сказала Щурову:
          --  Шурка, рисуй плакат, что они нас одолели.
          --  Вот еще! Чего нам срамиться. И другие подхватили:
          --  Зачем? Не нужно плакат. Так просто, на маленькой бумажке объявим.
          Ведерников строго возразил:
          --  Это, товарищи, не подход. У нас не футбольный какой-нибудь матч. Мы, понимашь, должны только радоваться, что и старых работниц взбодрили. У нас установка такая и была, чтоб других поджечь.
          Со стыдом вывесили яркий плакат о победе старых работниц. Однако внизу было написано очень крупно:

        "НО МЫ, МОЛОДЕЖЬ-КОМСОМОЛЬЦЫ, НЕ СДАЕМСЯ СОСТЯЗАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ"

          Старые   работницы   бахвалились   и   смеялись   над   девчатами:
          --  Что? Мало мы вам в загорбок наложили? Ну, ну, ждите еще! Наложим покрепче.
          Состязание продолжалось.

        "x x x"

          В перерыве Лелька остановилась с Лизой Бровкиной у конторки профцехбюро перед доскою объявлений. Сбоку был пришпилен кнопками лист серой бумаги с полуслепыми лиловыми буквами --  распоряжения по заводу. Равнодушно пробегали сообщения о взысканиях, перемещениях и увольнениях. Вдруг Лелька вцепилась в руку Лизы.

      Лизка! Что это!? Смотри! Они прочли:

           "Выключается из списков за смертью  галошница Зинаида Хуторецкая, No 2763"

          --  Зина-на-резине! Смотри, умерла!
          Они вспомнили, что уже три недели Зины не было видно. Кто-то, помнилось, говорил, что она захворала. Но никто даже не удосужился узнать --  чем. Захворала --  и захворала. Ее заменили другою работницею.
          Лелька и Лиза кинулись к Басе.
          --  Как Хуторецкая умерла, когда? В чем дело?
          Никто не знал.
          Назавтра Лиза Бровкина все разузнала и принесла вести,--  справилась в больнице. Умерла Зина от резко обострившегося туберкулезного процесса. Могло это быть от переутомления? Доктор ответил: "Ну конечно. Самая вероятная причина".
          Все тяжело молчали. Лелька сказала:
          --  Да. Погибла. Как боец в бою. Среди нас, товарищей. А мы... Погибал среди нас человек, а мы...
          Она припала головой к столу и разрыдалась. И многие девчата плакали.
          Бася сурово хмурила брови.
          --  Короткую ей надгробную речь можно сказать: подлецы мы все с вами, девчата, больше ничего!
          И, закусив губу, быстро пошла прочь. Зазвенел звонок, побежала лента. Все схватились за работу.

        "x x x"

          Новая сводка через две недели.
          Опять по всем почти пунктам победили старые работницы. Опыт и сноровка одолели энтузиазм и задор. Особенно всех повергал в уныние брак: как ни стараются, не могут его изжить. Допрашивались у мастерицы Матюхиной,--  в чем дело? Она, убитая и сконфуженная больше всех, только разводила руками. Причины брака в галошном производстве часто были совершенно неуловимы, сами инженеры не могли их выяснить. Но вот --  все-таки у старых работниц брака было много меньше. Была у них сноровка, чутьем каким-то они выработали себе особые приемы. И у самой Матюхиной, если бы она работала, браку было бы меньше, но объяснить другим, как это сделать, она не могла, как не смогла бы и ни одна из старых работниц.
          Уныние полное охватило комсомолию. Напрасно Ведерников, Бася и Лелька убеждали девчат, что дело вовсе не в их победе, что если заразились соревнованием и старые работницы, то это великолепно. Девчата вяло соглашались, но энтузиазм остыл, руки опустились. Работа пошла по-всегдашнему. Странно было, как вдруг изменились девчата. Раньше, если у одной получался завал, другие спешили на помощь. А теперь: одна растерянно билась над завалом, а соседки продолжали спокойно делать свою работу. Никому до общего преуспеяния не было дела.
          Состязание молодежного конвейера со старыми работницами живою струею пронизало обычную жизнь завода, всколыхнуло ее, привело в движение. Струя иссякла, и жизнь заводская опять застыла будничным болотом.
          Наружно это было как будто не так. Под потолком цехов, по стенам клуба и столовки тянулись красные ленты с белыми призывами:

        "ВЫДВИНЕМ НОВЫЕ КАДРЫ СТРОИТЕЛЕЙ СОЦИАЛИЗМА! "
          ВОЙНА --  РАСХЛЯБАННОСТИ И БЕСХОЗЯЙСТВЕННОСТИ'
          ЗА ВСЕМЕРНОЕ СНИЖЕНИЕ СЕБЕСТОИМОСТИ!
          ЗА СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ РАЦИОНАЛИЗАЦИЮ И ПРОИЗВОДСТВЕННУЮ ДИСЦИПЛИНУ!

          Образовалось немало инициативных троек и ударных бригад. Но нужной подготовки проведено не было, тройки и бригады не родились органически от рабочей массы, а назначены были сверху, во исполнение приказа Куйбышева. И болтались они в заводской жизни мертвыми, нерожденными младенцами.
          Лелька растерянно смотрела на происходившее и спрашивала Басю:
          --  Что же это такое?
          Бася сердито хмурила брови и кусала губы.
          В конце мая было общее производственное совещание. Оно тоже дало мало утешительного.
          Председатель совещания, рабочий Жданов, больше говорил о том, что должно быть; о том же, что есть, мало можно было сказать хорошего: прогулы не уменьшаются, брак растет, снижение себестоимости незначительное. И он горячо взывал к собранию:
          --  Товарищи! Договор на соревнование --  это не пустяки. Дело идет не на-живо, а на-смерть. Нужно на этом заострить внимание. И будем стараться, товарищи, чтобы нам выйтить на хороший путь.
          Потом с докладом выступил инженер Сердюков, высокий старик с острой бородкой и с умными, тайно насмешливыми глазами. Говорил серьезно, медленно и веско.
          --  Мы с вами, товарищи, за первый квартал недовыработали 600 тысяч пар галош... Сейчас вырабатываем по 53 тысячи пар в день; после отпуска мы должны вырабатывать в день по 57 тысяч, иначе не выполним задание... А, судя по теперешней производительности, выполнить задание мы никак не сможем.
          И все время говорил: "мы с вами". Даже так сказал: "Мы с вами за этот квартал прогуляли больше тысячи рабочих дней".
          И закончил:
          --  На днях вы все уходите в отпуск. Общераспространенное явление --  очень многие задерживаются в деревне на полевых работах и опаздывают к сроку. Это, товарищи, сильно вредит производству. Нужно принять все меры, чтобы не было опозданий из отпуска.
          В конце произошел маленький инцидент. В прениях выступил товарищ Буераков и заговорил резко, глядя острыми глазками:
          --  Я красноречия так много не знаю, как другие здесь развивают. Но все-таки хочу сказать категорически. Этого вот инженера, который тут выступал с докладом, я его давно заприметил. И замечаю по глазам, что он не любит нас, рабочий класс. Ему нет дела до грандиозного плана строительства, он сам не хочет выполнять задания и нам говорит, чтоб не выполняли. Должно быть, ему важно только жалованье спецовское получать, а на нас, рабочий класс, он плюет. Этого дозволять ему нельзя.
          Инженер Сердюков в президиуме удивленно пожал плечами. Председатель поглядел, помолчал и продолжал вести заседание.
          *      *      *
          Однажды поздно ночью, упоенный счастьем, Юрка робко спросил Лельку:
          --  Лелька, вышла бы ты за меня? Лелька изумленно вытаращила глаза.
          --  Выйти за тебя. Что за слово нелепое: выйти за тебя... Тогда уж лучше ты выйди за меня. А я от своей самостоятельности отказываться не хочу.
          Она рассмеялась.
          --  Пойти в загс? И потом поселиться вместе в одной комнате? И чтобы штопать тебе носки? Какой ты, Юрка, дурак!

        "x x x"

          8  июня работы  закончились,  всем  был  месячный  отпуск.
          Завод закрылся на месяц для общего ремонта. Деревенские с радостными лицами и с тяжелым багажом ехали к себе в деревню, здешние отправлялись в дома отдыха, молодежь --  на экскурсии или на общественную работу. Юрка предложил Лельке проехаться вместе на пароходе по Волге. Лелька только рассмеялась. Она ехала в Нижегородскую губернию, политруком в лагерь к осоавиахимовцам.
          *      *      *
          8 июля, через месяц, съехались все обратно. Лелька, как в родной уже дом, вошла в бюро ячейки, где толкались и оживленно делились впечатлениями густо за месяц загоревшие девчата и парни. Лельку, тоже загоревшую, в защитного цвета юнгштур-мовке, встретили:
          --  А, война и сила!
          Катя Чистякова рассказывала, какой чудный парк был в их доме отдыха, бывшем графском поместье.
          Шурка Щуров, технический секретарь, засмеялся:
          --  Ха-ха! "Чудный". Как будто в поэзии!
          --  Ну да. Это так говорят, когда очень хорошо. Смех, шутки. Ах, милая комсомолия!
          Вошли Бася и Ведерников, оба сердитые и взволнованные. Бася говорила:
          --  Второй уж день сегодня работаем,--  и триста восемьдесят человек еще не явилось из отпуска. Четыре конвейера из-за этого расформировано... А, Лелька! Приехала?
          Лелька с болью ждала, поздоровается ли с нею Ведерников первым. Не поздоровался, как будто даже не заметил.
          Бася продолжала возмущаться:
          --  Принято с биржи  сто  новых  галошниц,  и  все-таки  из-за
          нехватки работниц дневная выработка --  только 53 тысячи вместо намеченных планом 57... Что же это делается? Как мы сможем выполнить план с такою публикой?
          --  Все деревня! --  сурово отозвался Ведерников.--  Сейчас ругался с ребятами в курилке. Вы для деревни забываете завод, для вас ваше хозяйство дороже завода. А они: "Ну да! А то как же! Самое страдное время, мы рожь косили. Пусть штрафуют".--  "Дело не в штрафе, а это заводу вредит, понимаете вы это дело?" --  "Э! --  говорят,--  на каком месте стоял, на том и будет стоять". Во-от! Что это за рабочие? Это чужаки, только оделись в рабочие блузы. Гнать нужно таких с завода.
          --  Гнать! Безусловно! --  согласилась Бася.--  И таких мало --  рассчитывать, нужно, чтобы в их трудовых книжках было помечено, что они сбежали с трудового фронта и, значит, не нуждаются в работе. Ни один из этих предателей не должен быть принят обратно на завод. Ступай на биржу! И работу этому --  в последнюю очередь!
          Ведерников широко открыл глаза от восторга.
          --  Правильно! Баська, садись, пиши об этом статейку в нашу газетину. Будем на этом настаивать.
          --  Обязательно нужно писать. Шурка, дай-ка бумаги. Лелька, иди помогай!
          Они втроем --  Бася, Лелька и Ведерников --  сели писать статью.
          *      *      *
          Творилось что-то невероятное. Как будто мухи какие-то ядовитые всех покусали. Съезжались из отпуска медленно-медленно. Брак рос, прогулы были чудовищные, трудовая дисциплина сильно падала. Получалось ужасное впечатление: как будто таков был ответ широкой рабочей массы на пятилетний план и на повышенные задания, предъявленные к заводу. О "Красном витязе" говорили по всему району.
          Тогда сверху был направлен на завод сокрушительный удар. Смещен был за выявившийся оппортунизм на практике директор завода, назначены перевыборы завкома, в партком назначен новый секретарь. Снят был с секретарства в комсомольском комитете вялый фразер Дорофеев. Заводская комсомолия дружно выдвинула на его место секретаря вальцовочной цеховой ячейки Гришу Камышова. В райкоме его утвердили.
          С изумлением и восторгом следила Лелька за искусной, тонкой работой, которая началась. Это была чудеснейшая, ничем не заменимая организация,--  партийная рядом с государственной. Государство могло только предписывать и приказывать снаружи. Оно наметило пятилетку, дало определенные задания. Партия
          же тысячами щупалец вбуравливалась отовсюду в самую толщу рабочей массы, будила ее, шевелила, раззадоривала и поднимала на исполнение задач, которые ставило перед классом государство.
          *      *      *
          Закрытое собрание комсомольского актива. Выступил с энергичным словом новый секретарь заводского партийного комитета Алехин (летом партийная и комсомольская ячейки завода были преобразованы в комитеты). Он был краток; охарактеризовал положение на заводе и дал общие директивы.
          --  А вы, комсомол, должны подхватить эти директивы, осознать их и развить всю свою творческую энергию, партия же вас не оставит и все время будет идти с вами рука об руку.
          Потом говорил новый секретарь заводского комсомольского комитета, Гриша Камышов. Узкое лицо и ясные глаза, по губам быстро проносится насмешливая улыбка, и опять серьезен Он жестоко крыл весенних ударниц, участниц молодежного конвейера:
          --  Весною вы разыгрались, весело было на вас глядеть, да только недолго получал я это веселье. Сейчас же вы и скисли. А когда теперь гляжу, как вы работаете, то откровенно скажу: не чувствую я, что вы ударницы. Вот когда талоны на материю получать, тогда --  да! Тогда сразу я чувствую, что в этом деле вы ударницы. Вопрос теперь становится перед вами всерьез. Весною мы больше резвились, спички жгли для забавы, а теперь нам нужно зачинать большой пожар на весь завод. Вот вам истина, от которой не уйдете.
          Выступила еще агитпроп комитета Бася Броннер.
          --  Задним числом глядя, наша весенняя ударная бригада была просто позор. Мы как будто не делом занимались, не решали важную политическую задачу, а матч какой-то устроили волейбольный, веселую для себя забаву!
          Говорили много и горячо. В защиту комсомола выступил Ромка Акишин, машинист с прижимной машины, в большой кепке с огромным квадратным козырьком,
          --  Товарищи! Я коснусь о комсомоле. Как в резину прибавляется ускоритель, чтобы скорее шла вулканизация, так мы, молодежь, впускаем ускоритель в пятилетку. Наша молодежь доказала, что идет впереди. Нас обвиняют, по-моему, неправильно, я сейчас администрацию и завком тоже буду крыть. Есть товарищи, которые смотрят на это не в достаточной степени ..
          Он подробно рассказывал, как администрация, завком и партийные организации равнодушно отнеслись к весеннему начинанию комсомола и как великолепно работал комсомол, на удивление всему заводу. У Ромки были маленькие, наивные глазки и восхищенное лицо.
          --  Очень много говоришь,--  вдруг кто-то сказал из публики. Хохот.
          Ромка еще непривычен был к выступлениям. Смутился и кончил, все время сбиваясь:
          --  И мы, товарищи, будем бороться против всяких недостатков! Против бюрократизма! Против зажима иныцыативы! Мы, товарищи, за международную революцию!
          Жидкие рукоплескания были заглушены смехом. Встала за столом президиума толстошеяя Ногаева с выпученными глазами,--  новый партприкрепленный к комсомольскому комитету. И, ломая обычное вначале нерасположение к себе, заговорила спокойно-уверенным, подчиняющим голосом.
          --  Товарищ Акишин выступал, что все у нас благополучно и что молодежь на первом плане. Так ставить вопрос, Акишин, значит, смазывать наши прорехи. Нельзя усыплять деятельность молодежи, нельзя ей голову кружить самохвальством. Ты подожди, пусть вас похвалят другие, а не вы сами. И нужно вам, ребята, не выхвалять свои прежние заслуги, а браться за дело. Дела много, и дело очень серьезное. Весь район сейчас смотрит на нас, сможем ли мы выйти из того позорного упадка, в который впали. Давайте не давать клятв, давайте не писать торжественных резолюций, которые мы привыкли и умеем писать. А вот давайте все, кто тут есть,--  вступим в ударные бригады завтра же!
          Бурные рукоплескания. Ромка вскочил:
          --  Я хочу!
          Гриша Камышов спросил с легкой усмешкой:
          --  Ты что? Будешь оправдываться? Не надо! Крики:
          --  Не надо!
          Оживленно выходили все. Настроение было другое, чем тогда, зимою, когда замыслили молодежный конвейер. И не играя, не с удалым задором, как весною, брался теперь комсомол за боевую работу, а с сознанием большой ответственности и серьезности дела.
          Камышов на прощанье сказал:
          --  Ну, ребята, теперь не шуточки шутить, теперь вы должны доказать ту истину, что комсомол недаром заслужил право носить звание ленинского комсомола.

        "x x x"

          И правда, зачался большой пожар. Через две-три недели узнать нельзя было завода' весь он забурлил жизнью. Конвейеры и группы вызывали друг друга на социалистическое соревнование. Ударные бригады быстро росли в числе. Повысился темп работы, снижался брак, уменьшались прогулы. И сделалось это вдруг
          так как-то,--  словно само собой. Какой-то беспричинный стихийный порыв, неизвестно откуда взявшийся.
          Но было, конечно, не так. Все подготовлялось заранее самым тщательным образом, намечались для начала более надежные конвейеры и группы, распределялись роли между партийцами и комсомольцами.
          Когда звенел звонок к окончанию работы, вскакивал на табуретку оратор, говорил о пятилетке, о великих задачах, стоящих перед рабочим классом, и о позорном прорыве, который допустил завод. И предлагал группе объявить себя ударной. Если предварительная подготовка была крепкая, группа единодушно откликалась на призыв. Но часто бывало, что предложение вызывало взрыв негодования. Работницы кричали:
          --  И  так нагрузка  черт те  какая,  больше  не  можем!
          --  Мы не резиновые, нельзя человека без конца растягивать.
          --  Не хочем мы ударяться, ударяйся сам! Им  давали  выкричаться.  Потом  с   разных  концов  начинали подавать голоса партийки и комсомолки:
          --  Ведь семь часов работаем, не десять-двенадцать, как в царские времена. Можно и понатужиться.
          --  Что ж мы, на хозяина, что ли, работаем? На себя же, на свое, рабочее государство.
          --  Товарищи, неужели мы будем терпеть, что по всему району на наш завод пальцами указывают?
          --  Что разговаривать! Записывай всех в ударные!
          Голосовали и принимали предложение. Тут же утверждали заранее приготовленный устав ударной бригады. И появлялись плакаты в цехах и заявления в заводской газете "Проснувшийся витязь":

          Для успешного проведения строительства социализма в условиях обострения классовой борьбы на всех участках этого строительства требуется напряжение всех сил пролетариата. Учитывая трудности строительства и желая прийти к нему на помощь, мы, работницы такого-то конвейера, объявляем себя ударным конвейером.

          И дальше шли параграфы устава бригады: каждый ударник должен следить за работой своего соседа, и каждый отвечает за бригаду, также бригада за него... Ударник должен бережно относиться к заводскому имуществу, не допуская порчи такового хотя бы и другими рабочими. Должен быть примером на заводе по дисциплинированности и усердию работы на производстве.

        "x x x"

          Везде --  в призывных речах, на плакатах, в газетных статьях --  показывалось и доказывалось, что самая суть работы теперь в корень изменилась: работать нужно не для того, чтобы иметь пропитание и одежду, не для того даже, чтобы дать рынку нужные
          товары; а главное тут --  перед рабочим классом стоит великая до головокружения задача перестроить весь мир на новый манер, и для этого ничего не должно жалеть и никого не должно щадить. Весело было Лельке смотреть, как самыми разнообразными способами рабочие и работницы втягивались в кипучую, целеустремленную работу и как беспощадно клеймились те, кто по-старому думал тут только о себе.
          Хронометраж установил, что по промазке "дамской стрелки" дневную норму смело можно повысить с 1400 пар на 1600. Администрация объявила норму 1600 и соответственно снизила расценку.
          Работницы возмутились. Кричали, ругались в уборных и в столовке. И тайно сговорились. При ближайшем подсчете оказалось, выработка у всех была прежняя --  1400. И так еще три раза. Потом пришли работницы в дирекцию, стучали кулаками по столу, кричали, что норма невозможная, что этак помрешь за столом.
          Директор холодно ответил:
          --  Не помрете.
          А после их ухода позвонил в ячейку.
          В понедельник из восьми работниц этой группы четыре оказались переведенными на новую работу, а на их мест