, малыш?  Ты меня помнишь?  Тоска тебя
грызет?
     И я раскрылся весь -- в изумлении приходящего счастья, которое возможно
лишь единожды. И ты испугалась  --  порабощения собственным чувством.  "Я не
позволяла  себе чувствовать даже  тысячную  часть того,  что чувствовала  на
самом деле, чего хотела..."
     И стала всаживать в меня крючья. Ты очень боялась раскрыться  полностью
-- чтоб не смогли сделать тебе больно. А я был счастлив немыслимому для меня
порабощению своим чувством. Вот где произошла нескладушка. И боялся, не мог,
не хотел  делать  больно;  мне  необходимо  было  --  оберегать  тебя, а  не
бороться.
     Это  я говорил тебе, а всего все равно не  скажешь, и все слова столько
раз  употреблялись в  жизни, и что тут скажешь нового, и какой в этом смысл,
нет в этом  смысла, кроме  одного, кроме одного:  я  говорю -- и я с  тобой,
милая моя, родная, любимая, единственная моя, свет мой, и я вижу тебя, слышу
тебя, чувствую  тебя,  счастлив с тобой, как никогда и ни с кем в  жизни. Не
было у меня никого ближе тебя.
     Тебе было хорошо со мной? Я тебе нравился? Я тебя устраивал?
     Малыш, чуча-муча, пегий ослик, чуть-чуть ты  смалодушничала, чуть-чуть,
и это тот последний дюйм, который решает все.
     Я никогда не отделаюсь от истины,  что мы были  созданы друг для друга.
Ты не была самой красивой, или самой умной, или самой доброй -- я видел тебя
глазами ясно, я не идеализировал: ты  была по мне, и каждый  взгляд,  вздох,
движение твои -- были навстречу, как в зеркале.
     Я  видел   тебя  --  и  прочие  переставали   существовать,  отделялись
стеклянной стеной: чужие, отдельные, другие.
     Я видел  тебя --  и был  лучше,  чем  без тебя:  был храбрее,  сильнее,
умнее... нет, это чушь: добрее, тоньше, благороднее...  да и это не главное:
я был значительнее, крупнее, чем без тебя.
     Из  беззащитности, ранимости спохватывалась  ты казаться  стервой  -  и
вдруг поступала согласно этой претензии, а под блеском глаз дрожала робость,
потому  что суть  была доброй  и хорошей,  и ты боялась  быть такой, чтоб не
проиграть в жизни, чтоб не выглядеть слабой.  А я настолько знал  свою силу,
что не боялся поступать как слабый, и в результате ты поступала как сильная,
а я как слабый, хотя на деле было наоборот, и на деле получилось наоборот...
Господи, милая, как я помню все...
     Все кончается, жизнь на  закат, финиш  отмерен. Не было  у меня дня без
тебя. Давай напоследок, как тогда, мизинцем к руке, ага.
     Твой -- Я.

ГЛАВА V

     Не хочу я больше писать для вас книг. Я вас презираю.
     Для кого мы пишем кровью на песке, наши песни не нужны природе.
     Сон, сон мне был, тихое видение. Пылала в том ночном видении настольная
лампа,  зеленым был  застлан  письменный  стол, и была  старенькая трофейная
машинка,  и пачка беломора у медной  пепельницы, и  черный чай  в стакане  с
серебряным дедовским  подстаканником, и сам я был в том сне, тридцатилетний,
здоров и красивый, уверен и весел. И было восемь  квадратных метров на улице
бомбиста Желябова, под самой  кровлей, на  крыши выходило окно, ветер с Невы
задувал в щели; оленья шкура прибита к стене, ветка вербы в снарядной гильзе
на книгах, и  битая  гитара  на  гвоздике корябана:  "Мангышлак",  "Таймыр",
"Фергана", "Камчатка", "Алтай".
     Дрожало горло,  ложились  слова, сыпали ночной  отсчет  Петропавловские
куранты, слала тонкий дым папироса в витое зыбкое пространство, зыбкая ложь,
пронзительный мираж.
     В сладостном сне плачу я, лежа на казенной скудной койке меж стен моего
последнего пристанища.  Метельный город, тяжелый иней, ночных прохожих ютить
в глазах, твое ли слово, твое ли имя ловить губами и осязать, мой Петербург,
как тесно спится твоим Сенатским площадям, все чаще вглядываюсь в лица: кого
из  них  не  пощадят, дороги  верстовая поступь,  опять --  в  который  век?
домой!..  как просто, Господи,  как просто мы привыкаем  жить зимой. Ничего,
ничего у меня нет. Только лживая память, да воспаленное воображение, да мозг
мой, жалкий мой ум и больные чувства.
     Откуда ж этот самообман, это сумасшествие, в котором я пребываю? С чего
я вообразил себя хозяином всего, властным над всем?
     А ведь это так. Иначе б меня здесь не держали.

1.

     -- Профессор, а что б ты делал, если бы тебе вторую-то руку оставили?
     Я бы др-р-рочил!!
     Все хохочут. Тема живая.
     -- "Что ж ты, охальник, такой маленький, а делаешь? -- Отойди, бабушка,
а то блызнет!"
     -- "Слушай, я слыхал, что ты женился? -- Да  что у меня, руки  отсохли,
что ли?!"
     --  "Феликс  Эдмундович,  а что  это вы  такой,  батенька, негвный?  Вы
онанизмом часом  не  занимаетесь?  -- Ну  что  вы,  Владимир  Ильич!.. --  А
всенепременно  попробуйте:   пгепгиятнейшая,   батенька,   вещь,   и   очень
успокаивает!"
     -- Мальчик  плачет на  морозе,  проходит женщина: "Ты что  плачешь?  --
Пи-исать хочу... -- Так пописай за кустиком.  -- Н-нечем раст-тег-нуть... --
Бедный, у  тебя ручек нет,  сейчас я тебе  помогу, вот так... Боже! мальчик,
почему  у тебя  такая  писька большая?! --  Я  н-не мальчик,  я  карлик.  --
Товарищ, так почему у вас руки в карманах! -- 3-замерзли."
     -- Ха-ха-ха!
     Не, ребята,  те,  у  кого  есть хоть одна рука, не понимают, какое  это
счастье. Стоит у тебя утром, как лом, одеяло -- шалашом, ну  и  что толку?..
Вот танталовы муки: видишь -- а прикоснуться не можешь.
     -- "По трусам текло, а в рот не попало!"
     -- Уж я бы за Машины дойки подержался.
     -- Профессор у нас щупач. Романтик.
     Кличут собаку -- человека зовут; есть такая присказка у тех, кто как бы
перевоспитывает блатных.  Профессор -- кликуха, конечно,  банальная,  штамп:
нотка уважения к знаниям и иронии над их никчемностью, симпатии  к доброте и
пренебрежения к  слабости.  Лидера, крутого  так  не назовут. Тень  очков  и
безвредности.  Кличка  приязненная,  но   снисходительная.  Поэтому   Руслан
предпочитает, чтоб его звали по имени. Еще один мифический герой.
     Из нашей братии интеллигентом и инакомыслящим был только он: нормальный
процент.  Любое мыслие было инакомыслием,  и  в расцвет застоя его выгнали с
четвертого  курса  истфака ЛГУ: дерг  хрена из цветника.  Мы имеем именно ту
историю, какая нам нужна.
     По  хилости  и взглядам белобилетник, в армию он  не попал,  а пошел  в
дворники:  изнаночный  снобизм  эпохи,  мода  и  поветрие.  Квартира,  пусть
полуподвальчик,  зарплата,  работа  на  свежем  воздухе,  график  сам   себе
устанавливаешь, никому не лижешь, на Систему не работаешь, и приносишь людям
пользу:  мусор надо убирать при любых властях. Он даже книгу начинал писать:
"Хочу быть дворником". Манифест.
     Интеллектуал-дворники  чтили   себя  духовной  элитой.   Перепечатывали
самиздат, за дешевым вином обсуждали мировые проблемы, носили рваные свитера
и  презирали  конформизм.  Отрицание  советской  власти  было  не  продуктом
анализа, а судьбой и символом веры. При этом каждый третий был осведомителем
КГБ.
     По  атрибутике сам  диссидент,  Руслан диссидентов  брезгливо презирал.
Отвращала люмпенская истеричность,  неопрятность, неумелость  и элементарная
бытовая лень. Необязательны в речах и ненадежны в поступках. Ни в драку,  ни
в  разведку.  Ни в пизду  ни в Красну Армию. "Аутсайдеры...  -- цедил он: --
никчемушники."   Да,    протест,   неприятие   стадных    правил,   и   даже
гражданственность   взглядов,   непричастность  к   злу  --  но  если   кого
прихватывало ГБ, он мгновенно размазывался,  сдавал все и вся, как декабрист
Николаю.  Исключений было десяток  характеров  на весь Союз -- на каждого по
тыще рыл  немытого андеграунда. Оправдание любого своего  дерьмизма тем, что
власть плоха. Как-то все это ущербно...
     А  что делать?..  Границы  закрыты,  богатство  запрещено,  карьеры  по
анкетам, мысли предписаны. Наливай!
     Перестройка  и гласность прикончили диссидентство методом  растворения:
заголосили  все.  Колонны   прозревших  страдальцев   возопили  о  покаянии.
Диссиденты  злобно спились,  или  спохватились  с  карьерами,  или  сумрачно
эмигрировали в США и Германию. Среда обитания исчезла.
     Верный  Руслан,  независимый  и  чистоплотный,  обрадовался и озлел. Он
нюхнул  свободы и возжаждал  действия. Поток благоглупостей раздражал  слух,
кипел разум возмущенный, и ярость благородная вскипела, как волна.
     Тут  пошел Карабах, и со швов СССР посыпалась штукатурка. Коготок  увяз
-- всей  державе пропасть.  Ясно было:  само не рассосется.  Должна же  быть
справедливость?! Две трети Армении -- в Турции,  Арарат -- в  Турции,  турки
вырезали полтора миллиона  армян и отнюдь не каются, теперь снова режут -- и
отдай  туркам-азерам  еще  Арцах.  Это  была  первая  из  войн, уничтоживших
Империю.
     Дело  нашлось.  Через  Ленинградский  порт   пошло  в  Карабах  оружие,
купленное армянами Франции. Руслан вспомнил, что его дед был армянин и носил
фамилию  Сагабалян. Он  списался,  созвонился  --  нашлась родня  в Спитаке.
Поехать, адаптироваться, выучить сотню слов, армяне родню не забывают, --  и
в Карабах: за  правое  дело, отстреляться за все унижения и несправедливости
загубленной вами молодости.
     Здесь  в шесть часов утра 7 декабря  1989 года его и постигло известное
вам несчастье.
     Бедолага, тогда он ничего не мог знать о  недоукомплектованной группе и
ее  работе.  Запрограммирована  была  Нахичевань,  но   на  стадии  притирки
промашечка у каждого может случиться...
     Тряхнуло знатно, и стотысячный город  рассыпался,  как карточный. Почти
все легли под завалами. {При аналогичном вскоре -- 6 баллов -- землетрясении
в Сан-Франциско осел один пролет моста, разошлось полотно нескольких дорог и
обвалился пяток карнизов. Погибло трое: один под сорвавшейся вывеской и двое
опрокинулись  в  машине.  Жертвы и  разрушения несоизмеримы:  руины  Спитака
погребли шестьдесят тысяч человек.
     Причина  катастрофы  --  безмерное воровство  строительных подрядчиков.
"Экономичные" проекты не отвечали сейсмоопасности  зоны, но и их  требования
не соблюдали. В бетон  не клали цемента, редкая  арматура еле прихватывалась
сварщиками. Песочные пятиэтажные коробочки не выдерживали любого толчка.
     Приемные  комиссии  брали  взятки  у  воров  и  убийц.  Эти  умышленные
преступления,  повлекшие  за  собой  массовую  гибель   людей  и   полностью
подпадающие  под  статьи  Уголовного кодекса, не были наказаны никак и  даже
официально  не  названы.  Убийцы  и воры считают себя  патриотами Армении  и
оплакивают ее страдания.}
     Спасатели дорылись  до Руслана на вторые сутки. Он слышал  их работу  и
разговоры и подавал голос.  Ноги его были прижаты обломком плиты, левая рука
под  решеткой перил: сверху  образовалась  пещерка, сочился  воздух;  увидев
свет, он потерял сознание. Можно  высвобождать тело, и -- кости целы,  мышцы
не порваны: со вторым появлением на свет тебя, парень.
     Откопали бы чуть раньше -- и быть ему покойником. Сотни таких спасенных
умерли в муках. Но к тому моменту спасатели уже знали, слава Богу, что такое
краш-синдром.
     Впервые массово  с  краш-синдромом  столкнулись в  40-м году  англичане
после бомбардировок  Ковентри.  Откопанные через полсуток-сутки  из завалов,
которые были живы-здоровы, только придавленные конечности после освобождения
чувствительность  пока  потеряли, не слушаются  (ну, вроде  как  руку во сне
отлежал) --  быстро и  неизбежно  умирали от  заражения  крови. Спохватились
разбираться  --  все  просто  и  давно известно, описано  еще в  I  Мировую.
Пережимание сосудов -- застой крови в конечности -- кислород выработан, зато
накапливаются продукты распада,  отходы жизнедеятельности тканей, углекислый
газ, молочная кислота  и  прочая  дрянь. Без очистки и питания, раз почки не
фильтруют, а  легкие  не вентилируют,  клетки  начинают  погибать: некроз  и
отравление.   Грубо   говоря,   пережатая   конечность   стала   вместилищем
собственного  трупного  яда.  И если  его  уже много --  то с возобновлением
кровообращения  почки  отказывают:  не  в  силах  столько  очистить.  Острая
почечная недостаточность. Отравляется мозг,  отравляется все, нарушаются все
функции -- сердце встало, летальный исход.
     Так  что  вынутый невредимым  из-под  завала,  если  перележал, в своем
счастливом спасении трагически  заблуждается. Смерть в  его  теле  запускает
стремительный механизм. Лечения нет.
     Порог  --  часов  восемь. Или  меньше. На передовой санитар, накладывая
жгут  для остановки кровотечения, обязан  сунуть под него  записку с  точным
временем: снять через два часа, а то -- вот...
     Единственный  выход --  такому  придавленному  (знать  время!)  сначала
наложить  жгуты выше прижатых  мест, а уж потом высвобождать его. И прямиком
-- на операционный стол: ампутация. Вот так.
     Руслана  привезли к палатке  развернутого полевого  госпиталя,  раненые
ждали  на носилках,  одеялах,  на  земле,  хирурги  работали  круглосуточно,
оступаясь от усталости, и перепутали что в сопроводительном листе, сестра ли
не разобрала, врач ли недослышал, но вкатили ему наркоз и отчекрыжили все. И
не такого тут навидались...
     Всю  остальную жизнь  он приходил  в сознание, можно  так сказать. Я-то
знаю. Просто  с тех пор я иногда вспоминаю  свою жизнь в третьем лице. Легче
ведь думать о себе, как о другом.
     -- Эй, Профессор, заснул? Работать пора! Я вам устрою козью морду.

2.

     Вы что думаете:  заговор -- это свеча на столе, склонились вкруг мрачно
горящие  глаза  над ван-дей-ковскими бородками,  руки сжимают эфесы  шпаг, и
тени профилей на штофных обоях; э? Или: одеяло на окне, длинные револьверы в
карманах, списки фамилий,  зашитые  под подкладкой, план улиц с крестиком  и
россыпь типографского шрифта. Или:  погоны, карта,  скрип ремней и  решающие
для посвященных отрывистые слова в телефон.
     Чушь собачья.
     Вот вам яркая синь  за окном, свежий сквознячок с  неистребимой  ноткой
хлорки в  палате  и послеобеденная  капустная отрыжка. Еще всем  отрыгнется,
будьте спокойны.
     Не так легко объяснить, каков именно механизм нашей работы. Внешне наша
роль ясна: мы разрабатываем  заговор  в подробностях  и  деталях. Необходимо
массу  всего  учесть,  согласовать,  увязать.  Одной  логики  и  знаний  тут
недостаточно.  Нужно  еще вдохновение, воображение, возбуждение всех чувств,
страсть...  затрудняюсь  сформулировать,  ведь  вся  система   нашей  работы
построена  на практических наблюдениях и экспериментальных выводах, а теория
пытается постфактум посильно объяснять  происходящее, как всегда отставая от
жизни.
     А вот механизм реализации заговора действительно  интересен. И  ясен не
до   конца   самим   создателям.  Понимаете,  грань  между   субъективным  и
объективным,  желаемым  и  действительным -- штука тонкая,  размытая. Эдакий
плавный переход.
     Излагать  труды  Морреля  {Андре  Моррель  (1759--1821) --  французский
психиатр, в 1792--1814 г.г. главный  врач Шарантонской клиники,  автор  ряда
трудов.   Русский  перевод  --  монография   "Видоизменения  уровней  связей
личности", СПб,  1897,  т.т.  1-2.}  я  не  буду,  не  пугайтесь  занудства:
обойдемся своими словами, попроще. Вот хоть так:
     Что  такое  пророк?  Не  просто  прорицатель  будущего.  Это  человек с
повышенной  способностью не  только  экстраполяции,  но  и внушения. Он  шум
производит,  на  умы  влияет,  смятение  вносит.  Пропагандист  и  агитатор,
понимаешь.  Пророчество  само  по  себе уже действие -- оно  подталкивает  в
сторону предсказанного.
     Почему их вечно гоняли  и жгли? А это естественная  реакция  окружающей
среды  на попытку  ее изменения: противодействие рождено действием. Тут  все
реально.
     Прорицание --  это уже изменение  настоящего и  формирование  будущего.
Запуск процесса и  его индикатор.  Умы психологически готовятся: знакомятся,
примиряются,  возникает  интерес,  желание,  активное  отношение  --  и  так
возникают массы мелких, незначительных поступков,  в сумме  складывающихся в
движение в  определенном  направлении.  А отрицание, противодействие -- тоже
дает поступки, как бы на той же линии движения, но с обратным знаком. В свою
очередь, в реальности это вызывает противодействие противодействию -- и тоже
активизирует  и приближает предсказанную действительность.  Поэтому  пророки
религий отлично знали нужность и силу гонения, запрета, мученичества -- чтоб
их учение крепло и побеждало. Слово пророка -- не просто слово: это желание,
оформленное в реальные  поступки. Короче: если кто-то чего-то очень хочет --
в конечном счете нечто в таком духе произойдет обязательно, будьте уверены.
     Кроме того, пророков ведь не с неба на  парашютах  сбрасывают: он здесь
родился  и  вырос,  продукт  своего  народа  и  своего  времени.  Через него
наступающая  реальность   просто  впервые  являет  себя.  Вроде  приближения
рассвета через кукареканье петуха.
     Ладно, если кто совершает конкретные действия к своему хотению -- ясно,
приближает его. А если просто лежит тридцать лет на печи -- но  хочет? Проще
всего сказать,  что ничего не будет. АН практика показывает, что иногда хоть
что-то, да все равно происходит.
     Зайдем для  понятности издали.  В сказках всех  народов мира появлялась
волшебница-щука,  или лиса,  или золотая  рыбка, или  джинн,  маг,  чародей,
гонец,  стечение необыкновенных  обстоятельств  -- короче, деус экс  машина.
Роль их проста: что должно сбыться -- сбудется.
     Ю.Тынянов,  будучи прежде всего  психологом,  а уже  потом филологом  и
беллетристом,  в  комментариях  к-IV  главе  классического  труда   В.Проппа
"Морфология сказки",  развивая  мысль Проппа об ограниченности всей  мировой
сказочной фольклористики всего 34- мя вечными бродячими сюжетами именно  той
причиной,  что  ограничены   они  математически  простым  числом  вариантных
сочетаний  базовых  событийных  линий  жизни  человека,  дополнил, поскольку
психология  есть  именно наука, во  многом  весьма точная,  с  обязательными
закономерностями, что из верных предпосылок тысячелетия коллективного  опыта
выделяют  линии,  верность  и   вероятность  которых  следуют  из   верности
предпосылок  и  корректности  анализа с  учетом  всех  причинно-следственных
связей.  В те годы, когда любой отход от вульгарно-материалистической  догмы
объявлялся  государственной ересью и влек репрессии,  он  не  мог выразиться
яснее. (Яснее это тут же вызвало бы вопль  Айхенвальда и Ермилова:  "Вы что,
хотите подменить марксистскую науку космополитической сказкой?!")
     По той же причине самый талантливый и знаменитый филолог  уже следующей
эпохи, Ю.Лотман, в свой  основной труд "Структура художественного текста" не
мог включить часть IV, вследствии чего еще по выходе первого издания  (1968)
внимательные читатели отметили некоторый логический и смысловой провал между
III  и  IV  (в  оригинале  бывшей  V)  частями.   В  ней  (Архив  Тартуского
университета, ед.хр.  Е  1214/6  -- 91)  Лотман, структурируя  декодирование
посыла   адресантом,  рассматривает  степени   трансформации  реальности   в
хронотопе. И получается у  него та степень достоверности реальности, которая
пахла тогда преступным идеализмом.
     Но  никаких философий не было в  статье известного австрийского хирурга
Франца Вестхуза "О некоторых побочных  явлениях при  выздоровлении раненых с
ампутацией  четырех  конечностей",  опубликованной в  1808  году  в  "Ученых
записках  Австрийского  Королевского  общества  хирургов".  В  ней  сводятся
наблюдения  за  такими  ранеными  в  Венском  госпитале  в 1804-1807  годах.
Статистика подтверждает вечный тезис Гиппократа "Раны у победителей заживают
быстрее".  Вестхуз  фиксирует, что большинство погибает даже  при отсутствии
послераневого и послеоперационного сепсиса (которые были обычны до внедрения
Пироговым антисептической  профилактики в военно-полевой хирургии), при  уже
компенсированной кровопотере