Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
Чтобы ты клала его между своих замечательных огромных красавиц
грудищ... -- он задыхается.
-- А еще-о?
-- Ой, Машенька, чтобы ты брала его прямо в ротик.
-- Как ты, оказывается, много знаешь... А еще-о?
-- Чтобы ты зажимала его между своими большими круглыми шарами
половинками белой попочки...
-- А еще?
Чех без сознания. Сердца колотятся в ребра. Слизываем пот с губ.
-- Чтобы ты брала его между своих замечательных полных бедер.
-- А еще?..
-- Чтобы ты ласкала им свою горячую нежную раздвоенную смуглянку.
-- Как хорошо-о... -- Ее вишневые глаза расширились и лучатся влажным
огнем. -- А еще!..
-- Чтобы ты вкладывала его в свою упругую тайную дырочку в самом низу
твоей заветной теплой щелочки между ног...
-- А еще? -- шепчет и велит она.
-- Чтобы ты натягивала на него свою красавицу узкую горячую пизду... до
конца, до самого донышка, и чувствовала его весь. -- Чех бледен, на шее
бьется жилка.
-- А еще он зачем? -- умирает она...
-- Чтобы им с тобой ебаться! -- в отчаянье и восторге освобождает он из
себя.
Маша неслышно вздыхает с неуловимой счастливой улыбкой в уголках рта,
глаза прикрываются, она почти в оргазме, бедра движутся конвульсивными
толчками.
-- За то, что вы такие хорошие мальчики, я вам сейчас все покажу... --
Она справляется с собой, усилием подавляя нарастающее возбуждение, и
откидывается к спинке кровати, широко распахнув колени, устроив лодыжки по
краям постели.
Глаза Чеха выкатываются, мы тянем головы. Ладонями Маша гладит и
стискивает свой вороной, мягкий, обильный пах. С женским имуществом у нее и
там все очень в порядке. Средним пальцем водит вкруговую по краешкам смуглых
губ, ее ночная бабочка, кофейная лилия, раскрылась полностью, блестит
любовной росой, она аккуратно раскладывает вылезшие лепестки в стороны, как
раздвоенный прожилкой лист.
-- Вот это мой лобок... мяконький, выпуклый, мохнатый, хороший,
большой... -- Она мнет его, прижимает, теребит. -- А вот это мои большие
половые губы, они заросли черными курчавыми волосками, густыми, плотные,
полные, такие толстенькие складочки, это они так туго заполняют трусики
между ног... -- Она зажимает их пальцами, тянет, подергивает, пошлепывает по
своей остро-овальной лодочке ладошкой. -- А вот это мои маленькие губки, мои
лепесточки, мои нимфочки... -- растягивает их в стороны, поглаживает,
расправляя, и снова водит кончиком пальца по краям, как по венчику бокала,
который сейчас зазвучит под скользящим прикосновением. -- 0-ох... если еще
немножко, я сейчас кончу... хватит... А вот это, где они сходятся в верхнем
уголке, это мой клитор, -- осторожно трогает: -- ах-х... он стоит... потому
что я вам его показываю... потому что я его ласкаю... ах-х!.. потому что я
хочу ебаться... вот какой он у меня большой, почти три сантиметра, стоит,
упругий, горячий, тверденький... он у меня для того, чтобы его дрочить...
тихонько, нежно, вот так... а-ах!
Она сжимает зубы и дышит часто, левая рука колышет и щупает большие
груди, теребит и крутит виноградины сосков, правая движется плавно и
безостановочно в выставленном бутоне в черной заросли между сливочных бедер:
-- Во-от... видите... -- как большая красивая тетя мастурбирует... как
я красиво занимаюсь онанизмом... -- Протяжно вздрагивает и убирает руку. Она
не кончит по-настоящему, пока не получит все.
-- Сначала мы возьмем самый беленький, -- и невинно улыбается. Меняет
позу и склоняется над Чехом. Высовывает язычок и проводит им по головке.
Берет зубами ствол сбоку и легко покусывает, и, широко открыв рот, надвигает
сверху до половины. Вишневые губы смыкаются кольцом, плотно скользят
вверх... Он ахает и стонет. Она ложится удобнее снизу и смотрит ему прямо в
глаза. Лицо ее движется вверх-вниз, растянутые губы округлены, белый и
твердый у нее во рту кажется толстенным, огромным, иногда она передвигает
его за щеку и он там ясно обозначается, ходит во рту, оттягивая щеку вбок,
она крепко проводит снизу головки языком и снова сосет, лижет, крепко
скользяще трет, вверх-вниз... судорога, толчок, она чуть сдвигается и белая
струя выстреливает прямо в приоткрытые пухлые резные губы, перламутровые
тягучие капли стекают по подбородку, еще брызгают в щеку, в шею, стекают по
лицу, она слизывает их, и пальчиками выдавливает последние капли себе на
язычок. Лижет и закрывает.
-- Бесстыжий мальчик, -- шепчет она. -- Спустил моловью из своего
стоячего хуя прямо красивой тете в рот, все красивое лицо забрызгал тете
своей горячей сметанкой.
Он хрипит и свистит, как кузнечные мехи. Катится пот, рубашка мокрая.
Маша утирает щеку в плечо, переводит дух, и морщит нос:
-- А у кого у нас, мои любимые любовнички, -- смешливо щурится, --
сегодня самый твердый? А во-от, прямо железный, прямо кованый, непобедимый
боец! -- и хватает за шток счастливо обмершего Мус-тафу. -- У, какой
ребристый... чтоб лучше тереть внутри, мой умничка, -- подкачивает его. --
Хватит, а то выстрелит сейчас, как пушка, правда?
-- Да, -- беззвучно шелестит Мустафа.
-- А ну-ка, вот какие у тети красивые большие сиси, они хорошие, они
тоже хотят, правда?.. их тоже надо выебать...
Она подвигает его к краю и встает рядом с кроватью на колени, подложив
сложенное одеяло, чтоб было повыше и удобней. Выкладывает свои шары так, что
его торчащий обнят ложбиной между ними, и прижимает их с боков руками.
-- Вверх-вни-зз, -- начинает она, -- во-от так, вверх-вниз!
Соски вылезли меж растопыренных пальцев в стороны. Она двигает и качает
руками свое мощное вымя, плоть грудей колеблется волнами, массирует и
оглаживает твердый, напряженный, он выскакивает над двумя округлостями и
скрывается обратно.
-- Вот так, вот так! а правую сисю приложим плотно сейчас к пушистым
шарикам, круглые яички, милые, катаются там... а сосочком потрем прямо по
дырочке, вот здесь... а теперь сильнее, быстрее, еще, еще! так, так!
Молочный фонтан бьет вверх и опадает ей на груди каплями и ручейками.
-- Это называется "салют", -- объясняет она, и размазывает по их шарам
тягучие теплые потеки.
-- Сегодня мальчику на сладкое дали сиси в сме-танке, -- говорит она,
звучно пошлепывая груди снизу, и смотрит вместе с возвращающимся к жизни
Мустафой, как они подпрыгивают.
Машка, кобыла золотая, вынослива и ненасытна. Конечно, одного и даже
двоих при любом раскладе ей мало; наше счастье. Пружиня бедрами, поводя
глазом -- абсолютная свобода, абсолютная власть! -- она прислушивается к
своим желаниям: сейчас.
-- А сейчас нам нужен самый маленький, ему тоже найдется работа, и не
слишком твердый, просто плотный. Сейчас мы ему тоже сделаем хорошо.
И встает перед Жорой, повернувшись спиной. Он тянется, она слегка
приседает, и он целует ее в попу, жадно вдавливая лицо в спелое податливое
полушарие.
-- О и, колется! -- взвизгивает и смеется она. -- Сильнее, еще...
безобразник, поставил девочке засос прямо на попку!
Берет из тумбочки вазелин и смазывает "запасной вход". И пристраивается
на корточки над Жорой, задом к нему, занося крутые холмы-половинки над его
стартующим снарядом.
-- Это называется бильбоке -- насаживание шара дырочкой на палку, --
заведя руку назад, берется за него и приставляет к темной лучистой звезде в
глубине ложбины своей сногсшибательной женской задницы.
-- Так-так-так-так... -- пришептывает она, насаживаясь мелкими
осторожными движениями на его конец.
Спинка ее прогнута, узкая талия круто и плавно переходит в круглый
здоровенный зад, он ходит вверх-вниз, принимая в себя член до основания и
снова выпуская, а Маша двигает и вертит своей чемпионской попой во все
стороны, качается над ним, не отпуская вовсе, вставленный упруго мотается в
прихвате, помпа наяривает! В маленьких малиновых ушах отчаянно скачут
сережки.
-- Машка, сука, я люблю твою роскошную красавицу женскую жопу, --
сбросив все тормоза, цедит Жора, -- ты же ее выставила прямо передо мной...
ты двигаешь ею вверх-вниз... твой литой круп... какая она здоровенная и
круглая... насаживай ее на мой хуй, моя золотая девочка... хорошо, туго,
крепко... выебал мою милую девочку прямо в попочку... обожаю твою бесстыжую
жопенцию! еще!!!
Он рычит, оскаливается и содрогается. Маша слезает на пол и обматывает
сникший военно-морской вымпел белой капитулянтской салфеткой из той же
тумбочки.
-- Безде-ельники, -- томно укоряет она. - А работать кто будет? Кто у
меня записался в кружок "умелые руки"? Сейчас будет урок ручного труда.
Перебирается к Каведе, берет его полувялый меж указательным и средним
пальцами на манер сигары и болтает им. Подергивает за кончик крайней плоти,
тянет кверху и крутит его банан за этот эластичный тяж, как скакалочку. Он
распрямляется, увеличиваясь: пальцы вжимаются в его бока и туго массируют.
-- Это называется фелляция, -- комментирует Маша. Обхватывает буроватый
ствол в кулак и гоняет быстрее и крепче.
-- А это называется фрикции. -- Вторую руку кладет на мошонку и
потряхивает в такт. Ее вороная грива разметалась по плечам.
-- Ох, девочка, что ж ты делаешь... -- у Каведе раздуты ноздри, мутные
глазки закатываются.
-- Дою моего бычка. А что, не надо? -- невинно интересуется она.
-- Надо! -- поспешно говорит он. -- Ох... Боже... еще!.. Машка,
Машенька, Машутка, милая, ты мне делаешь хорошо... что ты делаешь, распутная
разнузданная девка!
Маша делает благовоспитанное лицо:
-- Я взяла парня прямо за его большой красивый хуй и стала его дрочить.
-- Накачивает бешено. -- А сейчас я подрочу побыстрее, и ты спустишь мне в
ручку.
И когда он кончает ей в сложенную ковшичком розовую ладошку, она умело
и аккуратно, наклонив ублаготворенный орган, выжимает все до капельки и,
глядя вниз на себя, сливает белый ручеек на низ живота и курчавую черную
рощу. Жемчужные матовые капли повисли и дрожат на вороных завитках.
-- А вот теперь я хочу наблядоваться по-настоящему, досыта, -- с
напором неотвратимым, как лавина, произносит она.
С хрипом и свистом Старик призывает в экстазе:
-- Иди ко мне, моя поблядушечка, -- прерывисто вибрирует он. -- Иди ко
мне, моя титястая царица, моя толстожопая повелительница, моя
обольстительная стерва...
-- А заче-ем? -- капризно тянет Маша. -- Разве ты можешь сделать хорошо
такой большой девочке?
-- Зацелую мою девочку прямо в пипочку, поставлю моей девочке засос
прямо в смуглые губки, пососу моей девочке ее большой вставший клитор, ее
нежный похотник, ее заветный маленький девичий хуй.
Маша счастливо опускает веки и встает на колени, раздвинув их, над его
подушкой. Его голова скрывается в объятии сливочных полных бедер. Верхняя
губка Маши вздернута, ротик приоткрыт.
-- О-о-о-о-о-о... -- стонет она, когда ее лепестки тянутся взасос в его
рту, горячий быстрый язык оглаживает и щекочет возбужденный клитор и
круговыми толчками проникает внутрь, туда, в глубину. -- О-о-о... соси
еще... целуй ее... лижи ее... быстрее... м-м-м!.. горячо... засоси в рот всю
мою красавицу нежную пиздищу... а-ах!!!
Она содрогается, атласная кожа блестит от выступившего пота,
прерывистый вздох вздымает тяжелые груди.
-- А у кого самый длинный, толстый, здоровый, -- шепчет она. И уже в
полубессознательном состоянии овладевает мной.
Она нависает на корточках здесь, рядом, надо мной, вплотную, ее лоно
выставлено откровенно, части снаружи крупны и в этой крупности грубоваты, и
в сочетания этой откровенной плотской грубоватости с нежной чистотой ее лица
и совершенного тела красота ее делается беспредельной, непереносимой,
пронзительно драгоценной больше всего в мире.
Медленно-медленно приближая... вот! касание... она насаживает свою
лодку на мой столб. Я смотрю, вижу, плыву, нечем дышать.
Она умеет сжимать ею сильно, он входит глубже, глубже, в плотную
горячую глубину, туго, дальше...
-- Выебу моего мальчика, -- беспамятно приговаривает Маша, раскачиваясь
надо мной. -- Почему ты молчишь? говори мне, слышишь? я кончаю, когда мне
хорошо говорят.
-- Умру за мою красавицу-блядищу... -- еле выговариваю я.
-- Нет, -- учит она, -- сначала надо попросить разрешения.
-- Тетя Маша, можно я вас выебу?
-- А чем ты хочешь меня выебать?
-- Хуем.
-- Да! А куда? куда?
-- В пизду...
-- Ох-х... А ты засадишь тете Маше до донышка?
-- Да-а... всуну... большой... весь... засажу... до конца...
Круглое, стройное, теплое, плотное, спелое, ласкает, мучит, нежит,
трет, легко, сильно, быстро, глубоко, бешено, мягкая попа податливо
накрывает раз за разом мои яйца, с корточек становится на колени, наклонясь,
огромные шары грудей мотаются, живот кругло сбегает книзу и его нежная плоть
шлепает шлепает шлепает по мне... Боже мой... она, на мне, голая, вся, с
раздвинутыми бедрами, волосы под животом, насаживается, насаживается...
-- Да! да! да! - рыдает она. -- Достал!.. да! Боже! Я -- люблю - твой
-- хуй!
-- Еби меня еще! Еби меня!!!
Разметанная грива убрана под шапочку, халат туго подпоясан. По две
затяжки из ее рук. И уплываем в сиреневый туман, зыбкое забвение, дневной
сон. Мы счастливы.
{Лимон-Миллер. Успокоился и добавил: "Я вам покажу Бильдера".}
6.
Дорогой ДБ. {ДБ -- дальний бомбардировщик. На таком (ДБ-Зф) в июле 1941
года совершил свой знаменитый подвиг капитан Гастелло, направив горящую
машину с экипажем на колонну немецкой техники; хотя есть известная натяжка в
формулировании подвигом того, что рекомендовал в приказном порядке
действовавший Боевой устав ВВС (от 1940 г.): "В случае подбития машины и
невозможности продолжать вылет направлять ее в скопление вражеской живой
силы, техники, укрепления, склады или постройки, нанося врагу максимальный
урон".}
Здравствуй, брат, писать трудно, особенно письма, и трудности эти
начинаются с обращения: покуда эпистолярный этикет не сделался меж
адресантами незамечаемой служебной фигурой -- все стараешься нагрузить
графику дозированной интонацией, взглядом, жестом, мерой времени и
дистанции... о, это обстоятельное интеллигентское занудство с первых слов!
здорово, понял.
Вообще жанр эпистолы есть рудимент-полупроводник: никто не любит писать
письма, но все любят их получать. Для конкретики есть телефон, факс и модем,
а для души -- взгляд, бутылка и вечер, переходящий в ночь, имеющую
результатом банальную отраду, что кореш тебя уважает, бед у него тоже сверх
видимого, и предшествует это головной боли с утра, если бутылка была
некачественная -- что безусловно лучше головной боли с вечера, если
некачественным был собеседник.
И остались письма для а) бедных, не имеющих денег на телефон и билет до
друга; б) смешных тще-славолюбцев, заботливо пишущих для истории последний,
дополнительный том полного академического собрания своих сочинений:
"Письма". Послания первых трогательны в своей искренней бедной
трафаретности, вторых же -- сугубо предназначены штатным литературоведам
грядущего, и читать их можно только ради зарплаты.
Тем более странно, что я давно собирался тебе написать. Что,
собственно? Что я тоже подстригаю свои яй... тьфу, розы? Мы и знакомы-то,
подумаешь, три года, и виделись считаные разы и часы. Нет, конечно, родство
душ и взглядов, эстетика и симпатия, актеры и зрители смахивают слезы,
скупое слово крепче булата, и друг благоговейно поднимает уроненный
старпером пистолет, иначе как же. Странность для меня лично заключается в
том, что мне сорок семь лет (блядь!!). Служили два товарища, ага, в нашем
полку, пой песню, пой, птичка, шипи, змея. В ноте сентиментальности некий
бла-ародный смысл.
Двадцать лет разницы между нами -- это много, это примерно до хрена.
Пожалуй что не так много, как думаешь ты, но больше, чем думал я. Понимаешь,
смотришь-то на разницу сразу, а наживаешь-то ее постепенно... я ясно
излагаю?
И вот шо, сдаецца мине, из этой разницы следует.
В двадцать пять, и двадцать восемь, и тридцать -- я был пожалуй что
ничего, как сейчас понимаю. "Ну, кое-как ничего", -- мне страшно нравится,
по доброй старой крутой флотской этике, высшая боцманская похвала. Об меня
можно было ножи точить. Не было прав, обязанностей, долгов, репутации и
публикации -- была только перспектива и работа: работа была сейчас и до
упора, а перспектива с идеальной полнотой сияла шедевры, славу, богатство,
судьбу. Сладкое слово свобода. В прорыв без обозов.
Я был отменно нищ и самодостаточен, и разумеется никому не нужен, как
неуловимый Джо. Был и мне не нужен никто.
То были специальные времена. Государство с неудовольствием оценило
размер пирога, выданного письменникам, и вперилось в них с требовательным
ожиданием. Вам хочется песен? их есть у меня! -- рапортовали творцы,
оттачивая засапожные ножики. Генерал КГБ Юрий Верченко присматривал за этим
крикливым кагалом дармоедов, чтоб не давились в три горла и соблюдали
субординацию. Несоразмерность лимита яств безграничным аппетитам нервировала
едоков, которые зорко и злобно следили за тарелками и ртами соседей. -- -- И
тут некто на горизонте, судя по дыму, скорости и силуэту, прет в радостной
готовности, что его позовут, подвинутся, дадут стул, отрежут смачный кус и
ну ласкать, пока не позовет к священной жертве Аполлон.
Да ты и есть священная жертва, дурак. Ты и есть тот мелкий козел,
которым по мановению свыше заменяется под алтарным ножом родной сын.
Пирожком мы сынка угостим, публично продекларировав, что из веры и верности
Богу нашему не пожалеем и сына. Но поскольку кого-то же резать надо, вот ты,
козел, и пригодишься. Для упорядочивания этого процесса и была создана в тот
достославный момент Комиссия по работе с молодыми авторами.
Вкруг литпирога образовался застой.
Молодой писатель сразу стал отличаться от просто писателя, как член от
почетного члена. Это была категория не возрастная -- но качественная: знак
социальной принадлежности. Нехитрый умысел заключался в том, чтоб удержать
молодого в назначенном русле лет до сорока пяти. По ихней географии Волга
впадала непосредственно в Пик Победы, и шлюзы построили, и паровыми
свистками награждали, но по дороге надо было озеленить Кара-Кумы, тут-то все
и испарялось. Клиентов стригли, раздевали, выдавали мыло, строили в походную
колонну и конвоировали в баню, непосредственно из которой можно было уже не
торопиться в крематорий.
К медвежьему реву охотники со временем привыкли, но к пулям с мягкими
кончиками медведи привыкнуть так и не смогли.
Я не играл в их игры. Кот гуляет сам по себе (см. Брэма).
Однако хэд зэ дрим. Дрим состоял в том, что и.о. литературных величин
таки заметят, оценят, проникнутся -- и, небрежно отстраняя лавровые осыпи,
воссяду я в сияющих чертогах врезать стопаря одесную от Одина. И буду я
кумиром мира, подруга бедная моя. Мне плевать на признание, но сначала все
же воздайте, чтоб было на что плевать.
Мой любимый анекдот -- про меч для Волобуева:
"А вот те хуй!!!"
(Если держишь удар, то чем больше тебя бьют -- тем больше умнеешь; пока
мозги не вышибут.
...Студенты-филологи давали вечер поэзии в общаге физиков своего