ках какого бы то ни было советского магазина.
     Тане он велел называть его "дядей Афто", от похода в Эрмитаж  и  театры
отказался, альбом с девочками просмотрел с интересом, но от  их  услуг  тоже
отказался, зато с удовольствием прогулялся с Таней по  островам,  подернутым
первой нежной зеленью. Обедал и ужинал он на ранчо.
     На второй вечер, когда они остались в гостиной  одни,  он  накрыл  руку
Тани своей большой волосатой ладонью и выразительно посмотрел в глаза.  Таня
приготовилась дать вежливый отпор, но по интонациям дяди  Афто  поняла,  что
дело тут совсем в другом.
     - Знаешь, дэвочка, -  сказал  он.  -  Моя  дочь  Нино  вышла  замуж  за
мингрела, рыжего, как пламя, и подарила мне внучку Кэтэван, по-русски  Катя.
Ты, дэвочка, очень похожа на мою Катю. Когда я тебя увидел здесь, мое старое
сердце заныло. Я не понимаю, объясни мне, ты - жена Вадима?
     - Нет.
     - Ты любишь его?
     - Нет. Я у него работаю.
     - Извини, но разве это работа для хорошей  девушки?  Тебе  нужно  найти
порядочного, надежного человека, выйти за него замуж и  подарить  ему  много
красивых и умных детей...
     В голосе дяди Афто была какая-то магическая сила, которой Таня не могла
противостоять; у нее язык не поворачивался сказать этому старому  прохвосту,
что это не его ума дело.
     - У меня есть жених, - тихо сказала она. - Это очень хороший человек.
     - Если он хороший человек, зачем он мирится, что  ты  здесь?  Зачем  не
заберет тебя? - Он не знает, что я здесь работаю. И вообще, дядя Афто, я  не
понимаю, чем так плоха моя работа. Я то  же  самое  делала  на  каникулах  в
"Интуристе", а когда получу диплом, наверное, уйду туда совсем. Уверяю  вас,
я не ложусь под гостей - это в мои обязанности не входит...
     - Мне жалко тебя, дэвочка.
     Таня обозлилась - как смеет этот жирный ворюга жалеть ее! - но виду  не
подала. Дядя Афто с грустью посмотрел на нее и переменил тему разговора.  Он
так интересно рассказывал про старый Тбилиси, что Таня уже через две  минуты
совершенно забыла про свою злость.
     Утром, когда дядя Афто еще спал, Джабраил задал Тане  особенно  крепкий
душ Шарко и уже на самом исходе процедуры сказал:
     - Сегодня в город не едешь. Хозяин звонил -  он  ждет  вас  с  Афто  на
пикник, часам к двенадцати. Повезешь его к озеру, сразу за  озером  свернешь
налево, на проселок, проедешь километра два. Я буду ждать.
     - Почему не едешь с нами?
     - Я пораньше поеду. Шашлык готовить надо.
     Утро было теплое, ясное, с обещанием погожего, почти летнего дня.  Таня
с удовольствием попила кофейку и позволила себе побездельничать  в  ожидании
пробуждения дяди Афто. Шеров время от времени устраивал такие  "завтраки  на
траве", подбирая какое-нибудь живописное местечко. Там всегда бывало весело,
а шашлыков,  равных  тем,  которые  на  таких  пикниках  мастерил  Джабраил,
вероятно, не существовало в природе.
     Дядя Афто проснулся не в  очень  хорошем  настроении  -  ломила  спина,
давала  о  себе  знать  много  испытавшая  печень.  Но,  глядя  на  розовое,
оживленное лицо Тани, слушая ее веселый голос, рассказывающий  об  ожидающих
их умопомрачительных шашлыках на лоне весенней  природы,  и  сам  постепенно
приободрился, помолодел  и  принялся  рассказывать  о  традициях  шашлычного
стола. Он продолжал рассказ и сидя рядом с Таней в желтых "жигулях".
     Промчавшись по шоссе, они сразу за озером свернули на глухой проселок.
     Проехав по ухабам километра три, Таня с облегчением увидела на  обочине
темную фигуру Джабраила.
     - Вот и Джаба, - сказала она дяде  Афто.  -  Дальше,  наверное,  пойдем
пешком.
     Она притормозила возле неподвижного Джабраила. Дядя Афто  не  по  годам
проворно выбрался из машины, обошел ее спереди и, повернувшись  к  Джабраилу
спиной, галантно нагнулся перед Таниной дверцей, намереваясь распахнуть. Она
не успела даже  взяться  за  ручку  -  в  секунду  лицо  дяди  Афто  страшно
перекосилось, побагровело, руки его стремительно  взметнулись  к  горлу,  он
выгнулся, отпустив дверцу и отступив на шаг от машины.
     Этот стоп-кадр будет стоять перед глазами  Тани  до  конца  дней.  Дядя
Афто,  в  последнюю  секунду  спинным  мозгом  почувствовавший  опасность  и
успевший таки просунуть пальцы под велосипедную цепь, которую накинул ему на
шею Джабраил.
     Сведенное судорогой предельного усилия лицо Джабраила... Мужчины стояли
совершенно  неподвижно,  вжимаясь  в  землю  ногами,   чтобы   не   потерять
равновесия.
     Вся сила рук Джабраила шла на то, чтобы сжимать цепь,  а  Афто  не  мог
вытащить из-под цепи свои руки, иначе тут же был  бы  задушен.  Глаза  обоих
выкатывались из орбит.
     Слабо понимая происходящее, она дернула за ручку, чтобы бежать от  этих
застывших лиц. Потыкала, всхлипывая, открыть не сумела. Обмякла и  в  полной
безысходности от  того,  что  деваться  некуда,  нашарила  под  водительским
сиденьем монтировку, на  ватных  ногах  переползла  к  незащелкнутой  правой
дверце, обреченно, словно себя гнала на казнь, по следам  дяди  Афто  обошла
капот и обрушила монтировку на голову старика. Гори все синим пламенем.
     Он рухнул, словно подкошенный. Джабраил  на  мгновение  выпустил  цепь,
чтобы не упасть рядом с Афто, пошевелил занемевшими пальцами,  наклонился  и
уже беспрепятственно сдавил цепью шею Афто. Тот дернулся и замер.  Лицо  его
мгновенно почернело, изо рта вывалился толстый язык.
     Джабраил отпустил цепь, выпрямился, посмотрел на лежащего  Афто,  снова
нагнулся и, ухватив труп под плечи, стащил с проселка.
     - За ноги бери, - прохрипел он, обращаясь к  Тане,  которая  замерла  с
монтировкой в руках. - Яма близко.
     Таня, двигаясь как робот, подошла и взялась за лодыжки Афто.
     Вдвоем  они  оттащили  покойника  метров  на  пятнадцать   в   лес,   к
свежевыкопанной яме, у края которой  торчали  из  кучи  земли  две  короткие
саперные лопатки. Они сбросили Афто в эту яму.
     - Помогай, - сказал Джабраил, взявшись за лопатку. - Быстро надо.
     Но она не могла. Едва успев  добежать  до  кустов,  она  грохнулась  на
колени, зажимая рот  от  подступившей  рвоты.  Когда  вернулась,  вскопанный
участок ничем не отличался от окружающей земли, не успевшей просохнуть после
зимы. Танины джинсы и высокие замшевые ботинки пришли  в  жуткое  состояние.
Лицо и руки были перепачканы землей и блевотиной.
     - Иди, - сказал Джабраил. - Оботрись какой-нибудь тряпочкой в машине  и
поезжай. Я следы уберу.
     Таня безмолвно пошла к проселку, села в  машину  и  поехала  на  ранчо.
Оставив машину возле ворот,  она  ворвалась  в  дом,  чуть  не  сбив  с  ног
открывшую ей дверь Женщину, взлетела по лестнице к себе  в  спальню  и,  как
была, рухнула поперек кровати, перепачкав белоснежное покрывало.
     Тело ее несколько раз дернулось в рыданиях, а потом она то ли  потеряла
сознание, то ли заснула.
     Она не знала, сколько времени провела в забытьи. За окном был еще  день
- теплый, почти летний. Она с омерзением скинула  с  себя  грязные  ботинки,
джинсы, свитерок и в одном белье устремилась в душ. По дороге  ей  никто  не
встретился.
     Отмывалась она долго, тщательно, горячей водой и мылом.  Когда  наконец
вышла и стала вытираться, сообразила, что переодеться  ей  не  во  что.  Она
распахнула особый шкафчик, после некоторого раздумья остановилась на  богато
расшитом халате турецкого султана. Закрывая дверцу,  она  отчетливо  поняла,
что больше никогда не раскроет этот шкафчик.
     Сегодня перевернута еще одна страница жизни.
     Поднявшись  на  второй  этаж,   она   услышала   приглушенные   голоса,
доносящиеся из-за чуть приоткрытой  двери  в  конце  коридора.  Из  кабинета
Шерова.
     Таня влетела в кабинет мимо  стоящего  Джабраила  прямо  к  письменному
столу, перегнулась через стол и влепила Шерову оглушительную пощечину.
     Голова его дернулась, но он тут же вернул ее в  исходное  положение  и,
скорбно улыбнувшись, подставил Тане другую щеку.
     -  Бей,  -  сказал  он.  -  Ты  имеешь  право.  Занесенная  рука   Тани
остановилась на полпути.
     - Джабочка, - сказал Шеров. - Придержи-ка ее. Только нежненько.
     Джабраил подошел к Тане сзади и заключил ее в железные объятия.
     - Выслушай меня, - сказал Шеров. - Так было надо. Получилось  так,  что
или он - или я. Пришлось идти на крайние  меры.  Ты  не  представляешь,  кто
такой оказался этот Афто...
     - Да насрать мне на вашего Афто! - взорвалась Таня. - Делайте с ним что
хотите! Зачем вы меня-то за болвана в эти игры посадили?!
     Шеров переглянулся с Джабраилом.
     - Понимаешь, так тоже было надо, - сказал Шеров.  -  Если  бы  мы  тебе
рассказали, Афто определенно заподозрил бы неладное. Нюх у него был собачий.
А ты молодец! Ах, какой молодец!
     - А вы - два козла вонючих! - с жаром сказала Таня.
     - Очень может быть... А вот тебе надо отдохнуть. Хорошо отдохнуть...
     Джабочка, открой-ка ей ручку до локтя.
     Шеров встал, подошел к  тумбочке,  достал  оттуда  железную  коробку  и
извлек из нее полиэтиленовый шприц и ампулу с темно-красной жидкостью.  Таня
забилась в руках Джабраила, но тот держал  крепко.  Пальцы  Шерова  нащупали
вену на локтевом изгибе и ловко ввели шприц. Таня перестала сопротивляться.
     - Это... это яд? - упавшим голосом спросила она, к Шеров улыбнулся.
     - Танечка, ты нас за каких-то негодяев держишь. Ты погоди, сейчас  тебе
будет так хорошо...
     И действительно, секунд через десять комната наклонилась и  нежно-нежно
отплыла куда-то вдаль.
     К Тане приблизился висящий над столом Шерова пейзаж с  лесной  дорогой.
Она воспарила над своим телом и плавно опустилась на теплую, мягкую  дорогу.
Над ней шумели вековые дубы, играя тенями листьев на ее прохладной коже. Она
сделала один легкий  шаг,  другой,  потом  обернулась  и  посмотрела  вверх.
Половину неба занимало колеблющееся в дымке лицо Шерова.
     - Папик! - блаженно простонала она. - Я тебя люблю! Ты убил меня...
     Джабраил растерянно сжимал в руках обмякшее тело Тани.
     - Джабочка, отнеси ее, пожалуйста, на кроватку, - сказал Шеров. - Пусть
девочка отдохнет хорошенько. Я с ней потом поговорю.
     Таня проспала двое суток. Когда она открыла глаза,  у  изголовья  сидел
Шеров и нежно держал ее за руку.
     - Проснулась, хорошая моя? - спросил он. - На-ка.
     Он поднес к ее губам стакан с какой-то мутной жидкостью.
     - Не очень вкусно, но надо выпить, - сказал он.  Таня  послушно  выпила
горьковатую, но не такую уж противную жидкость. Почти мгновенно  с  глаз  ее
сошла  пелена,  сознание  сделалось  ясным  и  чрезвычайно   активным.   Она
приподнялась и села.
     - Ты сделала для меня больше, чем можешь  представить  себе,  -  сказал
Шеров.
     - Я твой должник. Как минимум, ты заслужила хорошую  премию  и  длинный
отпуск.
     Вот, - сказал он, протягивая ей конверт.
     Таня раскрыла  конверт.  В  нем  лежала  нераспечатанная  пачка  денег,
заграничный паспорт на ее имя, билет на самолет до Одессы и путевка в  круиз
"Одесса-Ленинград" вокруг Европы.
     -  Теплоход  отходит  двадцать  восьмого  мая,  -   сказал   Шеров.   -
Варна-Стамбул-Афины-Неаполь-Рим-Мальта-Марсель-Барселона-Лиссабон-Гавр-Париж
-Гавр-Лондон-Копенгаген-Гамбург-Стокгольм-Хельсинки-Ленинград.
     Всего двадцать четыре  дня.  Придется  тебе  сдавать  сессию  досрочно.
Впрочем, у тебя почти месяц на подготовку. Потом  можешь  отдыхать  на  свое
усмотрение. Раньше пятнадцатого августа я тебя не жду. А это твои отпускные.
     Он протянул ей еще одну пачку.
     Таня положила деньги и все остальное на подушку, выпрыгнула из  постели
и закружилась по комнате, увлекая за собой Шерова.
     - Папик, хочу шампанского! - смеясь, заявила она.
     - Что ж, прошу в гостиную. Потом переодевайся, собирай вещички, и Джаба
отвезет тебя к матери. Поживешь пока дома.
     - Так надо?
     - Так надо. Пошли пить шампанское.

        "ГЛАВА ВТОРАЯ"

     Пробоина

     (1995)

        "I"

     - Спасибо, Таня, - со вздохом проговорил Иван,  перебросив  через  руку
плащ.
     - Пора мне. Спасибо за все. Будьте счастливы и нас не забывайте.
     - И тебе всяческого счастья, -  сказала  Таня  и  подставила  щеку  для
поцелуя.
     Иван приложился сухими губами, тут же отвел побитую сединой голову.
     - Лучше пожелай мне покоя и довольства, - еле слышно пробормотал он.  -
А счастье свое я упустил. Давно уже.
     -  Ну  что  ты!  -  поспешно  возразила  Таня,  но  при   этом   совсем
непроизвольно кивнула головой: упустил, годы протранжирил.
     Он отвернулся, сгорбился, вышел, не оглядываясь. А  Таня  воротилась  в
гостиную. Павел сидел у окна и курил. Она  подошла,  опустилась  в  соседнее
кресло.
     Павел поднял голову.
     - Ну что?
     - Устала... Ты оказался прав. Ни к чему все это  было  затевать.  Такие
все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и  другим  внушали,
будто  по-настоящему  рады  встрече.  Даже  когда  тебя  увидели,  живого  и
здорового, обалдели, конечно, но так ли  уж  обрадовались?..  Знаешь,  такое
чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет,  одна
старица застойная.
     Окунулась - и вся в грязи, в ряске, не отмоешься...
     - Ты действительно устала. Слишком много впечатлений навалилось  разом,
а теперь отхлынуло. Я бы на твоем месте прилег немного.
     - А ты?
     - Не хочется.
     - Думы одолели?
     - Одолели. Не помню, рассказывал тебе или нет, только в этот самый день
ровно двадцать четыре года назад мы начало новой жизни отмечали.
     - Как это - новой жизни?
     - Окончание школы. Их класс только-только выпускные сдал.
     - Их класс? - недоуменно переспросила Таня.
     - Ну да. Они ведь все в одном классе учились -  и  Ванька,  и  Леня,  и
Ник... и Елка тоже... Таким составом на озера  и  рванули,  на  велосипедах.
Молодые были, у каждого все впереди. А теперь вот встретились... те  же,  но
без Елки...
     - Прости, я не знала...
     - Не извиняйся. Ты правильно поступила. Нужно было  взглянуть  в  глаза
друг другу еще раз - наверное, последний. Я  за  сегодня  много  пережил  и,
кажется, многое понял.
     - Что ты понял?
     - Пока не знаю. Точнее, знаю, только в слова не ложится. Что ничего  не
бывает случайно, что ли.
     Павел замолчал. Таня подошла к его креслу, обняла мужа сзади, прижалась
лбом к затылку.
     - Люблю тебя, - прошептала она. - Так люблю тебя...
     - Моя единственная... - Павел внезапно вздрогнул.
     От этого неожиданного движения вздрогнула и Таня.
     - Что? - встревоженно спросила она. - Что это было?
     - Так, ничего... Почудилось. - Он помолчал. - Ты иди. Я докурю  и  тоже
поднимусь. Надо бы вздремнуть немного перед ночной Прогулкой. Не  передумала
еще белыми ночами полюбоваться?
     - Нет, что ты...
     Она расцеловала его и отправилась в спальню.. Павел  потушил  сигарету,
встал, в окно поглядел на залив.
     И вновь из пустоты отчетливо шепнул голос, который он не мог не узнать:
     - А как же я?

     (1976-1979)

        "II"

     Таксист помог донести чемоданы до  самых  дверей,  за  что  был  одарен
ослепительной  улыбкой  и  пятеркой  сверх  счетчика,  и  отчалил,  премного
благодарный. Таня вынула из кармана заранее приготовленные ключи - домой она
позвонила прямо из порта, и никто трубку не взял - и открыла дверь.
     В прихожей на нее пахнуло ароматным, сладким дымом трубочного табака.
     Странно, Ада трубку не курит, дядя Кока не курит  вообще.  Может  быть,
погостить приехал кто-нибудь?
     Таня занесла в квартиру чемоданы и отправилась на розыски.  В  гостиной
никого, в кухне тоже, только в  раковине  полно  грязной  посуды,  на  столе
ополовиненный "Ленинградский набор" - коробочка с  крохотными  пирожными,  -
початая бутылка горького "кампари", стакан, на плите исходит последним паром
раскаленный чайник. Она выключила газ, открыла форточку.
     - Эй, есть кто живой? - громко позвала она. - Чайник чуть не загубили!
     Ноль эмоций. В лавку, что ли, выскочили, раззявы?
     - Ну и фиг с вами! - сказала Таня и полезла под  холодный  душ,  скинув
одежду прямо в ванной. Остальное подождет. Жарко!
     Душ здорово взбодрил ее. Напевая и  пританцовывая,  Таня  промчалась  в
свою комнату и принялась рыться  в  ящиках  комода  -  подыскивала  бельишко
посимпатичнее.
     Вдруг  отчего-то  захотелось  принарядиться,  пусть  даже  никто  и  не
видит...
     За спиной раздалось нарочитое покашливание и два-три хлопка  в  ладоши.
Таня резко  выпрямилась,  развернулась,  инстинктивно  прикрывшись  какой-то
тряпочкой.
     На ее тахте лежал совершенно голый Никита и гнусно ухмылялся.
     - Мне повизжать для порядку? - ангельским голоском осведомилась Таня.
     - Ты не пой, - с грузинским акцентом проговорил Никита. - Ты так  ходы,
ходы...
     - Нашел Людмилу Зыкину!  -  Таня  хмыкнула,  нащупала  в  ящике  другую
тряпочку, кинула ему. - Прикройся, охальник. Смотреть противно!
     - Ой, цветет калина в поле у  ручья.  Тело  молодое  отрастила  я...  -
заголосил он ей в затылок.
     Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой жизни братец,
впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями.  На
первых порах  еще  наезжал  -  на  зимние  каникулы,  на  майские,  а  потом
разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала  закинет,
буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда.  Главное,
размолвка  вышла  из-за  сущей  ерунды.  Точнее,  из-за  того,  что  старшие
отважились наконец на то, что давно уже следовало бы  сделать  -  с  концами
сдали папашу-маразматика в богадельню.
     Еще учась в школе, она недоумевала, как может  Никита,  такой  эстет  и
чистюля, ходить за старым идиотом,  как  нянька,  выносить  за  ним  горшки,
менять вонючие подштанники,  мокрые  или  обкаканные  -  старик,  садясь  на
горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло  до
того, что братец милый надумал вообще  не  поступать  в  свой  распрекрасный
институт - видите ли, матери  одной  будет  со  стариком  не  справиться.  И
соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.
     В институт он поступил, а в конце ноября,  вернувшись  с  затянувшегося
допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую  перестановку.  В
гостиной на месте пожилого дивана  образовалось  антикварное  бюро  красного
дерева с креслом, в бывшей Никитиной  комнате  вырос  роскошный  двуспальный
гарнитур. Вещи брата перекочевали в полутемную людскую,  откуда  начали  уже
потихоньку выветриваться ароматы академика. Ада, опустив глазки, поведала не
особо любопытствующей дочери, что папе  опять  стало  хуже  и  его  пришлось
срочно положить в больницу. Ненадолго... Дядя Кока с Адой всю зиму  сочиняли
какие-то бумаги касательно Всеволода Ивановича, ездили по  инстанциям.  Таню
они ни во что не посвящали, но очень скоро ей стало ясно,  что  Захаржевский
В. И. едва ли вновь переступит порог своего дома. Кто  бы  возражал?  А  вот
Никитушка отчего-то надулся. Даже с ней общаться перестал, хотя она тут ни с
какого боку. Так только, здрасьте - до свиданья. Один раз, правда,  по  делу
позвонил, прямо на ранчо, вскоре после  того,  как  она  с  Павлом,  считай,
познакомилась. Денег попросил - другу  на  кольца,  впопыхах  забыли,  перед
самой свадьбой спохватились,  а  всю  капусту  уже  на  торжество  выложили.
Сначала она давать не хотела, перетопчутся как-нибудь, но, узнав,  что  речь
идет о Ванечке Ларине, согласилась и даже решила про себя, что про долг этот
якобы забудет. Не ради Ванечки, естественно. Ради Павла, принимавшего в этой
свадьбе  большое  участие.  Насколько  она  понимала  этого   человека,   он
непременно в голове отложит, какая она щедрая.
     Да и сумма довольно смешная - четыреста рваных. Можно и  не  вспоминать
про отдачу.
     Вскоре