-о-о... -- стонет она, когда ее лепестки тянутся взасос в его рту, горячий быстрый язык оглаживает и щекочет возбужденный клитор и круговыми толчками проникает внутрь, туда, в глубину. -- О-о-о... соси еще... целуй ее... лижи ее... быстрее... м-м-м!.. горячо... засоси в рот всю мою красавицу нежную пиздищу... а-ах!!! Она содрогается, атласная кожа блестит от выступившего пота, прерывистый вздох вздымает тяжелые груди. -- А у кого самый длинный, толстый, здоровый, -- шепчет она. И уже в полубессознательном состоянии овладевает мной. Она нависает на корточках здесь, рядом, надо мной, вплотную, ее лоно выставлено откровенно, части снаружи крупны и в этой крупности грубоваты, и в сочетания этой откровенной плотской грубоватости с нежной чистотой ее лица и совершенного тела красота ее делается беспредельной, непереносимой, пронзительно драгоценной больше всего в мире. Медленно-медленно приближая... вот! касание... она насаживает свою лодку на мой столб. Я смотрю, вижу, плыву, нечем дышать. Она умеет сжимать ею сильно, он входит глубже, глубже, в плотную горячую глубину, туго, дальше... -- Выебу моего мальчика, -- беспамятно приговаривает Маша, раскачиваясь надо мной. -- Почему ты молчишь? говори мне, слышишь? я кончаю, когда мне хорошо говорят. -- Умру за мою красавицу-блядищу... -- еле выговариваю я. -- Нет, -- учит она, -- сначала надо попросить разрешения. -- Тетя Маша, можно я вас выебу? -- А чем ты хочешь меня выебать? -- Хуем. -- Да! А куда? куда? -- В пизду... -- Ох-х... А ты засадишь тете Маше до донышка? -- Да-а... всуну... большой... весь... засажу... до конца... Круглое, стройное, теплое, плотное, спелое, ласкает, мучит, нежит, трет, легко, сильно, быстро, глубоко, бешено, мягкая попа податливо накрывает раз за разом мои яйца, с корточек становится на колени, наклонясь, огромные шары грудей мотаются, живот кругло сбегает книзу и его нежная плоть шлепает шлепает шлепает по мне... Боже мой... она, на мне, голая, вся, с раздвинутыми бедрами, волосы под животом, насаживается, насаживается... -- Да! да! да! - рыдает она. -- Достал!.. да! Боже! Я -- люблю - твой -- хуй! -- Еби меня еще! Еби меня!!! Разметанная грива убрана под шапочку, халат туго подпоясан. По две затяжки из ее рук. И уплываем в сиреневый туман, зыбкое забвение, дневной сон. Мы счастливы. {Лимон-Миллер. Успокоился и добавил: "Я вам покажу Бильдера".} 6. Дорогой ДБ. {ДБ -- дальний бомбардировщик. На таком (ДБ-Зф) в июле 1941 года совершил свой знаменитый подвиг капитан Гастелло, направив горящую машину с экипажем на колонну немецкой техники; хотя есть известная натяжка в формулировании подвигом того, что рекомендовал в приказном порядке действовавший Боевой устав ВВС (от 1940 г.): "В случае подбития машины и невозможности продолжать вылет направлять ее в скопление вражеской живой силы, техники, укрепления, склады или постройки, нанося врагу максимальный урон".} Здравствуй, брат, писать трудно, особенно письма, и трудности эти начинаются с обращения: покуда эпистолярный этикет не сделался меж адресантами незамечаемой служебной фигурой -- все стараешься нагрузить графику дозированной интонацией, взглядом, жестом, мерой времени и дистанции... о, это обстоятельное интеллигентское занудство с первых слов! здорово, понял. Вообще жанр эпистолы есть рудимент-полупроводник: никто не любит писать письма, но все любят их получать. Для конкретики есть телефон, факс и модем, а для души -- взгляд, бутылка и вечер, переходящий в ночь, имеющую результатом банальную отраду, что кореш тебя уважает, бед у него тоже сверх видимого, и предшествует это головной боли с утра, если бутылка была некачественная -- что безусловно лучше головной боли с вечера, если некачественным был собеседник. И остались письма для а) бедных, не имеющих денег на телефон и билет до друга; б) смешных тще-славолюбцев, заботливо пишущих для истории последний, дополнительный том полного академического собрания своих сочинений: "Письма". Послания первых трогательны в своей искренней бедной трафаретности, вторых же -- сугубо предназначены штатным литературоведам грядущего, и читать их можно только ради зарплаты. Тем более странно, что я давно собирался тебе написать. Что, собственно? Что я тоже подстригаю свои яй... тьфу, розы? Мы и знакомы-то, подумаешь, три года, и виделись считаные разы и часы. Нет, конечно, родство душ и взглядов, эстетика и симпатия, актеры и зрители смахивают слезы, скупое слово крепче булата, и друг благоговейно поднимает уроненный старпером пистолет, иначе как же. Странность для меня лично заключается в том, что мне сорок семь лет (блядь!!). Служили два товарища, ага, в нашем полку, пой песню, пой, птичка, шипи, змея. В ноте сентиментальности некий бла-ародный смысл. Двадцать лет разницы между нами -- это много, это примерно до хрена. Пожалуй что не так много, как думаешь ты, но больше, чем думал я. Понимаешь, смотришь-то на разницу сразу, а наживаешь-то ее постепенно... я ясно излагаю? И вот шо, сдаецца мине, из этой разницы следует. В двадцать пять, и двадцать восемь, и тридцать -- я был пожалуй что ничего, как сейчас понимаю. "Ну, кое-как ничего", -- мне страшно нравится, по доброй старой крутой флотской этике, высшая боцманская похвала. Об меня можно было ножи точить. Не было прав, обязанностей, долгов, репутации и публикации -- была только перспектива и работа: работа была сейчас и до упора, а перспектива с идеальной полнотой сияла шедевры, славу, богатство, судьбу. Сладкое слово свобода. В прорыв без обозов. Я был отменно нищ и самодостаточен, и разумеется никому не нужен, как неуловимый Джо. Был и мне не нужен никто. То были специальные времена. Государство с неудовольствием оценило размер пирога, выданного письменникам, и вперилось в них с требовательным ожиданием. Вам хочется песен? их есть у меня! -- рапортовали творцы, оттачивая засапожные ножики. Генерал КГБ Юрий Верченко присматривал за этим крикливым кагалом дармоедов, чтоб не давились в три горла и соблюдали субординацию. Несоразмерность лимита яств безграничным аппетитам нервировала едоков, которые зорко и злобно следили за тарелками и ртами соседей. -- -- И тут некто на горизонте, судя по дыму, скорости и силуэту, прет в радостной готовности, что его позовут, подвинутся, дадут стул, отрежут смачный кус и ну ласкать, пока не позовет к священной жертве Аполлон. Да ты и есть священная жертва, дурак. Ты и есть тот мелкий козел, которым по мановению свыше заменяется под алтарным ножом родной сын. Пирожком мы сынка угостим, публично продекларировав, что из веры и верности Богу нашему не пожалеем и сына. Но поскольку кого-то же резать надо, вот ты, козел, и пригодишься. Для упорядочивания этого процесса и была создана в тот достославный момент Комиссия по работе с молодыми авторами. Вкруг литпирога образовался застой. Молодой писатель сразу стал отличаться от просто писателя, как член от почетного члена. Это была категория не возрастная -- но качественная: знак социальной принадлежности. Нехитрый умысел заключался в том, чтоб удержать молодого в назначенном русле лет до сорока пяти. По ихней географии Волга впадала непосредственно в Пик Победы, и шлюзы построили, и паровыми свистками награждали, но по дороге надо было озеленить Кара-Кумы, тут-то все и испарялось. Клиентов стригли, раздевали, выдавали мыло, строили в походную колонну и конвоировали в баню, непосредственно из которой можно было уже не торопиться в крематорий. К медвежьему реву охотники со временем привыкли, но к пулям с мягкими кончиками медведи привыкнуть так и не смогли. Я не играл в их игры. Кот гуляет сам по себе (см. Брэма). Однако хэд зэ дрим. Дрим состоял в том, что и.о. литературных величин таки заметят, оценят, проникнутся -- и, небрежно отстраняя лавровые осыпи, воссяду я в сияющих чертогах врезать стопаря одесную от Одина. И буду я кумиром мира, подруга бедная моя. Мне плевать на признание, но сначала все же воздайте, чтоб было на что плевать. Мой любимый анекдот -- про меч для Волобуева: "А вот те хуй!!!" (Если держишь удар, то чем больше тебя бьют -- тем больше умнеешь; пока мозги не вышибут. ...Студенты-филологи давали вечер поэзии в общаге физиков своего

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору