удовлетворения,  так  как  попробовать
опарышей по-прежнему не решалась. И ведь понимала, что мошенничала, зак-
рывая от мух объедки в продуктовом шкафу. Не случится ли  так,  что  это
может отразиться на детях?
   Завтра она попробует.
 
 
   VI
 
   107 апруста
 
   "Я так беспокоюсь", - подумала Клементина, облокотившись на  подокон-
ник.
   Сад румянился на солнце.
   "Я даже не знаю, где Ноэль, Жоэль и Ситроэн. В эту минуту  они  могут
упасть в колодец, попробовать ядовитых фруктов, заразиться туберкулезом,
подцепив палочку Коха, потерять сознание,  надышавшись  аромата  пахучих
цветов, упасть с дерева, упасть на бегу и сломать ногу, утонуть, играя в
воде, оступиться и свернуть  себе  шею,  спускаясь  с  обрыва,  заболеть
столбняком, поцарапавшись о ржавую проволоку; какой-нибудь ребенок,  за-
бавляясь на дороге с арбалетом, может попасть им в глаз стрелой, их  мо-
жет укусить скорпион, привезенный дедушкой какого-нибудь другого ребенка
- знаменитым исследователем, недавно вернувшимся из  страны  скорпионов;
они могут зайти в глубь сада и перевернуть какой-нибудь валун, под валу-
ном будет лежать маленькая желтая личинка, которая  моментально  превра-
тится в насекомое, которое полетит в деревню, проберется в хлев к  злому
быку, укусит его в рыло; бык выскочит из хлева и начнет все  крушить  на
своем пути, вот он как бешеный несется по направлению к дому и оставляет
на виражах клочки черной шерсти, цепляющейся за кусты  барбариса;  прямо
перед домом он врежется в тяжелую телегу с запряженной в нее старой  по-
луслепой кобылой. От удара  телега  разваливается  и  какая-то  железяка
взлетает высоко вверх; может быть, это шуруп, винт, болт, гвоздь,  скоба
оглобли, крюк упряжки, заклепка колес, прикаретненных, затем разбитых  и
снова притачанных посредством вручную выструганного колышка из ясеня,  и
вот эта железяка со свистом взмывает в голубое небо. Пролетает над садо-
вой оградой, о Господи, и падает, падает, а при падении  задевает  како-
го-нибудь летающего муравья и отрывает ему крыло, и потерявший  равнове-
сие и управление муравей-калека мечется над деревьями, резко пикирует  в
район лужайки, о Господи, а там Жоэль, Ноэль и Ситроэн, муравей свалива-
ется на щеку Ситроэна и, почуя следы варенья, кусает мальчика..."
   - Ситроэн! Ты где?
   Клементина выбежала из комнаты и бросилась вниз по лестнице,  не  пе-
реставая истошно кричать. В прихожей она налетела на служанку.
   - Где они? Где мои дети?
   - Да спят они, - удивленно ответила та. - Они всегда спят после  обе-
да.
   "Да, на этот раз все обошлось, но могло и  не  обойтись".  Она  снова
поднялась в свою комнату. Ее сердце учащенно билось. "Все-таки как опас-
но оставлять их одних в саду. И уж в любом случае нужно запретить им пе-
реворачивать камни. Неизвестно, что можно  найти  под  камнем.  Ядовитые
мокрицы, пауки, чей яд смертелен, тараканы - носители тропических болез-
ней, против которых нет никаких медицинских средств, отравленные иголки,
спрятанные врачом-убийцей, скрывающимся в  деревне  после  смерти  своих
одиннадцати пациентов, которых он заставил переписать завещание  в  свою
пользу - на редкость подлый подлог, обнаруженный молодым практикантом на
дежурстве, странным типом с рыжей бородой. Кстати, о странности и  рыже-
бородости, - подумалось ей, - что сталось с Жакмором? Я его почти не ви-
жу. Так даже лучше. Под предлогом того, что он и психиатр и  психоанали-
тик одновременно, Жакмор еще, чего доброго, вздумает вмешиваться в  вос-
питание Жоэля, Ноэля и Ситроэна. А по какому праву, собственно  говоря?!
Дети принадлежат матери. Поскольку матерям так трудно рожать, дети  при-
надлежат только им. А вовсе не отцам. Матери  их  любят,  следовательно,
дети должны делать то, что матери им говорят. Матерям лучше  знать,  что
нужно детям, что для них хорошо, а поэтому они останутся детьми как мож-
но дольше... Ноги китаянок. Китаянок обувают в специальные башмаки.  Мо-
жет быть, заматывают  ступни  жгутами.  Или  сжимают  в  тисках.  Или  в
стальных колодках. Так или иначе что-то выдумывают, лишь бы ступни оста-
вались маленькими. Вот если бы с целым ребенком проделать то  же  самое.
Помешать ему расти. Это самый лучший  возраст.  Никаких  забот.  Никаких
потребностей. Никаких порочных желаний. А потом они  вырастут.  И  будут
расширять свои владения. Они захотят идти все дальше и дальше. Прибавит-
ся столько хлопот. Как только они выйдут из сада, появится тысяча допол-
нительных опасностей. Что я говорю? Десятки тысяч! Я совсем не преувели-
чиваю. Нельзя допустить, чтобы они выходили из сада. Помешать любой  це-
ной. Даже в саду они подвержены бесчисленным  опасностям.  Вдруг  подует
ветер, сломает ветку, и она их прибьет. Хлынет ливень,  а  они  вспотеют
после игры в лошадь или в поезд, или в жандарма и  вора,  или  в  другую
распространенную игру, так вот, хлынет ливень, и они подхватят  воспале-
ние легких, или плеврит, или простуду, или ревматизм,  или  полиомиелит,
или тиф, или скарлатину, или краснуху, или ветряную оспу, или эту  новую
болезнь, названия которой еще никто не знает.  А  если  начнется  гроза?
Ударит молния. Грозовые разряды. Не знаю, может произойти даже то, о чем
недавно говорили, - этот феномен  ионизации,  достаточно  гадкое  слово,
чтобы обозначать что-то страшное, наверное, что-то  вроде  истощения.  А
сколько всего еще может случиться! Если они выйдут из  сада,  будет  еще
хуже. Лучше об этом пока не думать. Да и сад сам по себе на выдумки  хи-
тер. А когда они вырастут, ой! Ой! Ой! Да, вот в чем ужас; они  вырастут
и выйдут из сада. Сколько еще опасностей  следует  предвидеть.  Конечно,
мать должна предвидеть все. Ну да ладно, оставим это. Я  поразмышляю  об
этом позднее; главное - не забыть: рост и выход. А пока  ограничусь  са-
дом. Даже здесь количество бед неизмеримо. Да! Хотя бы гравий на аллеях.
Сколько раз я говорила, что глупо позволять детям играть с гравием. Если
они проглотят щебенку? Это сразу невозможно установить. А через три  дня
- аппендицит. Необходима срочная операция. Кто ее сделает? Жакмор? Он не
доктор. А в деревне только ветеринар. Значит, они вот так и умрут. Наст-
радавшись при этом. Горячка. Крики. Нет, не  крики,  а  стоны,  это  еще
ужаснее. И льда, конечно, нет. Невозможно найти лед, чтобы  положить  им
на живот. Температура поднимается, поднимается. Ртуть переходит  послед-
нюю отметку. Градусник взрывается. И осколок стекла попадает в глаз Жоэ-
лю, который смотрит на страдающего Ситроэна. У Жоэля течет кровь. Он те-
ряет глаз. И никто ему не поможет. Все заняты Ситроэном, чьи стоны  ста-
новятся все тише и тише. Пользуясь всеобщей  неразберихой,  Ноэль  прос-
кальзывает в кухню. На печи чан с кипящей водой. Он голоден. Его, конеч-
но же, забыли покормить, ведь братья больны, о нем никто не вспомнил. Он
залезает на стул перед печью, чтобы достать банку с вареньем. Но служан-
ка задвинула ее дальше, чем обычно, пыль так и ест глаза. А вытирай  она
как следует пыль, этого бы никогда не произошло. Значит, он наклоняется.
Поскальзывается. Падает в чан. Он успевает крикнуть лишь один раз  перед
тем, как свариться заживо; уже мертвый, он все еще продолжает по инерции
шевелиться, как рак, которого бросают живым в кипящую воду. Он  краснеет
как рак. Он мертв. Ноэль!" Клементина бросилась к двери. Позвала служан-
ку.
   - Да, мадам.
   - Я вам запрещаю готовить раков на обед.
   - Но я их и не готовлю. У нас на обед ростбиф и картофель.
   - Все равно, я вам запрещаю.
   - Хорошо, мадам.
   - И вообще, никогда не готовьте раков. Ни омаров. Ни крабов. Ни  лан-
густов.
   - Хорошо, мадам.
   Она вернулась в комнату. "А не лучше ли все варить, пока они спят,  и
все есть холодным? Чтобы не зажигать огонь, когда они бодрствуют. И, ра-
зумеется, обязательно запирать спички на ключ. Это уже делается. Кипяче-
ную воду, которую они пьют, надо будет кипятить вечером, после того  как
они заснут. Какое счастье, что я вспомнила о кипяченой воде. Микробы по-
гибают в хорошо прокипяченной воде. Да, но как быть  с  грязью,  которой
они набивают свои рты, гуляя в саду? Ох уж этот сад!  Нужно  постараться
как можно реже выпускать их в сад. Чистая, ежедневно вылизанная комната,
вне всякого сомнения, лучше какого-то сада. Конечно, они  могут  просту-
диться, шлепая по холодному кафелю. Но ведь они могут простудиться  и  в
саду! Там столько сквозняков. И мокрая трава. Чистая комната. Ну, конеч-
но же! Опасность кафельной плитки все равно остается. Они порежутся. Они
распорют себе артерии на запястье и, сознавая  свою  вину,  побоятся  об
этом рассказать; кровь течет, течет, а Ситроэн все  бледнеет,  бледнеет.
Жоэль и Ноэль плачут, а Ситроэн истекает кровью. Дверь заперта на  ключ,
так как служанка пошла за покупками, Ноэль пугается при виде  крови,  он
хочет вылезти через окно, чтобы позвать на помощь, и вот  он  забирается
Жоэлю на плечи, неудачно цепляется, падает и тоже распарывает себе арте-
рию, но уже сонную, на шее; он умирает  в  считанные  секунды,  его  ма-
ленькое личико - белее простыни. Нет, ни в коем случае, нет,  только  не
запирать дверь..."
   Она вылетела из комнаты и, ничего не соображая, ворвалась в  детскую.
Солнце просачивалось в помещение сквозь щели штор, окрашивая стены в ро-
зовый свет; слышалось только ровное дыхание трех малышей. Ноэль  пошеве-
лился и заворчал. Ситроэн и Жоэль, разжав кулачки,  так  безвольно,  так
беззащитно улыбались во сне. Сердце Клементины билось учащенно. Она выш-
ла из комнаты и направилась к себе. На этот раз дверь в детскую она  ос-
тавила открытой.
   "Я - хорошая мать. Я думаю обо всем, что может с  ними  произойти.  Я
думаю заранее обо всех опасностях, которым они подвергаются. Я уж не го-
ворю о том, что может с ними случиться, когда они чуть-чуть повзрослеют.
Или когда они выйдут за ограду сада. Нет, это я оставлю на потом. Я ведь
решила, что буду думать об этом, когда придет время. Время еще  есть.  У
меня еще есть время. Достаточно только представить себе  все  несчастные
случаи, которые подстерегают их уже сейчас. Я люблю их, поскольку  думаю
о самом худшем, что может с ними произойти. Для того чтобы  это  предви-
деть. Чтобы это предупредить. Эти кровавые образы меня совсем не  забав-
ляют. Они мне навязываются. Это доказывает, что я дорожу своими  крошка-
ми. Я несу за них ответственность. Они зависят от меня. Это мои дети.  Я
должна сделать все, что в моих силах, для того чтобы уберечь их от  бес-
численный бедствий, которые их поджидают. Этих  ангелочков.  Неспособных
защищаться, понимать, что хорошо, а что плохо. Я люблю их. И думаю я обо
всем этом ради их блага. Мне это не  доставляет  никакого  удовольствия.
Меня бросает в дрожь при мысли о том, что они могут съесть ядовитые яго-
ды, сесть на мокрую траву прямо под веткой, которая -  того  и  гляди  -
свалится им на голову, провалиться в колодец, упасть с  обрыва,  прогло-
тить булыжник, уколоться шипами; их могут искусать муравьи, ужалить пче-
лы, загрызть жуки, заклевать птицы; они захотят понюхать цветы, они  бу-
дут глубоко вдыхать цветочный аромат, лепесток застрянет у них в ноздре,
нос окажется забитым, лепесток попадет в мозг, и они  умрут,  еще  такие
маленькие, они упадут в колодец, они утонут, ветка упадет им на  голову,
расколотая плитка, кровь, кровь..."
   Клементина уже не могла себя сдержать. Она бесшумно встала  и  краду-
чись подошла к детской. Села на стул. Отсюда она видела всех троих.  Они
спали и не видели снов. Клементина стала постепенно погружаться в дремо-
ту, дремучую, судорожную, беспокойную. Временами она вздрагивала во сне,
словно сторожевая собака, которой грезится стадо в единой упряжке.
 
 
   VII
 
   135 апруста
 
   "Уф, - выдохнул Жакмор, дойдя до деревни, - в тысячный раз я  прихожу
в это чертово селенье, и дорога меня уже ничем не может удивить. С  дру-
гой стороны, она не мешает мне удивляться  чему-нибудь  другому.  Ну  да
ладно, ведь не каждый день выдается такое развлечение, как сегодня".
   Повсюду были расклеены белые афиши с фиолетовыми буквами,  размножен-
ные не иначе как на ротаторе. СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ РОСКОШНОЕ ЗРЕЛИЩЕ... и  т.
д. и т. п. Спектакль должен был проходить в сарае за домом кюре. Судя по
всему, он сам этот спектакль и организовал.
   На красном ручье Слявой и не пахло. Наверное, он заплыл очень далеко,
аж за излучину. Из серых домов выходили празднично - то есть как на  по-
хороны - одетые люди. Оставленные дома подмастерья получали с самого ут-
ра двойную, праздничную, порцию пинков - чтобы завидки не брали  -  и  с
удовольствием проводили весь остаток воскресенья одни.
   Теперь Жакмор знал здесь все закоулки, переулки и напрямички. Он  пе-
ресек большую площадь, где регулярно устраивались ярмарки стариков, про-
шел вдоль школы; несколько минут спустя он уже огибал  здание  церкви  и
подходил к кассе, которой заведовал мальчонка - один из служек церковно-
го хора. Жакмор купил билет - место выбрал дорогое, чтобы лучше  видеть,
- и вошел в сарай. Некоторые уже сидели внутри, остальные толпились сна-
ружи. В дверях второй служка оторвал половину билета или, точнее, разор-
вал целый билет на две половины, из которых одну вернул.  Третий  служка
рассаживал зрителей; он как раз заканчивал обслуживать  семью,  вошедшую
перед Жакмором, психиатру пришлось немного подождать. Хористы были одеты
в парадные костюмы - красные юбки, ермолки и обтрепанные кружева.  Служ-
ка-распорядитель забрал у Жакмора билет и провел в партер. Для спектакля
кюре собрал все имеющиеся в церкви стулья; их было столько, что на  пос-
ледних рядах они сбивались в кучу, громоздились один на другой, так  что
для зрителей места уже не оставалось. Но это  позволяло  продать  больше
билетов.
   Жакмор уселся и скрепя сердце отвесил служке, задержавшемуся в надеж-
де получить чаевые, хорошую затрещину; ребенок,  не  дожидаясь  дополни-
тельных тумаков, сразу же убежал. Вполне естественно, что Жакмор не  мог
выступать против местных обычаев, несмотря на отвращение, которое он ис-
пытывал к подобным методам. Он стал следить за приготовлениями  к  спек-
таклю, но чувство неловкости его так и не покидало.
   Посреди сарая с четырьмя стульями по краям возвышался идеально  натя-
нутый ринг: четыре лепных столба поддерживались толстыми  металлическими
тросами и соединялись красным бархатным канатом. Расположенные по диаго-
нали рельефы на первых двух столбах хрестоматийно  иллюстрировали  жизнь
Христа: Иисус, почесывающий себе пятки на обочине дороги, Иисус, выдува-
ющий литр красненького, Иисус на рыбалке, короче  -  классический  набор
картинок в прицерковных лавках. Что касается двух  других  столбов,  они
отличались большей оригинальностью. Левый,  ближний  к  Жакмору,  сильно
смахивал на толстый трезубец с ощетинившимися зубьями,  весь  украшенный
рельефами на адскую тематику, среди которых  фигурировали  сюжеты  чисто
(или грязно) провокационного содержания, способные ввести в краску доми-
никанского монаха. Или целую колонну доминиканских монахов. Или даже ди-
визион с командиром-настоятелем во главе. Последний столб,  крестообраз-
ной формы и менее вызывающий, демонстрировал прихожанам жанровую сценку,
в которой голый, со спины, кюре ищет закатившуюся под кровать пуговицу.
   Люди продолжали прибывать; шум передвигаемых стульев,  ругань  зрите-
лей, решивших сэкономить и потому оставшихся без места,  жалобные  крики
маленьких служек, стоны стариков, которых купили на ярмарке  и  пригнали
сюда, чтобы вволю пощипать во время антракта, наконец, густой запах, ис-
ходивший от ног собравшихся, - все это  составляло  привычную  атмосферу
воскресного спектакля. Внезапно раздалось зычное отхаркивание, напомина-
ющее звук, воспроизводимый заезженной пластинкой, и громоподобный  голос
вырвался из подвешенного к потолочной балке - как раз над рингом - гром-
коговорителя. Через несколько секунд Жакмор узнал голос  кюре;  несмотря
на плохое качество звука, речь оратора  воспринималась  более  или  мене
связно.
   - Плохо дело! - гаркнул кюре вместо вступления.
   - Ха! Ха! Ха! - отозвалась толпа, радуясь начавшемуся действию.
   - Некоторые из вас, ведомые чувством омерзительной скаредности и низ-
кой мелочности, осмелились глумиться над учением Священного Писания. Они
купили дешевые билеты. И они будут стоять!  Предложенный  вам  спектакль
есть действо Богоизбранного Великолепия, а что такое Бог,  как  не  само
совершенство Роскоши, и тот, кто при этом отказывается воздавать  ему  с
роскошью, то бишь раскошеливаться, будет отправлен в ад к нехорошим соз-
даниям и подвергнут вечному поджариванию на медленном  огне,  над  хилым
костерком из Древесного угля, торфа, а то и просто сена.
   - Верните деньги! Верните деньги! - закричали те, кто не смог сесть.
   - Денег вам не вернут. Садитесь где хотите. Богу на это  начхать.  На
ваши стулья мы поставили другие стулья, чтобы вы поняли,  что  за  такую
цену на этих местах только стульям и сидеть, да и то вверх ножками. Кри-
чите, возмущайтесь. Бог - это роскошь и красота; могли бы купить  билеты
и подороже. Желающие могут доплатить, но они все равно останутся на сво-
их местах. Раскаяние не гарантирует прощение.
   Публика начинала недоумевать: кюре явно перебарщивал. Услышав громкий
треск, Жакмор обернулся. В ряду дешевых мест он увидел кузнеца,  который
держал в каждой руке по стулу и сшибал их один об другой. При  очередном
ударе стулья разлетелись в щепки. Кузнец метнул обломки в сторону  натя-
нутого занавеса, служащего кулисами. Это стало общим сигналом. Все  вла-
дельцы плохих мест схватили мешающие им стулья и принялись  их  крушить.
Зрители, не  обладающие  достаточной  разрушительной  силой,  передавали
стулья кузнецу. Грохот стоял неимоверный, пролетающие со свистом обломки
падали на сцену; щель  между  двумя  частями  занавеса  становилась  все
больше и больше. Удачно запущенный стул сорвал карниз. Из  громкоговори-
теля донесся рев кюре:
   - Вы не имеете права! Бог роскоши презирает ваши жалкие обычаи,  ваши
грязные носки, ваши загаженные пожелтевшие трусы, ваши  почерневшие  во-
ротнички и годами не чищенные зубы. Бог не допускает в рай  жидкопостные
подливки, неприправленную одинокую  петушатину,  худосочную  изможденную
конину; Бог - это огромный лебедь чистого серебра, Бог -  это  сапфирное
око в искрящейся треугольной оправе, бриллиантовая зеница на дне золото-
го ночного горшка. Бог - это сладострастие алмазов, таинственность  пла-
тины, стотысячье перстней куртизанок Малампии,  Бог  -  это  немеркнущая
свеча в руках у мягко стелющего епископа. Бог живет в драгоценных метал-
лах, в жемчужных каплях кипящей ртути, в  прозрачных  кристаллах  эфира.
Бог смотрит на вас, бузотеров, и ему становится стыдно...
   При запрещенном слове толпа, вне зависимости от занимаемых мест,  не-
годующе загудела:
   - Довольно, кюре! Спектакль давай!
   Стулья сыпались градом.
   - Ему за вас стыдно! Грубые, грязные, бесцветные, вы - половая тряпка
мироздания, брюквина небесного огорода, сорняк божественного сада, вы...
ой! ой!
   Метко запущенный стул полностью сорвал занавес,  и  зрители  увидели,
как кюре в одних трусах приплясывает около микрофона и потирает себе ма-
кушку.
   - Кюре, спектакль! - скандировала толпа.
   - Ладно! Ой! Ладно! - ответил кюре. - Начинаем!
   Шум стих. Все расселись по местам, на сцене служки засуетились вокруг
кюре. Один из детей протянул кюре круглый коричневый предмет, в  который
тот засунул одну руку. Та же операция с другой рукой. Затем  кюре  обла-
чился в роскошный халат ярко-желтого цвета и, прихрамывая, выпрыгнул  на
ринг. Он прихватил с собой микрофон и прицепил его над своей  головой  к
предусмотренному для этого шнуру.
   - Сегодня, - объявил он без околичностей, - на ваших глазах я  прове-
ду, решительно и беспощадно, бой в десять раундов, по три минуты каждый,
с дьяволом!
   Толпа недоверчиво загудела.