нт содержания). Все равны, все  зеки. Что
они должны делать? Облегчать себе жизнь. Кто их  друг? Свой брат зек. Кто их
враг? Гражданин начальничек,  вертухай, волк  позорный.  Да?  Вот вам дышло,
чтоб голова не болталась.
     В тихий ужас и громкий кошмар превращают свою жизнь сами зеки. Они себе
придумывают такие законы общежития, такие условности поведения, строят такую
изощренную и жестокую иерархию, что главная тяжесть, и труд,  и муки отбытия
срока заключения --  не условия  жизни  и работы, а звериные отношения между
самими зеками. Все  за решеткой,  все  за колючей проволокой, все  братья по
несчастью, так помогай друг  другу.  Ага...  Побои, поножовщина,  немыслимые
надругательства, дикие  условности поведения,  сложная  система  подчинения,
всего не перечесть. Почему?!
     Это для непосвященного и на  первый взгляд зеки равны.  А вот я -- ношу
не синюю робу, а черную, причем новую. И сплю на шконке  в углу у окна, а не
у  двери, и  не на втором  ярусе,  а внизу. И любовничек у меня молоденький,
симпатичный, моя "машка". И если  кто получает посылку с едой -- мне дают из
нее то лучшее, что я захочу. А кто мне не нравится, или сделал что не по мне
--  мигну, и мои  шестерки  его изобьют до полусмерти, или  вообще макнут. А
работают за меня мужики. И не потому,  что мне трудно, а потому что западло.
Я -- пахан, я вор, и татуировки мои  об  этом говорят.  Надо мной  -- только
главвор зоны. А подо мной -- авторитеты и шестерки.  А под ними -- мужики. А
под ними -- поломойки, мужику мыть пол или тем более сортир западло. А между
мужиками и  поломойками --  придурки,  они устроились неплохо,  по кухням  и
библиотекам,  на общие  работы  не  ходят, и  хотя  они могут  быть нужны  и
полезны, но в табели о рангах стоят ниже, уважения им меньше, койки их -- на
местах  похуже.  А  ниже  всех  --  петухи,  опущенные,  насильно  сделанные
пассивными педами, у них  вообще нет  прав,  с ними нельзя общаться,  нельзя
прикасаться -- хотя можно трахать или, сидя в карцере, принимать передачу из
их рук, такой контакт "не считается". А при другом контакте ты сам окажешься
"зачушен", сам стал опущенным.  Красный цвет -- нельзя.  Поднимать что бы то
ни было с земли -- нельзя, даже упавшую  шапку зимой, иначе  ты опустился. И
т.д., и т.п., и др., и пр.
     Ох  да  не просто быть паханом. Надо  быть  храбрым, сильным, жестоким,
хитрым,  невзирая абсолютно ни  на что сдерживать свое  слово -- любое! -- и
постоянно оберегать свое место, показывая себя достойным занимать его.
     А если -- без  паханов, без рецидивистов,  без воров -- собрать в одной
зоне только юнцов по первой ходке, со случайными, не тяжкими преступлениями,
нарушениями скорее,  не  знающих  даже  мерзких этих  законов? Пробовали!  И
получалось то же самое,  только еще хуже. Уголовные авторитеты хоть какой-то
закон блюдут, а у таких юнцов -- мама родная, полный беспредел. Почему?!
     Потому  что собирают вместе  молодых,  здоровых,  энергичных мужчин.  И
практически  лишают их  любых  прав. Приказ  начальника --  последний закон,
последняя инстанция, у него есть средства сделать с тобой что у годно. Ты --
бесправен, беспомощен, беззащитен, такой же, как все  прочие. Тварь, дерьмо,
лагерная  пыль. Так нет же, суки!!! Я не дерьмо! Я не могу  изменить вас, не
могу бежать, не могу переделать зону -- но я могу показать себе и всем, кому
могу, что я -- человек, и много что могу! От меня много зависит, и многие от
меня зависят, так-то! И жизнь моя довольно полна, будьте спокойны, есть чего
избегать, и бояться, и чего хотеть, и чего добиваться.
     Вот потому  и дедовщина в советской (русской) армии,  что жизнь солдата
от жизни зека практически не отличается. Тот  же забор, та же казарма, та же
скудная жратва в той  же общей столовой, та же бессмысленность деятельности.
Боевой  учебой  солдат  занят? Ага: стрелок  стреляет  два раза за два  года
службы. В  караул ходит,  территорию метет,  картошку чистит, технику моет и
смазывает. В  "увольнение" его пускают в несколько недель раз на пару часов.
Бессмысленно  и по-идиотски лишаем солдат  нормального человеческого досуга,
удовольствий,  и никому не нужно  от  него  никаких  способностей, талантов,
личных качеств: выполняй приказ, скотина, и молчи.
     И отыгрывается солдат на своем братке. Я  салага -- драю сортир  зубной
щеткой,  стираю  тебе хэбэ, хожу за тебя на  кухню,  не  смею курить в твоем
присутствии, и получаю по морде для твоего развлечения. А послужу полгода, и
год, и полтора  --  ох уж ближе к  дембелю, который неизбежен, отыграюсь  на
салагах!  Я дедушка  --  вот  теперь  я  человек!  Все могу, ничем  себя  не
утруждаю, над  всеми  молодыми  властен, захочу  -- вообще припашу  так, что
повесится.
     Нужно это для боеспособности армии? Нет. Могут это исправить командиры?
Нет, никогда не  получалось. Виден в этом  хоть  какой-то смысл? Нет.  Кроме
одного --  для человека  несносно такое  положение,  когда он  сознает  себя
незначительным. Оно противоречит инстинкту жизни -- быть таким, чтоб от тебя
зависело  как  можно больше. Не на уровне лозунга  "почетный долг --  защита
родины", а на простом человеческом уровне, житейском.
     И   главные  усилия,  главное   напряжение   направлено  на  то,  чтобы
самоутвердиться. Головой подтвердит каждый, кто служил или сидел.
     Денежный эквивалент. Деньги означают: могу все. Купить все сверхмодное,
построить дворец,  уничтожить любого  -- купив прессу, суд, наняв  киллеров,
собрать шедевры искусства, влиять на политику государства и  пр. Красавиц --
куплю,  армию --  вооружу и направлю воевать  с  кем  мне захотелось,  найму
умников писать мне речи и стану президентом.
     Тут  уже можно ходить  в рванье, ездить на велосипеде и отказываться от
любых почетных должностей. Да все равно ты главнее всех, больше всех можешь,
и  все это знают. Ты уже не нуждаешься во внешней, условной атрибутике своей
значительности. Наоборот,  отказ  от нее --  высшая форма самоутверждения: у
тебя  суперкостюм, супермашина  и громкий титул  --  а  я  и без этого всего
щелкну пальцами,  и  ты  поскачешь  на  цырлах,  вот  какой  я главный.  Или
притворюсь бедняком, а сам буду ловить кайф от сознания, что вот  ты  передо
мной пыжишься -- а стоит мне мигнуть, и ботинки мне оближешь.
     И  в  поте  лица  своего,  пердячим паром,  треща хребтом, зарабатывает
человек  деньги --  больше! быстрее! выше! которые не нужны  ему для житья и
покоя, а только чтоб быть значительным среди себе подобных.
     Слава.  Богатых много,  а знаменитых  мало.  Еще  древние греки ставили
славу  выше  богатства. Слава означает: а вот я всем прочим не чета, я выше.
Богатого уважают только те, кто с  ним сталкивается, а  вот  я -- через свою
славу -- сталкиваюсь вообще со всеми, меня все знают и уважают. Вот каков я,
вы так не можете.
     Ну, уважают -- если за тобой подвиг, изобретение,  открытие, если  ты в
каком-то  стоющем деле  первый.  Но  есть и дурная, глупая слава -- скандал,
непристойность,  преступление наконец.  Ведь  и  к ней многие  стремятся  --
причем часто люди  неглупые  и неплохие.  Пусть  не  уважают, и  смеются,  и
плюются,  -- но  знают! Я выделился, я  не такой, как все -- и значит, опять
же, не вам чета.
     На этом построен шоу-бизнес. Все  средства раскрутки, реклама, скандалы
-- дать максимум известности, вызвать максимум внимания и интереса!  И тогда
будут  смотреть, слушать,  покупать -- хотя  бы из любопытства:  шо  це таке
есть. А-а!!  -- вы на меня смотрите и платите  за это деньги? -- вот какой я
значительный. Если  я  глупый  -- я сам верю  в  свою дутую  значительность,
сделанную  рекламой. Если умный -- могу над вами,  идиотами, смеяться. А все
равно я значительный, и этого хочу, и это мне хорошо.
     {Боги,  боги мои... Ведь  даже Будда, стремясь к полному уходу от жизни
-- проповедовал, вступал  в диспуты, собирал  учеников. Зачем?.. Что ему эта
суета земная? прах, тлен. А -- действовал, стремился к победе мнения своего.
Даже он самоутверждался.}
     Художник. Когда-то Уайлдер (примечание  для  тупых --  писатель,  а  не
культурист) задался вопросом:  зачем  добиваться немыслимого  совершенства в
шедевре, если  критик и публика все равно уже будут убеждены в  совершенстве
того, что уже и так достигнуто? И вздыхал: видно, публика, способная оценить
наши истинные вершины, живет не в этом мире...
     И  очень  просто.  Да,  совершенство  не  имеет  пределов.  А  истинное
творчество дает художнику максимальное  напряжение нервов. И  он стремится к
максимальному  напряжению.  Почти  всегда  кажется, что можно  еще  капельку
лучше.  Никому  это  не  надо, кроме него  самого. Но  именно потому, что он
стремится к недостижимому идеалу, он доходит до вершин,  явных другим. А то,
что выше этой вершины, уже явно только  ему. Условно  искусство, чего там. И
только  он один  полностью понимает и  ощущает свою систему условностей, это
ведь субъективно, иначе и быть не может. Глаза горят, руки трясутся: муки  и
восторг, и знают, как  надо,  только его душа  и Господь Бог. И  если  смог,
добился того, чего хотел, что  ощущает  истинным, верным, нужным, -- о: выше
нет удовлетворения.
     Пусть люди не признают его шедевр, не заметят, осмеют -- сам-то  он все
равно знает ему цену. И не променяет вот это счастье создания своего шедевра
и его ценность -- ни на какие блага в мире. Дворцов много на свете, а шедевр
его -- один, никто больше такого не делал.
     Это -- самореализация. Но  есть еще  самоутверждение: больно художнику,
что  не  признают  его гениальный  шедевр,  не  воздают  славу,  не  осыпают
деньгами. И начинает  он делать себе рекламу, лепить имидж, строить интриги,
добиваться наград -- а прежде всего славы хочет, признания.  И если слабоват
духом  -- портит свои произведения в угоду критику и толпе, хуже работает --
но так, чтоб им понравиться. Терзает его чужая  слава. Гениальным поэтом был
Петрарка -- так  не было же в Италии такого гнусного мелкого тирана, который
насиловал фрейлин жены и развешивал под настроение приближенных за ноги  меж
зубцов своего замка, кому не польстил бы Петрарка одой,  сонетом, строкой. И
что? В результате был единственным поэтом в Италии, кого почтили в его эпоху
лавровым венцом и при жизни причислили к сонму великих.
     Мало ему создать шедевры -- ему еще надо, чтоб все это знали.
     Не относитесь свысока к курице, которая квохчет над снесенным яйцом.
     Зависть.  Есть два  способа  быть  значительным.  Позитивный  --  стать
значительнее  всех.  Превзойти того,  с кем  себя  сравниваешь.  Этот  позыв
называется  иногда белой завистью.  Мол, никому ничего плохого не хочу, хочу
только,  чтоб  мне было  лучше. То, что есть у тебя, заставляет  меня желать
себе того же.
     Негативный  аспект  --  желать,  чтоб все  стали  менее значительны  по
сравнению с тобой.  Всех -- понизить, опустить,  и  быть  их  лучше, богаче,
удачливее. Это  зависть  черная,  она  же  самая  обычная;  вульгарная,  так
сказать. А  уж самая черная: у меня есть много, а у тебя мало, так вот пусть
у тебя и этого не будет. Есть такое.
     Стремясь в жизни быть значительнее  и меря себя относительно  других --
ну,  может ли  человек быть вовсе  лишен зависти? Оба ее вида естественны  и
неотъемлемо человеку присущи.
     Белая  зависть -- та же соревновательность. Обычная, черная,  -- та  же
борьба с соперником любыми средствами. Он  тебе не соперник? Всегда соперник
на поприще  значительности в жизни! Самим  тем, что он значительнее меня, он
умаляет мою значительность!
     И  ох  на  какие поступки толкает  зависть.  Сколько хлопот  доставляет
самому завистнику. Ломает судьбы, возводит дворцы и рушит царства.
     Кто  не   завистлив?  Тот,  кто  в  чем-то  полагает  себя  все   равно
значительнее всех, и  в этом  "чем-то"  не видит  близких конкурентов. Я все
равно  самый сильный, или самый  богатый, или самый гениальный. А  на прочее
мне,  в сущности, плевать, я самоутверждаюсь вот в этом. Либо тот, кто очень
вял и на все согласен, плывет себе по течению, тихо булькая.
     Спортивные болельщики. А вот я вял и булькаю тихо, зато моя  футбольная
команда сильнее твоей! Или  мой певец поет громче! Или моя  родина богаче! А
тебе-то, дураку и ничтожеству,  что с того? А то, что хоть сам я -- дурак  и
ничтожество -- но хоть вот  это (команда, певец, армия,  территория)  у меня
лучше твоего, главнее, значительнее, и через то--я сам тоже лучше тебя!
     Да  какие ж они твои? Ты-то  тут при чем? -- А как  же! Я за них болею,
хожу  на стадион  (зал, выборы),  аплодирую,  читаю  газеты, плачу за билеты
(налоги),  они меня  хоть  не знают, но нас всех  любят,  благодарят,  мы их
поддерживаем... да я за них жизнь отдам!
     Во-первых, человек ощущает себя членом группы, стаи, коллектива, частью
сильного  и   большого  целого.  И  через  то  ощущает  себя  гораздо  более
значительным. Невелика крыса, а если их толпа -- беги с дороги.
     Во-вторых, его потребность  в значительности --  просто  перенесена  на
внешний объект. Вот такая условная форма. Он плачет, когда проиграл кумир, и
буйствует от радости, если кумир победил.
     А  как орут!  Как спорят! Как  дерутся! Аж убивают  иногда. Знай наших,
гад.
     Азартные  игры,  пари,  хобби  и  многое  другое  при  самом  ближайшем
рассмотрении  есть  то  же  самоутверждение.  Но  чтоб  не впасть  в излишне
многословное занудство, взглянем еще только на два явления:
     Дуэль. Что такое  унижение, оскорбление? А это когда человеку в той или
иной  форме  заявляют:  "Ты незначителен. Я главнее тебя. Мое слово, мнение,
желание  --  главнее твоего, и  ты  должен подчиниться, заткнуться, будет не
так, как хочешь ты, а так, как хочу я".
     Унижение  может быть в  разных плоскостях. Назвали дураком -- умственно
несостоятелен.   Назвали  сволочью  --  морально  несостоятелен.  Слабак  --
несостоятелен  физически  или   характером.  Бестолочь  --   профессионально
несостоятелен.  Что  такое  публичная  пощечина?  Это  заявление:  по  своим
моральным качествам ты ниже меня, и ниже вообще всех достойных людей, я тебя
не  уважаю, и вообще тебя уважать нельзя, а я тебя не боюсь, мне есть за что
себя уважать, и я отношусь к тебе с презрением и превосходством, потому  что
я человек, а ты нет, ты мразь.
     Оскорбленный переживает это  необыкновенно болезненно. Не в  том  дело,
что он подлец, он сам  это отлично знает. А в том, что он  равен по значению
вот таким-то достойным людям, и сам  такой же  достойный, значительный среди
людей. И вдруг ему  говорят:  плевать на твое  богатство,  чины и заслуги --
вследствие  вот  такого-то   своего  поступка   ты  теперь   незначительный,
недостойный,  все не признают  тебя за равного,  ты последний,  презираемый,
пошел вон, тебе здесь не место. Вот что означает пощечина.
     Оскорбленный ущемлен  в главном  -- в  своем  самоутверждении. Причина,
аспект обвинения -- дело  десятое. Как он может теперь утвердиться? Поединок
с оружием  в  руках! Еще посмотрим, кто  из  нас  значительнее  --  храбрее,
сильнее, ловчее. И общественная мораль всегда признавала это!! Вышел драться
-- уже достоин, струсил -- дерьмо. Храбрость и сила все покроют.
     Не в том дело, что я подлец, не в том, что все  это знают, а в том, что
ты посмел мне это сказать.
     Бред, да? Обвиняют в одном,  а оправдывают  за  другое.  Почему?  А это
"другое" в деле самоутверждения самое главное. Что у тюленей на гальке перед
самками, что у мушкетеров в королевском дворце.
     Известная  каждому  ситуация:  вас  неожиданно  и  болезненно  обхамил,
оскорбил начальник  или просто прохожий бандюга. И по  морде  не дашь -- или
уволят навсегда,  или изуродуют. И ответа подходящего в волнении не найти. И
ничего  не докажешь, сам же еще пострадаешь безвинно. Мог бы безнаказанно --
уб-бил бы  г-гада. Просто  пристрелил?  Нет, неинтересно, мало просто лишить
его жизни  -- надо, чтоб он  перед смертью знал,  кто его убил и  за что. Он
покусился  на  святая  святых  --  вашу значительность. Самоутвердился через
унижение вас. Так пусть знает, кто значительнее!
     Вот  абхазу или корсиканцу обычай позволяет застрелить обидчика в спину
из засады. Неблагородно, трусливо, не так значительно. Но  все остальные все
равно узнают, что убил, поступил по-мужски. А родня убитого, в свою очередь,
начнет  охоту на тебя, и ты это знаешь, на этот риск идешь. И так, пока весь
род не искоренят, не успокоятся. Такой подход даже круче поединка.
     Кодексы чести и  формы достоинства могут быть разными. Но самое главное
в них едино:  не  смей меня задевать, а то уничтожу. А если не уничтожишь --
ты незначителен.
     Самопожертвование.  Когда плененный, обреченный  на  казнь викинг хотел
продемонстрировать свое мужество и презрение к врагам, он просил сделать ему
"кровавого  орла".  Эта  самая  жестокая   из  казней  производилась  только
добровольно, и  в ней  нельзя  было  отказывать: разрубались и  раздвигались
ребра на спине и у еще живого вырывались легкие вместе с сердцем.
     Что  ж, военное счастье ему изменило: судьба. Но он  храбр,  достоин, и
самой своей смертью заставит даже врагов уважать себя.
     Здесь  --  все  равно помирать. А  вот самурай,  следуя бусидо, кодексу
чести профессионального японского  воина,  взрежет себе живот из чести, если
честь  повелевает  умереть.  Жить  может  любой,  это удел черни,  трусливых
обывателей,  а  вот  умение  жертвовать  жизнью  своим ценностям,  правилам,
достоинству  -- это  удел лучших, самых  уважаемых. А  струсишь, не сделаешь
харакири -- сгинь с глаз, презираемый всеми.
     И всегда  самурай бесчестию  предпочитал  смерть.  Умереть  --  но быть
достойным и уважаемым.
     Не столь жесткий, но кодекс чести был в разные времена у разных народов
-- и только у высших классов. А  высший класс всегда происходил из воинов. И
бесчестью,   если   нет  способа  восстановить   честь,   всегда  полагалось
предпочесть смерть. Честь покойника как бы частично восстанавливалась.
     Это что?  Это человек демонстрировал (иногда -- лишь  себе одному!):  я
храбрый, у меня есть достоинства и ценности, и если  я сам и другие не могут
уважать  меня  иначе  --  ладно,  я  умру,  и  это  самое  достойное,  самое
значительное,  самое  уважаемое,  что  я  могу  сделать.  Жертвуя  жизнью, я
показываю: я человек, а не тварь.
     Это не каждому  по плечу,  ребятки. И  заметим: честь  --  это  так или
иначе, более или менее, но -- понятие условное. И без нее  жить можно.  И не
лежало бы в  основе ее нечто внутренне  присущее человеку -- не появилась бы
она.
     Если человек жертвует жизнью ради детей, семьи, племени -- это понятно:
биология, выживание  рода и вида, у животных то же  самое. Ради родины -- ну
ладно, расширенное  понимание того же самого. Ради друзей  --  это уже вовсе
редко, это прославляется, это благородство... а благородство, опять же, есть
одна из высших форм достоинства, уважения, значительности, да и с честью это
понятие  сопрягается,  черт  возьми.  А  ради  религии? Ладно, пусть интерес
простой и шкурный:  вечную душу спасти. Ну,  а ради  научной  истины? Святая
Дева,  какое  дело  Джордано Бруно  до  этой астрономии,  на  костер-то идти
зачем?!
     Томас Карлейль был человек не  вовсе глупый, он  как-то  сформулировал:
"Высшее  счастье есть  самопожертвование". Человеку что-то настолько дорого,
настолько ценно,  настолько важно, источник для него таких  мыслей и чувств,
такого самосознания,  что  он  утверждает  это  максимальным способом, каким
только вообще возможно: добровольно расстается с жизнью.
     И никто с  ним ничего сделать не может!  Его  пытают  -- он терпит. Его
жгут -- он не отрекается. Не сломлен. Дух его победил.
     И  что -- станет кому-нибудь лучше  жить из-за того, что Земля вертится
вокруг Солнца, а не наоборот? А дети твоих  друзей  вырастут лучшими людьми,
чем выросли бы твои? А Господу Едино