Веркор.
    Плот "Медузы"

   -----------------------------------------------------------------------
   Jean Vercors. Le radeau de la Meduse (1969). Пер. с фр. - Ю.Яхнина.
   В кн. "Веркор. Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот "Медузы".
   М., "Радуга", 1990 (Серия "Мастера современной прозы").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


ВСТУПЛЕНИЕ

   Гибель Эстер Обань на Южной автостраде в 1960 году потрясла  нас  всех,
но не удивила. Лично  я  никогда  не  садился  без  дрожи  в  ее  открытый
"феррари". Само собой, я  старался  ничем  не  выдать  своего  страха,  но
невольно вцеплялся в сиденье, а  она  закатывалась  смехом  (она  была  по
натуре жизнерадостна и смешлива), дружелюбно подтрунивая надо мной. Я  был
уверен, что в один прекрасный день она вот так и погибнет - смеясь.  Люди,
страстно любящие жизнь, слишком  любят  ею  рисковать.  И  однажды  ранним
утром, после того как она всю ночь мчалась  на  бешеной  скорости,  она  в
тумане налетела на грузовик.
   Лицо ее и в смерти сохранило отпечаток  жизнелюбия  и  в  то  же  время
иронии, неизменно прятавшейся  в  уголках  ее  губ.  Открытый  гроб  стоял
посреди кабинета, где Эстер  принимала  своих  больных,  и  казалось,  она
по-прежнему царит в огромной фонотеке, среди дремлющих магнитофонных  лент
с записью исповедей ее пациентов. Я уже тогда подумал: как  с  ними  быть?
Эстер постоянно твердила, что, как только у нее выдастся свободное  время,
она напишет  работу,  в  которой  подытожит  свои  наблюдения  и  основные
клинические выводы. Она умерла, так и  не  приступив  к  этой  работе;  во
всяком случае, в ее бумагах я не нашел никакого намека на этот труд.
   Она  сделала  единственное  распоряжение  (как   знать,   может   быть,
предвидела катастрофу?), назначив меня своим душеприказчиком. Но завещания
не оставила... Однако я не  мог  допустить,  чтобы  погибли  собранные  ею
сокровища. Поэтому первым делом  я  предпринял  трудоемкую  работу  по  их
классификации: на каждой папке с историей болезни значилось имя  больного,
а магнитофонные записи из соображений врачебной этики были  безымянные,  и
порядковые номера тех и других не совпадали. Занятый  своими  собственными
делами, я очень не скоро сумел установить, какой папке соответствует какая
запись. Но зато, найдя наконец ключ к шифру  Эстер,  я  в  дальнейшем  уже
пользовался им без труда. Мое внимание тотчас привлекло  одно  имя  -  имя
известного писателя, внезапная гибель  которого  совсем  недавно  потрясла
литературный мир.
   Эта смерть еще слишком свежа в памяти,  а  писатель  слишком  известен,
чтобы я позволил себе дать пищу любопытству читающей публики,  обнародовав
тайны его личной жизни и при этом раскрыв его подлинное имя. Но, с  другой
стороны, я  не  чувствую  себя  вправе  утаить  мою  находку  от  Истории.
Представьте себе на минуту, что магнитофонная лента сохранила записанные в
тиши кабинета откровенные признания, на какие  способен  вызвать  человека
такой собеседник, как Эстер Обань, подробности  интимной  жизни  Стендаля,
Бальзака, а если говорить о времени более близком,  Пруста  или  Малларме,
сохранила их голос, неповторимую  интонацию,  все  их  колебания,  попытки
самозащиты и внезапные глубинные прозрения, когда человек постигает  вдруг
утаенную до сих пор от всех частицу правды о самом себе. Какой незаменимый
источник ценнейшей информации  для  понимания  произведений  писателя,  их
генезиса! Какая невосполнимая утрата, если эти драгоценные записи погибнут
и никто их не обнародует!  Вот  почему  я  подавил  некоторые  соображения
щепетильности и, решив утаить до поры до времени подлинное имя писателя  и
опустить кое-какие факты, в которых слишком легко угадываются  действующие
лица (по истечении подобающего  срока  я  внесу  необходимые  разъяснения,
которые позволят восстановить все факты и подлинные имена), стал приводить
свою находку в порядок.
   Да, именно в порядок, потому что в этой  длинной,  урывками  записанной
"исповеди" (многие ее места  совершенно  непонятны  без  заметок,  которые
Эстер,  слушая,  набрасывала  на   клочках   бумаги)   не   было   никакой
последовательности  [вдобавок  эти  заметки  очень  трудно  датировать;  к
счастью, на одном листке  указана  дата  рождения  -  1919  г.,  а  дальше
говорится, что писателю около сорока; следовательно, записи были сделаны в
самом конце пятидесятых годов - в 1958-м или  1959-м  (прим.авт.)].  Иными
словами, мне в руки попала самая настоящая головоломка. Тем  более  что  я
забыл упомянуть главное: курс лечения у Эстер проходил не сам писатель,  а
его молодая жена.
   Загадка номер один: зачем так подробно расспрашивать мужа, когда лечишь
жену? Второй загадкой можно, пожалуй, считать последовавшую  вскоре  после
этого трагическую гибель писателя  и  его  жены  (еще  одна  автомобильная
катастрофа - но случайная ли?).
   По-видимому, Эстер не поддерживала с супругами дружеских отношений  (во
всяком случае, мужа она прежде не встречала), однако с женой,  несомненно,
была связана какими-то общими  занятиями.  Я  не  мог  установить,  какими
именно: ни заметки Эстер, ни магнитофонные записи не содержат на этот счет
никаких  намеков.  Но  по  некоторым  оброненным  вскользь  словам   можно
предположить, что они состояли в одном спортивном клубе - играли то  ли  в
гольф, то ли в теннис (а может, занимались другим  видом  спорта).  Однако
все это только предположения.
   В данном случае больная интересует нас лишь  постольку,  поскольку  она
связана со своим мужем, знаменитым писателем. Их общая  гибель  заставляет
задуматься над характером ее болезни (а также над причиной их смерти).
   Итак - головоломка. Должен ли я был опубликовать, не  меняя  в  них  ни
слова, заметки и записи в том беспорядке, в каком я их нашел? Это  было  и
проще,  и  соблазнительней.  Тем  более  что  в  наши  дни  хаотичность  и
бессвязность считаются альфой и омегой таланта,  nec  plus  ultra  [здесь:
высшее достижение (лат.)] искусства. Поскольку в начале  века  кое-кто  из
талантливых писателей писал заумно, заумь стала  подменять  собой  талант.
Кстати, выдумка и вправду талантливая: если ваш король  гол,  сделайте  из
него головоломку, - кто посмеет утверждать, что среди тысячи  разрозненных
фрагментов не спрятаны кружева и драгоценности?
   Подлинная глубина поверяется только ясностью смысла.  Лично  я  страдаю
тяжелой и  неизлечимой  болезнью  -  уважением  к  читателю.  Уж  если  ты
_печатаешься_, стало быть, хочешь, чтобы тебя читали, а значит  -  поняли,
но тогда элементарное  требование  вежливости  -  стараться  не  затемнять
смысл. Темнить без надобности? Оправдать это можно  разве  что  неодолимой
потребностью выдающегося таланта, иначе в лучшем случае это парадокс и при
всех обстоятельствах - наглость. Что  же  мне  было  делать?  Восстановить
связность рассказа - сбивчивого, прерывистого, со всеми  его  повторами  и
неправильностями разговорного языка, - вкрапливая  в  соответствующих  (на
мой  взгляд)  местах  торопливые  наброски  Эстер,  в  которых  так  много
сокращений, шифрованных записей, не говоря  уже  о  неразборчивых  словах;
сократить, дополнить, связать концы с концами? Не означало ли это  сковать
ускользающую истину  искусственными  рамками  и  тем  самым  задушить  ее?
Взвесив все "за" и "против", я все-таки на это решился. По опыту знаю, что
доля  живого  вымысла  иногда  оказывается  более  правдивой,  чем  слепое
следование букве. О результатах судить читателю;  он  -  мой  единственный
судья. Да отпустит он мне мои грехи!



1

   Первая запись Эстер Обань в истории болезни N X... (Марилиза Легран).

   ВТОРНИК. 15 ч. 30 м.  Мадам  Легран.  Вот  тебе  раз  -  это  Марилиза.
Легранов на свете много, я думала, придется иметь дело  с  одной  из  моих
старых пациенток.
   Сначала я решила, что она пришла по поводу предстоящего  матча.  Но  по
выражению лица поняла: дело серьезное. Говорит, что уже несколько  месяцев
страдает нервной депрессией (она ее умело  скрывала).  К  домашнему  врачу
обращаться не хочет. Ко мне питает глубокое доверие (спасибо).  Пришла  не
только как к психоневрологу, но и как к другу.
   По сути дела, несмотря на приятельские отношения, я о ней почти  ничего
не знаю. Возраст: около  тридцати.  Происхождение:  дочь  Теодюля  Кламара
(Протестантский  банк).  Муж  -   Фредерик   Легран,   "проклятый"   поэт,
революционер. Из-за мужа более  или  менее  разошлась  с  родней.  Четверо
детей. Ожидает пятого (пока еще не заметно). О муже  знаю  то,  что  знают
все: его первая книга вызвала перед войной  в  буржуазных  кругах  скандал
настолько шумный, что о ней помнят даже те, кто ее не читал. Тем более что
с годами одиозность поблекла и  выродилась  в  обыкновенный  успех:  книгу
давно издают массовым тиражом, она принадлежит к числу наиболее  ходких  и
приводит в восторг молодежь, жадную до бунтарской, протестующей поэзии.  Я
помню  из  этой  книги  одно-единственное  двустишие   -   мой   молокосос
племянничек декламирует его кстати и некстати:

   Вы мертвы. Молчанье. Лишь вонь мертвечины
   Из-под ваших личин источаете вы...

   Мне как-то пришлось признаться Марилизе, что я не  читала  произведений
ее знаменитого мужа:  "Такая  дурацкая  жизнь,  едва  успеваю  следить  за
литературой по специальности". Она мило улыбнулась:  "Жаль".  И  все.  Мне
нравится ее сдержанность.
   Она начала с извинений: "Если я вам надоем, гоните меня прочь.  Вы  мне
однажды сказали, что вам  осточертели  ваши  "дамочки".  Правда  ведь?"  Я
рассмеялась: "Бывает, что осточертеют, а все равно интересно. К тому же вы
не принадлежите к числу "дамочек". Словом, рассказывайте все как есть".
   Жалобы: тоска, меланхолия, потеря  аппетита,  мигрени,  головокружения,
taedium vitae [отвращение  к  жизни  (лат.)].  "Ужасные"  провалы  памяти.
Классический набор симптомов.
   Недавно прибавился новый - из-за этого она и решила обратиться к врачу.
Ее преследует страх, что со старшим сыном (восьми лет) случится несчастье.
Стоит ей увидеть, как он вскакивает на стул, бегает по  тротуару,  толкает
свой  самокат,  она  обливается   холодным   потом,   у   нее   начинается
сердцебиение, одышка. Наконец, недавно произошло самое страшное: она вошла
в комнату, окно открыто, ребенок лежит на подоконнике, высунувшись наружу,
чтобы поймать кончик болтающейся веревки. Вместо  того  чтобы  ринуться  к
нему, она цепенеет. И думает - нетерпеливо, в  зловещем  ожидании:  сейчас
упадет, сейчас упадет, ну что ж, пусть!
   Само собой, она сбросила с себя оцепенение, кинулась к ребенку, стащила
его с окна и в первый раз в жизни с остервенением  отшлепала.  Мальчик  не
пикнул, только внимательно взглянул на мать, потирая  горящие  ягодицы.  И
лишь когда она побледнела, обмякла и лишилась чувств, закричал и  пустился
бежать, зовя на помощь.
   Картина ясна. Перенесение отрицательных  эмоций,  все  зло  приписывает
себе: "Виновата я одна, я - чудовище". Улыбнувшись, я предложила: "Давайте
поболтаем". Она, как видно, только этого и ждала.
   В  детстве,  юности  -  ничего  примечательного.  Между  тринадцатью  и
шестнадцатью годами обычные трудности переходного  возраста:  ненависть  к
родителям, кризис веры, повышенная обидчивость. В семнадцать  лет  экзамен
на бакалавра (1945), Философский факультет. Бросила  занятия,  вступила  в
Коммунистическую партию, расклеивала воззвания, но (сама, смеясь,  говорит
об этом) с богатой семьей не порывала. В следующем году  вышла  из  партии
(дело Райка) и попала в  объятия  красавицы  поэтессы  из  Венесуэлы  (она
троцкистка или что-то в этом духе). Довольно охотно, с  улыбкой  описывает
милые безумства этой недолгой дружбы. Среди них история с сиамским  котом,
довольно любопытная, но по существу, видимо, не столь важная -  разве  что
для  характеристики  поэтессы,  но  она  не  моя  пациентка  [эта  история
рассказана ниже (прим. авт.)]. Очень скоро - ощущение тупика, как в смысле
чувственном, так и в духовном. В это самое время -  встреча  с  Фредериком
(кстати, познакомила их венесуэлка). Он на десять  лет  старше.  Любовь  с
первого взгляда. Классическая идиллия.  Гражданский  брак.  Три  года  без
детей (по обоюдному согласию),  затем  (во  изменение  условий  договора?)
несколько беременностей подряд.


   Магнитофонная запись:
   - Вы вновь вернулись к более буржуазным взглядам?
   - О нет, нисколько. Со стороны наш образ жизни, пожалуй, может  создать
такое впечатление, но разве суть - во  внешних  приметах?  С  какой  стати
отказываться от житейского комфорта? Мы ведь  боремся  против  подавляющих
личность принудительных структур, иерархии,  культуры.  Но  разрушить  это
общество и систему ценностей суждено не нашему поколению. Быть может,  это
сделают наши дети - для того их и надо рожать.
   - Но вы сказали... Вы ведь больше не коммунистка?
   - Вовсе нет, я только  вышла  из  партии.  Именно  потому,  что  партия
перестала быть революционной.
   - А ваш муж?
   - О, Фреди вообще против какой бы то ни было партийной  принадлежности.
Он  прирожденный  оппозиционер  и  протестант.  Он  заведомо  осуждает   и
отвергает какие бы то ни было системы.
   - Однако он женился, создал семью.
   - По тем же причинам, по которым он переходит улицу там, где  положено,
или уступает в метро  место  женщинам.  После  войны  он  даже  согласился
принять премию  "Фемина",  чтобы  на  целый  год  обеспечить  себе  полную
творческую свободу. Ведь линия фронта проходит не здесь.
   - Какое он произвел на вас впечатление при первой встрече?
   - Человека с обнаженными нервами. Он с первого взгляда меня  растрогал:
слишком короткая мальчишеская стрижка, непокорная прядь  светлых  волос  -
знаете, хохолок, который торчит вверх наперекор всему. Живые, даже слишком
живые глаза, и в них выражение - как бы это  сказать?  -  настороженности,
что ли. Нервный, тонкий, как тростинка, хотя ему было  уже  тридцать  один
год.
   - С той поры он, наверное, изменился - отяжелел.
   - Я бы сказала, стал солиднее - линии затылка, подбородка определились.
По-моему, это ему идет, он выглядит более зрелым и мужественным.
   - А характер?
   - Такой же, как в двадцать лет. Как в пору нашего первого знакомства...
Это кристальная, несгибаемая душа. Зло  заставляет  его  страдать,  но  не
пристает  к  нему.  Мы  все   как-то   приспосабливаемся,   находим   себе
какую-нибудь защитную скорлупу - кто спасается сознательной слепотой,  кто
энтузиазмом, кто несокрушимым презрением, кто какой-нибудь идеологией,  но
каждый так или иначе мастерит себе убежище... Фреди  никогда  к  этому  не
прибегал, у него нет уголка, где он мог бы укрыться; в этом  бронированном
мире он совершенно беззащитен.
   - Я представляла его себе совсем другим.
   - Я знаю, его бунтарство, непримиримость создали ему репутацию человека
сильного, защищенного. Но это вовсе не значит, что  он  избрал  бунтарство
средством  для  достижения  определенной  цели.  Истоки   его   творческой
непримиримости - это его чистота, прозорливость и отказ от каких бы то  ни
было сделок с совестью.
   - По-видимому, он хороший муж.
   - О, лучше не бывает!
   - И, само собой, хранит супружескую верность.
   (Молчание.)
   - Как вам сказать...
   Мгновение она рассматривала свои туфли. Потом подняла голову.  Ответила
на мою улыбку: "Право же...", как бы говоря: "Ведь мы,  женщины,  понимаем
друг друга".
   - Видите ли, в первые годы  мы  не  хотели  иметь  детей.  Фреди  много
путешествовал, я повсюду ездила с ним. Я уверена, что в  эту  пору  в  его
жизни не было никого, кроме меня. Но потом, тоже по обоюдному согласию,  я
родила подряд четырех сыновей - и все это за восемь лет. Понимаете сами, я
была то беременна, то кормила, и вообще с утра  до  вечера  вокруг  стайка
ребятишек...  Я  всегда  чувствовала  себя  усталой,  ну,  словом...  Нет,
конечно, я не толкала его на это, но... Ну, в общем - скажем так, - охотно
закрывала глаза.
   - Но ничего серьезного не было?
   - Ничего. И к тому же он мне все рассказывал. Деликатно,  стыдливо,  но
абсолютно все. И это были такие пустяки...
   - Ну а вы? Вы тоже были ему верны? Вам не в чем себя упрекнуть?
   - Конечно, нет! Неужели вы могли подумать...
   И, однако, она залилась краской.
   - Разве что... может быть... если это можно назвать...
   - ...небольшой роман?
   - О нет!  (Усмехнулась.)  Понимаете,  у  Фреда  есть  двоюродный  брат,
немного старше его, они не видятся со времен  Освобождения.  Реми  Провен.
Внук  бывшего  министра  -  если  не  ошибаюсь,  дед  был   перед   войной
военно-морским министром.
   - Помню, помню. И что же этот Реми?
   - Так вот, я встречаюсь с ним, и встречи наши совершенно безгрешны,  но
все-таки они тайные, понимаете?..
   - Братья в ссоре?
   - Да.
   - Какие-нибудь семейные причины?
   - Отчасти да. Но еще и личные.
   - И все-таки вы капельку влюблены?
   - Ничуть. Поверьте мне. Я люблю разговаривать с  ним.  Мне  это  просто
необходимо. Фред такой  непримиримый,  такой  импульсивный  -  иногда  мне
просто трудно выдержать. А Реми -  полная  ему  противоположность:  он  до
крайности уравновешен, понимаете, даже чересчур. Но я прямо-таки  упиваюсь
этим избытком равновесия. Вдыхаю его  всеми  порами  -  это  помогает  мне
держаться.  Стоит  мне  увидеться  с  ним,  и  я  чувствую  себя  лучше  -
успокоенной, отдохнувшей.
   - Успокоенной, но чуть-чуть виноватой?
   - Уверяю вас, нет.
   - И все-таки - вы ведь обманываете мужа?
   Она похлопала глазами, покосилась на меня, мило передернула плечиками.
   - Ну, если вы так считаете...
   - Я ничего не считаю, боже сохрани!
   - Я хочу сказать... Поскольку я предоставляю ему право... он  со  своей
стороны тоже должен мне позволить... Нет, положа руку на  сердце,  никаких
угрызений я не испытываю.
   - Но ему было бы неприятно, если бы он узнал,  что  вы  встречаетесь  с
человеком, с которым он в плохих отношениях?
   (Молчание.)
   - Представьте себе, не думаю. Я уверена, что Фреди страдает из-за этого
разрыва. Они росли вместе как родные  братья.  Их  связывают  воспоминания
детства, юности! Иногда мне кажется, что, если бы он узнал...  если  бы  я
ему сказала: "Я видела твоего двоюродного брата", он бы даже обрадовался.
   - Может быть, вы могли бы их примирить?
   - Нет, теперь уже поздно.
   Ответила без раздумий, холодно, с непоколебимой уверенностью.
   - Они оба воспротивятся сближению. Не знаю, что между  ними  произошло.
Когда я случайно познакомилась  с  Реми  у  наших  общих  друзей,  они  не
встречались уже много лет. Реми не хочет говорить на эту тему,  он  качает
головой и улыбается грустно, но твердо. Фред делает вид, что у него вообще
нет никакого кузена. Единственное, что я знаю, вернее, о чем  догадываюсь,
- что Фреди чем-то глубоко оскорблен.
   - Хорошо. Ну а ко мне?
   - Простите, не поняла?
   - Ко мне вы тоже пришли тайком? Пришли  посоветоваться,  не  сказавшись
ему?
   - Что вы! Наоборот: это он убедил меня обратиться к вам. Он  же  видит,
что я несчастна. Ведь я иногда дохожу до мыслей о самоубийстве.
   - Ничего, мы все уладим.
   Она ушла приободренная. Но это ненадолго. Пока - подведем итоги.
   Брак  по  любви,  укрепленный  взаимопониманием:   гневным   неприятием
современного миропорядка. У нее это  неприятие  умеряется  атавистическими
чувствами, унаследованными  от  многих  поколений  богатой  протестантской
буржуазии. У него, по ее словам, выражено столь необузданно, что она порой
теряет душевное равновесие. Потом - знакомство с  Реми,  который  на  меня
производит впечатление этакого тюфяка. Тем не менее она встречается с  ним
тайком и поэтому чувствует себя виноватой больше, чем хочет признаться мне
и даже самой себе. В то же время нянчится со своим знаменитым  мужем,  как
мать с капризным  дитятей,  но  жаж