глядом внимательно оглядел ребят. И вдруг, сильно размахнувшись, швырнул кирпич в их кучу, как раз в то место, где стояла Лелька. Девчата завизжали, все бросились на другой конец коридора и там сбились в кучу.
          На минуту настала тишина. В одном конце коридора стояла онемевшая толпа парней и девчат, на другом --  широкоплечая фигура Спирьки с растрепанной головой. Он держал на изготовке кирпич и глядел на одну Лельку.
          Лиза Бровкина возмущенно сказала:
          --  Ребята, да укротите же его! Ведь он всех здесь искалечит!
          Но парни мялись и не двигались.
          У Лельки взмыла из глубины души холодная, озорная дерзость. Весело захватило дух. Уверенным шагом, высоко держа голову, она пошла прямо на Спирьку.
          Спирька удивился, опустил кирпич и медленно пошел ей навстречу. Несколько парней двинулось следом за Лелькой. Спирька сверкнул глазами, и кирпич полетел мимо Лельки в глубину коридора. Ребята шарахнулись назад. Лелька сильно побледнела.
          Подошла, положила руку на плечо Спирьки.
          --  Спирька! Как не стыдно! Что за хулиганство! А еще комсомолец!
          Спирька задыхался. Глаза в пушистых ресницах со страданием глядели на Лельку.
          --  Лель!.. Лель!..
          Он всхлипнул и крепко ударил себя кулаком в грудь.
          --  Лель! За что ты меня обидела?
          --  Чем я тебя обидела?
          --  Юрку позвала в легкую кавалерию, а меня нет? А мы вместе с ним тебя в кружке слушали... Я ведь тоже слушал, старался... Чем я хуже его оказался? ЛЕ-ель!..
          Он выронил кирпич, рыдал и продолжал бить себя кулаком в грудь.
          Вдруг вокруг него выросли фигуры парней, бросились на Спирьку. Он зарычал. Ребята схватили его за руки и стали их закручивать назад. Он вывертывался, рвался, но подбежали еще парни. Так закрутили ему назад руки, что Спирька застонал. И вдруг Лелька увидела: Оська Головастое теперь, когда Спирька был беззащитен, яростно бил его кулаком по шее.
          Лелька в негодовании крикнула:
          --  Брось же, Оська! Что за гадость!
          Спирька неожиданно изогнулся, с силою боднул Оську головою в лицо, вырвался и, шатаясь, побежал к двери. Разгоряченные ребята --  за ним. Оська стоял, зажав ладонями лицо, из носу бежала кровь. Вдруг --  дзеньканье, звон, треск. У двери были сложены оконные рамы, Спирька споткнулся и упал прямо в рамы. Барахтался в осколках стекла и обломках перекладин, пытался встать и не мог.
          Его вытащили. Оська с остервенением кинулся его бить, но другие не пустили. Спирька пришел в себя, беспомощно стоял и с удивлением глядел на свои залитые кровью руки, и как ручейки крови бежали с лица на нижнюю рубашку, выглядывавшую из разрывов верхней. Кровь не капала, а бежала быстрыми ручейками. Лелька сказала:
          --  Это серьезная штука. Нужно его отправить на перевязку. Спирька встряхнулся.
          --   Куда отправить? Никуда не пойду. И заворочал опять обезумевшими глазами. Явился заведующий клубом, распорядители. Спирька отказывался идти, буйствовал, кричал:
          --  Ни с кем не пойду, только с Лелькой!
          И со звериною хитростью все время держался спиною к стене, чтоб его опять не схватили сзади. Лелька пожала плечами.
          --  Одна я с тобою не справлюсь. Не доведу. Пусть вот хоть Шурка Щуров с нами пойдет.
          -- Шурка? --  Спирька внимательно оглядел Шурку,--  Тех-ни-че-ский секретарь? Доверяю! Ладно!
          Втроем пошли в больницу. В середине --  шатающийся, весь залитый кровью Спирька, а под руки его держали с одной стороны Лелька, с другой --  Шурка Щуров.
          Спирька в счастливом упоении все бил себя кулаком в грудь и твердил:
          --  Из всех ребят! Из всех девчат! Боль-ше всех я уважаю тебя! Только тебя уважаю, больше н-и-к-о-г-о!,. ЛЕ-ель! Видишь транвай идет? Скажи одно слово,--  сейчас же лягу на рельсы!
          Лелька шла и в душе хохотала. Ей представилось: вдруг бы кто-нибудь из бывших ее профессоров увидел эту сценку. "Увеселительная прогулка после вечера смычки". Хха-ха! Ничего бы не понял бедный профессор, как можно было променять тишину и прохладу лаборатории на возможность попадать в такую компанию, как сейчас. Стало ей жаль бедного профессора за его оторванность от жизни, среди мошек, блошек и морских свинок.
          *      *      *
          Юрка тосковал и не знал, куда себя деть. Вышел новый номер заводской газеты "Проснувшийся витязь". В нем Юрка прочел:

        "НА ЧЕРНУЮ ДОСКУ!"
          В штаб легкой кавалерии поступило заявление, что некий Воробьев, по прозванию Богобоязненный, бывший рабочий нашего завода (какой позор!), торгует вином. Этот Воробьев очень хитрый и ловко умел скрывать от милиции свои делишки. Вальцовщик Иван Зяблов в минувшую субботу зашел к нему с товарищем, купил бутылку водки, но при выходе был остановлен отрядом легкой кавалерии нашего завода. Попросили его в милицию. Когда стали составлять протокол, то Зяблов стал скрывать этого шинкаря и ругать кавалеристов. Что это за рабочий, который скрывает шинкаря? Мы не ожидали, что на нашем заводе могут быть такие несознательные рабочие. На черную доску вальцовщика Ивана Зяблова!

          Но и эта заметка не изменила настроения Юрки. Напротив, еще стало противнее на душе. "В штаб легкой кавалерии поступило заявление..." Это он там нечаянно проговорился про Богобоязненного, у которого и сам не раз покупал прежде вино. Проговорился, ребята пристали, пришлось сказать адрес... Ой, как все мерзко!
          Юрка не знал, что сделать, чтоб утишить тоску. Напился пьян. Легче не стало.
          *      *      *
          Могучий рев гудка на весь поселок, заливистые звонки по цехам: половина двенадцатого, часовой перерыв на обед.
          Юрка остановил свою машину, вяло побрел в столовку. По проходам и лестницам бежали вниз веселые толпы девчат. Девчата, пересмеиваясь, стояли в длинных очередях к кассе и к выдаче кушаний. Буро-красные столы густо были усажены народом,--  пили чай, ели принесенный с собою обед или здесь купленные холодные закуски (горячие блюда в заводской столовке не готовились,--  пожарная опасность от огня: бензин). Весело болтали, смеялись, спорили.
          Юрка сидел в углу, угрюмо жевал колбасу с плохо выпеченной булкой и с завистью смотрел на кипевшую вокруг бездумно-веселую беззаботность. Увидел у окна в куче девичьих голов хорошенькую головку Лельки с вьющимися стрижеными волосами. Лелька, смеясь, горячо что-то говорила Лизе Бровкиной. Вот Леля: она все знает, все понимает, что хорошо, что плохо, у ней настоящие взгляды, марксистские... Эх, муч-чение!
          Лелька встала из-за стола, пошла с Лизой из столовой. Юрка бросил начатый стакан чая и побежал следом. Нагнал в раздевалке, меж вагонеток, груженных рамками с готовыми галошами.
          --  Здравствуй, Леля!
          --  А-а, Юрка! --  она радушно протянула руку.--  Читал в газете про ваш налет? Юрка потемнел.
          --  Читал.
          Лелька внимательно поглядела на него, взяла за концы пальцев и потянула за собой.
          --  Пойдем, поговорим.
          Они пошли длинными и молчаливыми залами за раздевалкой, где чернели огромные вулканизационные котлы. Ходили по рельсовым путям взад-вперед и горячо говорили.
          --  Юрка, Юрка, глупая ты голова! Неужели и теперь не понимаешь? Какая у нас может быть установка? Пойми, --  только одна: все, что способствует приближению социализма, то хорошо. Что вредит, то --  к черту, с тем нужно бороться всеми силами, без пощады и без гнилых компромиссов. Ну а что, скажи: правильно поступает наша власть, когда борется с пьянством рабочих, когда запрещает продажу спиртных напитков?
          --  Ясно правильно.
          --  Н-ну-у?..--  Лелька взъерошила Юрке волосы.--  О чем же ты мучаешься, чем терзаешься? Дурак, дурак!
          Взяла Юрку под руку, прижалась к его руке, и так пошли к раздевалке.
          --  Мы с тобою еще много делов наворочаем. Это у тебя "детская болезнь", остатки старой, дореволюционной психики.
          Юрка радостно ощущал, как к локтю его прижималась тугая грудь Лельки. Волна уверенной радости окатила душу. Лелька видела его влюбленные глаза, и ей хотелось почувствовать свою власть над ним.
          --  Ну, сейчас гудок. Бежать на работу. Вот что, Юрка. В штабе нашей легкой кавалерии я предложила такую штуку: нужно повести решительную борьбу с прогульщиками. Прогулы дошли до четырнадцати процентов. Ты понимаешь, как от этого падает производительность. И вот что мы надумали... С понедельника мы работаем в ночной смене, ты --  тоже?
          --  Ага!
          --  Так вот. В понедельник к восьми утра мы собираемся в завкоме, получаем список всех не явившихся на работу, разбиваемся на отряды --  и на квартиры к прогульщикам. Проверяем --  уважительный прогул или неуважительный.
          Опять вихрь омерзения закрутился в душе Юрки, он неохотно промычал что-то, будто бы одобрительное. Лелька опять внимательно поглядела на него.
          --  Значит, в понедельник, в восемь утра, в завкоме. Придешь?
          --  Приду.
          --  Ну, смотри! Если надуешь...
          Она погрозила ему кулаком.
          Заревел гудок. Опрометью оба бросились к своей работе.
          *      *      *
          В завкоме, в комнате Осоавиахима 16, в понедельник собрались ребята-налетчики. Походом руководила Бася. Распоряжалась властно и весело. Шурка Щуров, во всяком деле незаменимый технический секретарь, принес длинный список работниц и рабочих, не явившихся сегодня на работу.
          --  Го-го! --  общий раскатился хохот.--  Какой эпидемический день!
          Бася спросила Шурку:
          --  А адреса их раздобыл?
          --  Ну да, раздобыл. А то как же?
          --  Молодец, парень. Забыла тебе сказать. Боялась, сам не сообразишь.
          Шурка, играя, схватил ее за запястья. Бася спокойно отстранила его руки.
          --  Брось заигрывать! Молодой парень, а к старухе лезешь... Ну, рассаживайся, ребята. Будем распределять адреса по районам.
          С шутками и смехом сортировали адреса, потом стали распределять районы.
          Лелька под столом ласкающе потянула Юрку за концы пальцев и сказала:
          --  Мы с тобой.
          Юрка радостно отозвался:
          -- Ладно!
          Распределили. Лельке с Юркой достался район Миллионной улицы. Юрка, сначала веселый, вдруг опять почему-то стал мрачен. Лелька исподтишка приглядывалась к нему. Делом женского самолюбия стало для нее --  подчинить себе этого парня, заставить его радостно, с сознанием своей правоты исполнять то, что сейчас --  она видела --  он исполнял с надсадом и отвращением.
          Когда они выходили, Юрка вдруг сказал:
          --  Я тебя очень прошу: давай с кем-нибудь поменяемся районами.
          Лелька удивилась.
          --  Почему?
          --  Видишь ли... --  Он замялся, вынул список, подчеркнул ногтем.--  Спиридон Кочерыгин. Это мой приятель закадычный. Спирька. Ты знаешь. Сколько гуляли вместе! Как я к нему приду?
          Лелька строго смотрела на него.
          --  Юрка! Ты для своих приятельских отношений готов пожертвовать революционным долгом? Стыдись!
          --  Да нет, я что ж... Я понимаю. Нешто я против этого? Я только прошу, поменяемся районами, чтоб не мне к нему идти... Холодно и упрямо Лелька ответила:
          --  Как хочешь. Меня не пугает, что мне к Спирьке придется идти,--  чего мне меняться? А ты меняйся, твое дело. Проходили мимо Шурка Щуров с Лизой Бровкиной.
          --  Шурка! Хочешь, пойдем со мной? А Юрка с Лизой пойдет. Ему что-то со мной не по дороге. Шурка с готовностью отозвался:
          --  Есть!
          Но Юрка отстранил его.
          --  Нет уж, все одно. Пойдем.
          *      *      *
          На Миллионной вошли в ворота большого --  не сказать двора, не сказать сада. Среди высоких сосен и берез были разбросаны домики в три-четыре окна. Юрка, бледный, шел уверенною дорогою к почерневшему домику с ржавой крышей.
          Вошли в просторную кухню с русской печью. За столом сидела
          старуха, в комнате было еще трое ребят-подростков. У всех --  широкие переносицы и пушистые ресницы, как у Спирьки.
          Юрка, не стучась, открыл соседнюю дверь,--  Лелька хотела его остановить, чтоб постучал, да не успела. Спирька в очень грязной нижней рубашке сидел на стуле, положив ногу на колено, и тренькал на мандолине. Волосы были взлохмаченные, лицо помятое. На лбу и на носу чернели подсохшие порезы,--  как он тогда на вечеринке упал пьяный в оконные рамы. Воздух в комнате был такой, какой бывает там, где много курят и никогда не проветривают.
          --  А-а!
          Спирька приветливо улыбнулся Юрке и вдруг в сконфуженном испуге заметался по комнате: увидел Лельку. Схватил крахмальный воротничок, стал пристегивать.
          Лелька холодно спросила:
          --  Мне нельзя? Я подожду.
          --  Ничего, иди, иди!
          А сам поспешно надевал пиджак и повязывал галстук. На ходу заглянул в зеркальце, поплевал на ладонь и пригладил волосы.
          --  Садитесь, сейчас будем чай пить.
          Был он очень польщен, но все-таки никак не мог понять, чего она пришла. Лелька с тою же холодною сдержанностью спросила:
          --  Ты почему сегодня не на работе?
          За спиною Спирьки она увидела его постель: засаленная до черноты подушка, грязный тюфяк и на нем скомканное одеяло. Он спал без постельного белья. А зарабатывал рублей двести. Ветхие синие обои над кроватью все были в крупных коричневых запятых от раздавленных клопов.
          --  Почему не на работе? Проспал. Немножко погуляли вчера.
          --  Что ж так? Это не годится. В распоряжения попадешь за неуважительную причину.
          --  Уважительная будет. У меня тут в домовом комитете все свои людишки, вместе гуляем. Самую уважительную причину пропишут... Да что мы так, погодите, я сейчас чайку...
          --  Товарищ Кочерыгин, мы к тебе не чаи пришли распивать, а по приказу штаба легкой кавалерии,--  проверить, по уважительной ли причине ты сегодня не вышел на работу. Ты комсомолец, значит, парень сознательный, понимаешь, что прогулы --  это не пустяки для производства, что производство на этом ежегодно теряет сотни тысяч рублей. Подумал ты об этом?
          Спирька окаменел от неожиданности и молча слушал. Потом остро блеснул глазами, медленно оглядел обоих.
          --  Вы за этим делом ко мне и пришли?
          И пристально уставился на Юрку. Юрка отвел глаза.
          --  Та-ак... --  Спирька глубоко засунул руки в карманы. Лелька с негодованием воскликнула:
          --  Ты же еще пытаешься нас облить презрением! А еще комсомолец! Пример подаешь лодырям и прогульщикам, обманываешь государство и партию, играешь на руку классовым нашим врагам --  и стоишь в позе возмущенного честного человека!
          Спирька тяжело глядел, не вынимая рук из карманов.
          --  Ну? Дело свое сделали? Запишите в свои книжечки что надо и смывайтесь.
          Лелька спокойно ответила:
          --  Нам больше тут делать и нечего. Пойдем, Юрка.
          Спирька, все так же руки в карманах, вышел следом на крылечко. Лелька с Юркой пробирались по узкой тропинке в снегу к воротам. Спирька сказал вслед Юрке:
          --  Погоди, гад! Посчитаемся с тобой! Лелька остановилась.
          --  Что он сказал?
          Спирька ушел к себе. Юрка ответил неохотно:
          --  Так, грозится. Только не больно его испугались. Они пошли по следующим адресам.
          *      *      *
          Длинные столы. Перед ними --  баки с коричневым лаком. Мускулистые лакировщики снимают с вагонетки тяжелые железные полосы,--  они почему-то называются рамками. На полосах густо сидят готовые галоши. Ставят рамки на подставки за столом. Лакировщик снимает колодку с готовой галошей, быстро и осторожно опускает галошу в лак, рукою обмазывает галошу до самого бордюра, стараясь не запачкать колодку, и так же быстро вставляет ее опять на шпенек рамки. Приятно пахнет скипидаром.
          Спирька Кочерыгин работал в одной физкультурке без рукавов, бугристые его мускулы на плечах весело играли, когда он нес к вагонетке рамку с отлакированными галошами. Но сам он был мрачен, глядел свирепо и только хотел как будто в веселую игру мускулов оттянуть засевшую в душе злобу.
          Пришел из курилки взволнованный Васька Царапкин, сообщил товарищам:
          --  Администрация поднимает вопрос о снижении расценок лакировщикам. Говорят,--  очень много зарабатываем, двести рублей.
          --  Как?! Ого! --  рабочие возмутились.--  А работа-то какая, 'это они подумали? В рамке два пуда весу, ежели колодки чугунные. Потаскай-ка,--  ведь на весу их держишь в руках.
          --  Да,--  продолжал Царапкин,--  вырабатываем мы пятьдесят три тысячи пар, хотят поднять норму до пятидесяти семи, а расценки снизить.
          --  Ну, это еще поглядим, как снизят. Не царские времена. Царапкин осторожно возразил:
          --  Царские времена тут ни при чем. А нужно в профцехбюро,--  послать туда депутатов, объяснить. Не может всякая работа оплачиваться одинаково. У нас тяжелая работа --  раз. Вредная для здоровья --  два.
          Спирька процедил:
          --  Ого! Как раз и хронометраж идет. Держись, ребята!
          В лакировочную входила Бася Броннер с папкою в руке. Все не спеша взялись за работу.
          Бася подошла к столам, где рядом работали Спирька и Царап-кин. Спирька оглядел ее наглыми глазами. Бася от него отвернулась. Достала карандаш, положила секундомер на край стола и начала наблюдать работу Царапкина. Царапкин медленно снимал колодку, медленно макал ее в лак и старательнейше обмазывал рукою бордюр. Бася начала было записывать его движения, --  безнадежно опустила папку и спросила:
          --  Вы, товарищ, всегда так медленно работаете? Царапкин с готовностью стал объяснять:
          --  Скорая работа, товарищ, у нас никак не допустима. Галоши нужно обмазывать очень осторожно, чтоб ни одна капелька лака не попала на колодку. Н-и о-д-на, понимаете? А то при вулканизации лак подсохнет на колодке. Когда новую галошу на колодке станут собирать, подсохший этот лак сыплется на резину и получается брак. Самая частая причина брака.
          Бася раздраженно возразила:
          --  Напрасно вы мне это, товарищ, рассказываете,--  я и сама все это не хуже вас знаю.
          --  А знаете, так чего же удивляетесь?
          И продолжал с медленною старательностью обмазывать галоши. Бася прикусила губу, помолчала и стала записывать его движения. Сзади кто-то с возмущением сказал:
          --  Как не надоест! Ходит, ничего сама не работает, только глазеет и пишет.
          Бася вспыхнула и не сдержалась:
          --  Зато вам после меня придется больше работать!
          --  Да уж это конечно! На то вас тут и поставили,--  шнырять да вынюхивать, как бы норму нагнать. Царапкин примиряюще возразил:
          --  Товарищи, нельзя так. Это ее работа, она ее обязана делать.
          Бася, поглядывая на секундомер, старательнейшим образом продолжала записывать все --  видимо, замедленные --  движения Царапкина. Наконец кончила, сложила папку и пошла к выходу. Вдогонку ей засмеялись.
          Царапкин морщился и махал на товарищей руками.
          --  Нельзя так, ребята! Ну что это! Все дело только портите. Она сразу и поняла, что мы дурака валяем. Нужно было ничего не показывать,--  только растягивай каждый работу, и больше ничего. Эх, подгадили все дело!
          *      *      *
          Трудная это была и неприятная работа Баси --  хронометраж. Рабочие настораживались, когда она подходила, знали, что выгоднее работать на ее глазах помедленнее, и отношение к ней было враждебное. Силой воли Бася обладала колоссальною, но и она с непривычки часто падала духом, никак не могла найти нужного подхода.
          Весь этот день она промучилась, и самолюбие сильно страдало, когда вспоминала общий смех себе вдогонку. Вечером случайно узнала в ячейке, что Царапкин --