лубокая ночь, там все спят, никто нас не увидит.  Или  дай  мне  охрану  из
самых надежных твоих соколиков. Ручаюсь, не пожалеешь.
     Морвен задумался.
     - Говори, что именно нужно взять.
     - Скажу. Только, ты же понимаешь, если это сюда не доедет, будет  очень
некрасиво.
     - Доедет.
     ...Через час лорд Морвен высыпал на стол содержимое старенького черного
чемодана.
     - Ну, и что ты мне хотела показать? Старые перчатки  или,  может  быть,
запасную занавеску для ванной?
     Голос его звучал раздраженно, видимо,  давала  себя  знать  вынужденная
бессонница.
     - Позволь.
     Таня взяла у него раскрытый пустой чемодан, слегка нажала  на  заклепки
на задней стенке... В потайном отделении между первым и  вторым  дном  лежал
большой лоскут серой ткани. Таня приподняла его...
     Морвен, довольно резко отстранив ее, осторожно достал  то,  что  лежало
под лоскутом, разложил на столе, вгляделся, затаив дыхание...
     - Чтоб мне провалиться! - заорал он, вдоволь наглядевшись. - Ты ведьма!
     Натуральная ведьма! Откуда? Оно же сгорело сто лет назад!
     - Оттуда же, откуда и творение Гризома, -  спокойно  ответила  Таня.  -
Понимаешь, я там нашла  двух  Мадонн,  обеих  и  прихватила.  В  живописи  я
разбираюсь плохо, глазами никогда не различила бы, где оригинал, где  копия.
Но энергетика у картин была совершенно  разная,  точнее,  ты  уж  извини,  у
твоего любимого Гризома она никакая, а  у  Эль-Греко  -  ого-го-го!  Даже  с
фотографии шибает. В общем, я немного поразмыслила - и решила  сдать  Шерову
копию. Не то чтобы обмануть  кого  хотела,  просто  чуяла  что-то.  В  конце
концов, я свое дело сделала, картину добыла, какую заказывали, а уж что  это
такое  -  копия,  оригинал,  дедовы  подштанники  -  меня   не   касается...
Признаться, я удивилась тогда, что специалист заграничный - ты  сам,  как  я
теперь узнаю - спокойно принял подделку, на которой даже я не  обманулась...
А саму картину упаковала  понадежней,  в  этот  самый  чемодан,  да  сюда  и
привезла. На черный день. Вот он  и  настал...  Ну  что,  удалось  мне  тебя
подкупить?
     Морвен вздохнул.
     - Отпуск ты себе купила...
     - Только отпуск? Надолго?
     - Это ты определишь сама.

     (1990)

        "VI"

     Начало сводить бедро, и Таня, перенеся вес тела, медленно вытянула ногу
в сторону и принялась одной рукой массировать затекшую  мышцу.  Вторая  рука
придерживала пристроенную на  камне  снайперскую  винтовку,  а  глаза  через
редеющий  туман  пристально  вглядывались  в  пока  еще  смутные   очертания
двухэтажного дома-башни,  притулившегося  на  крутом  горном  склоне  по  ту
сторону тихого фьорда.
     Теперь уже скоро. Главное - чтобы напарник не подкачал, не  начал  свой
фейерверк до того, как можно будет уже разглядеть лица... Таня навела  фокус
оптики.  В  прицеле  плавали  декоративная  железная   ограда,   "мерседес",
пристроившийся у самых воротец, ряд голубых  сосенок  на  газоне,  тянущемся
вдоль фасада. Черная  входная  дверь  под  козырьком,  подковообразные  окна
первого этажа, на втором - сплошное стекло, забранное в чуть заметные отсюда
переплеты, темно-зеленые шторы, закрывающие вид внутрь. Широкий  балкон,  на
нем - садовый столик со стульями.
     Детали  пока  немного  расплываются,  слева  от  двери  видно  овальное
углубление, а дверного молоточка пока  не  разглядеть,  о  наличии  букв  на
бронзовой табличке можно только догадываться. Ну, еще чуть-чуть...
     Интересно, а что бы подумали доктор Барроха, художник Роман Астрай, его
пухлая супруга Винсента или другие завсегдатаи "Эскауди-клуба", увидев  свою
соседку по фешенебельному горному предместью Сан-Себастьяна,  эксцентричную,
суховатую в общении англичаночку в шелковых красных шароварах и с неизменной
сигарой  в   зубах,   нигде   не   показывающуюся   без   пожилого   усатого
слуги-соотечественника, здесь,  на  другом  краю  Европы,  да  еще  в  таком
умопомрачительном виде? Черно-серый  пятнистый  камуфляж,  в  котором  почти
сливается со здоровенной каменюкой, сплошь поросшей  лишайником,  физиономия
размалевана  сажей,  как  у  трубочиста,  в  руках  -  вполне  серьезное   и
современное орудие убийства... Теннис, поло, уроки  испанского,  по  вечерам
канаста с дамами или покер с мужчинами, изредка - стаканчик легкого  вина  к
традиционной  баскской  "пиль-пиль",  которую  непревзойденно  готовит   дон
Хоакин, клубный шеф, а в начале одиннадцатого - безмолвного слугу под  ручку
и  в  уединенный  домик,  окруженный  лимонными  деревьями.  Буэнос   ночес,
милостивые государыни и милостивые государи, завтра встретимся вновь!  Такое
вот размеренное, тихое, благопристойное существование,  от  которого  ночами
хотелось выть...
     Фразу,  которой  Морвен  закончил  тот  принципиальный  разговор,  Таня
поначалу всерьез не приняла, более того, посчитала бессмысленной. Чтоб самой
обратно запроситься - в шестерки к легавым, даже самым хитромудрым?! А хо-хо
не хо-хо, как кто-то в какой-то  книжке  говорил?  Тогда  ей  казалось,  что
главное - выйти из смертельного клинча, отторговать время, минимум  свободы,
а дальше как  карта  ляжет,  мир  большой...  И  внешне  вроде  все  неплохо
вытанцевалось: уютный домик с видом на Бискайский залив из мансардного окна,
очень  приличное  денежное  содержание  (компенсация,  надо   полагать,   за
загубленный бизнес, с которого,  кстати,  и  сами  псы  позорные  поживились
неплохо - как-никак, главные инвесторы, хоть и закулисные). Мадам  рантье  -
не жизнь, а мечта идиота. И пригляд самый нехитрый - старый приятель  Эрвин,
по совместительству шофер и  домашний  мастер,  и  Флора,  женушка  его,  по
совместительству экономка. Modus operandi - вести себя  смирно,  номеров  не
откалывать и держать рот на  замке.  И  все.  Получив  такие  условия,  Таня
нисколько  не  сомневалась,  что  через  месяц-другой,  когда  разберется  в
обстановке и притупит  примерным  поведением  бдительность  стражей,  сбежит
непременно - и организует себе самую блистательную "перемену участи".
     Но  что-то  сломалось   в   ней,   будто   заклятие   навели.   Пробили
энергетической стрелой. Сорок восемь Таниных мужских процентов,  неукротимые
и отважные, тщетно бились в невидимых цепях, которыми обвила  их  внутренняя
женщина Морвена, а явленная миру женщина Таня - мисс Дарлин  Теннисон  -  не
находила  себе  места  от  внутренней  пустоты,  все  настойчивей  требующей
заполнения. Она прилагала все силы, чтобы не поддаваться  этой  пустоте,  до
изнеможения забивая день всякими внешними делами.  Жесткий,  расписанный  по
минутам режим: утренние  вылазки  на  базар  в  компании  Флоры  и  Эухении,
прислуги из местных, спорт и светское общение в  клубе,  походы  в  горы,  в
пещеры, на дальние пляжи. К урокам испанского  прибавились  занятия  другими
языками - итальянским, немецким... Вскоре в доме появился кабинетный  рояль.
Через клуб втянулась  в  благотворительность,  в  сопровождении  неизменного
Эрвина разъезжала  с  пакетами  дешевой  еды,  одежки,  лекарств  по  бедным
предместьям, по деревням,  посещала  больницы.  На  чаи  и  душеспасительные
беседы в дамский клуб ее сопровождала Флора. И еще были книги -  как  отдых,
как работа, даже как авер-сионная терапия: по часу в  день  заставляла  себя
читать Жан-Жака Руссо в оригинале, со словарем, естественно.  Более  мерзкое
занятие было трудно вообразить, зато потом  как  хорошо!..  Не  спилась,  не
удавилась, не сошла с ума,  не  кинулась  в  ножки  Эрвину,  чтобы  поскорее
отрапортовал шефам о ее капитуляции. И это было настоящее чудо.
     А  весной,  через  полтора  года  этой   ракушечной   жизни,   начались
многозначительные перемены. Как-то подозрительно резко отбыл на родину Эрвин
лечить за казенный счет  простатит,  хотя  никогда  прежде  на  здоровье  не
жаловался.
     Таня вся ждала, когда же пришлют сменщика. Так и не прислали,  а  через
неделю засобиралась и Флора.
     - Когда ждать обратно? - поинтересовалась Таня.
     - Может, скоро, а может,  и  никогда,  -  ответила  Флора.  -  Это  как
прикажут. Вы ведь и без нас не пропадете.
     Это, конечно, верно, но все-таки очень  хотелось  знать,  что  означает
этот ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы, спровоцировать
на необдуманные действия, то ли еще какую-нибудь пакость задумал.  Например,
"зачистку", предварительно выведя  из-под  удара  своих  людей...  А  может,
деликатно, не теряя лица, намекает, что "карантин" закончен и катись, милая,
куда хошь...
     Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за коктейлем, куда
же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав,  что  она
оказалась вынуждена с ним расстаться, порекомендовал  своего  Пако,  который
все равно занят у доктора неполную неделю и будет только  рад  подзаработать
сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала, что  причитающаяся  ей
на этот год  сумма  переведена  полностью,  потом  смоталась  с  ночевкой  в
соседнюю  Кантабрию.  Ничего  подозрительного  она  не  заметила,   никакого
"хвоста" не засекла.
     И тогда она решила прокатиться по хемингуэйевским местам - в  Памплону,
на знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы с чашечкой кофию,
сподобилась лицезреть,  как  кучка  местных  идиотов,  одетых  как  совковые
пионервожатые  на  торжественную  линейку,  состязалась  в  беге  с  плотным
табунчи-ком  диких  боевых  быков,  перегоняемых   из   загона   на   арену.
Выдерживали, естественно, не более десятка  метров  гонки,  а  потом  сигали
через заградительные щиты, выставленные вдоль всей  улочки.  Но  повезло  не
всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани  размесили  в  фарш
бычьи  копыта.  Machismo  требует  жертв...  После  этого  сама   тавромахия
показалась пресноватой,  несмотря  на  по-южному  густую  сексуальную  ауру,
источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного  из  тех
разряженных пижонов,  что  на  все  лады  -  конными  и  пешими,  с  пиками,
тряпочками и шпагами - выделывались перед ревущей публикой.
     Дома Эухения передала ей сложенную пополам записку.
     - Это от одного сеньора,  -  пояснила  она.  -  Иностранец.  Он  просил
передать вам, как только вы приедете.
     Удивленно пожав плечами, Таня развернула записку. И увидела две строчки
из русских букв:
     "Рыжая! Нужна  встреча.  Завтра.  8  р.  т.  Где  варят,  как  я,  кофе
соотечественники". Число и вместо подписи - "Веселый Роджер". Такие послания
оставлял когда-то Фахри, изображая из них в шутку "черную метку". Да и какой
еще пират мог обращаться к ней не иначе как к  "Рыжей"?  Место  встречи  она
вычислила почти мгновенно. Жгуче пережаренный, с  кардамоном,  тягучий  кофе
могут варить  только  его  соотечественники-арабы,  с  детства  привыкшие  к
особому горькому вкусу.
     Она знала всего два заведения  -  в  одном  хозяйничали  марокканцы,  в
другом - выходцы из Сирии. Последние и были его земляками. Да и местечко - в
самый раз, в меру людное,  относительно  спокойное.  Незатейливое,  если  не
считать увитых дикой лозой беседок и  огороженных  друг  от  друга  жасмином
столиков.
     Таня едва дождалась следующего дня.  Ее  била  нервная  дрожь.  Отчасти
виной тому было впечатление после корриды. Запал той  энергии,  которой  она
была насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел  своего  выхода.  Таня
поймала себя на мысли, что в таких случаях  жажда  крови  требует  утоления.
Ожидание предстоящей встречи  только  усилило  ее  напряжение.  Просто  так,
неведомо по каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.
     Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя  в  руки:  сесть
перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.
     Оделась она неброско, но  с  шармом.  Облегающий  с  глубоким  декольте
костюм тонкого светлого джерси, того  же  зеленого  цвета  глухо  повязанная
косынка. Вся ее рыжесть была укрыта, а  европейская  элегантность  светилась
открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка,  Таня  одернула
юбку, потопала мягкой  лодочкой  на  скошенном  низком  каблучке,  оставшись
довольной, брызнула на себя из пульвы "Mystere  de  Rochas",  надела  темные
очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.
     Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения,  судя  по
переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку  о
фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена,
взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно  маленьком  для
него  стульчике  широко  расставив  ноги  -  из-за  такого  живота  иначе  и
невозможно,  -  громко  хлопал  ладонями  себя  по  коленям  и   закатывался
громоподобным смехом, запрокидывая  вверх  мясистое  рябое  лицо.  При  этом
верхняя губа обнажала щербатый белозубый рот и  розовые,  на  смуглом  фоне,
десны и прилипала к непомерному шнобелю.  Боковым  зрением,  не  поворачивая
головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику.
Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.
     - Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?
     - Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.
     Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.
     - Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.
     - Я тебя тоже люблю.
     Он снова рассмеялся.
     - Поведай, светило-пиротехник, что привело и как?
     - Как - это дело техники, правильно сказал? "Опять начал урок  русского
языка", - подумала Таня. Это всегда было удобной  для  него  линией  беседы.
Если что не так, извини, мол, чай не русский.
     - Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать.
     Хотя государства еще пока нет?
     Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него,
чтобы ввести общение в рамки  взаимовыгодного  сотрудничества.  Глаза  Фахри
сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.
     - Чем занимаешься? - сдержанно спросил Наблус.
     - Пишу последний параграф диссертации.  Это  должно  было  согнать  его
настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:
     - Ты на мой сапог - пара.
     - Сам ты сапог!
     Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она  знала,  несмотря  на
все границы государств и судеб - другу.  И  положила  руку  на  его  крепкую
смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы  не  выказать  случайной  слабости,
вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:
     - Ой смотри, бауабики!
     - Кто?
     Оглянулась и ничего не  поняла.  Кроме  двух  кобелей,  увязавшихся  за
течкующей сукой, там никого не было.  До  нее  дошло:  собаки.  Он  попросту
по-арабски образовал множественное число от слова "бобик".
     Вконец   развеселил   хозяин,   самолично   накрыв   стол    дымящимися
"баданчанами" с мидиями, украшенными бамией и оливками.
     Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана  конверт
"Par Avion", и у Тани дрогнуло сердце.
     - От матери? - догадалась она.
     Наблус кивнул, извинился, вышел  из-за  стола,  оставив  ее  наедине  с
письмом Адочки.
     "Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не знаю, как  Господа  благодарить,
кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу  тебе  и  от
радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду
могилку твою  искать,  тем  и  жила,  родная  ты  моя!  Оказывается,  ничего
искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не
понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то  зашевелилось
внутри, екнуло.
     Сердце не обманывает, догадалась,  что  жива  ты,  счастие  мое  рыжее.
Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да  я  все  понимаю,  видать,  пока
нельзя. А  как  Фахри  мне  посоветовал,  вроде  как  наказал,  письмо  тебе
написать, а он вроде бы найдет, как к  тебе  его  отправить,  так  думала  -
дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли  весточку.
А то, ну впрямь как бабка твоя - уехала и ни словечка, ничего. Я ж  все-таки
мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то  непутевые.  Столько  бед  на  ваши
головы сыплется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м.  Уж  и  не  знаю,
правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь,  так  наверное
обязательно тебе знать следует. Мало ли что.
     Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе  в  лесхозе  под  чужой
фамилией, кажется, Черноволом  Савелием  звался.  Охотничал  или,  наоборот,
егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее,  что  от
нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело  Павлуши-то  и  отыскалось.
Прокуратура долго копалась.
     Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть  и  самовозгорание.  На  том
дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков  толку
не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие  наступили,  что
человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При  Сталине  все-таки  порядка
больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может вот
Жириновский  Владимир   Вольфович   выйдет   в   президенты,   как-то   этих
коррупционеров пришерстит.
     Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай  возвращаться.  Разве  в
гости? Буду ждать.
     Твоя старенькая мама.
     Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе. И целую".
     Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула
Таню. В какой-то момент ей  показалось,  что  сама  задыхается.  Несомненно,
Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнула память разговора с  Шеровым.
Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого
анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.
     Появился Фахри. Таня мутно молчала. Словно отвечая ее  размышлениям  по
теме, Наблус проронил:
     - А как я с машиной твоей ковирался, помнишь? Он  не  улыбался.  Взгляд
был твердым, без  намека  на  ностальгические  воспоминания  о  приключениях
прошлых лет.
     Нет. Вопрос - как указательная стрелка "Alarm".
     - Что ты знаешь о его смерти? - спросила Таня.
     - Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.
     - Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?
     - Думаю, что и ты.
     Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?
     - Ладно, сквитаемся, - тяжело выдохнула она.
     - Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.
     Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.
     - Послушай, зануда! Шеров - не Анна Каренина, а я - не тупее  паровоза.
- Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. - Надо будет -
всему свое время.
     - Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? - хитрил Наблус.
     - Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?
     - В нем ты и я - между-между.
     - Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?
     - Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.
     - Некрофилия или терроризм? Наблус расхохотался:
     - Один мертвец много жизни спасает.
     - Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?
     Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.
     - Через его каналы большие еврейские деньги уходят.
     -  А  значит,  остальное  можно  купить  на  месте?  Он   помолчал   и,
обезоруживающе  улыбнувшись,  будто  предлагая  вылазку  в  зону  отдыха  на
Борисовские пруды, заявил:
     - Мы его уберем.  Ты  и  я.  Я  перекрою  чуть-чуть  кислород,  который
поступает на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль
и злобу копить, правда, Рыжая?
     - Ну что ж, я давно твоя должница за  акцию  по  ликвидации  Ларика.  -
Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец:
     - Тогда лады.
     Когда наш рейс в Осло?
     Наблус протянул ей билеты.
     Полыхнуло неожиданно. Из-за крыши вырвался язык пламени, Таня  увидела,