когда не бранила без толку, а главное, ей и вправду было интересно и важно все, что творилось в Анином мире.
     Так чего же она не углядела? Или - воспитывай не воспитывай, а толку все равно не будет? С тех пор как было обнаружено тайное общество, Сашу чуть не каждый день вызывали на какое-нибудь собрание в школе: то на классное собрание, то на собрание школьного родительского комитета, то на заседание педсовета. Чего только она не услышала на этих собраниях! Она услышала, что Мустафа, насаждая ложную таинственность, хотел подменить пионерскую организацию. Что недурно бы заинтересоваться, не стоит ли кто-нибудь из взрослых за его спиной? Из нашей школы членом этого общества была только одна шестиклассница Москвина Аня, но, товарищи, нам всем следует задуматься!
     Давно известно, в жизни темные полосы идут подряд. Одно хорошо: Леша вернулся. А все остальное заскрипело, как несмазанная телега. У Мити тоже худо. На работе. Это, пожалуй, еще серьезнее, чем Анины тайны. А впрочем, кто его знает, что серьезно, а что несерьезно.
     Недавно Савицкий позвал Митю к себе и сказал:
     - Вы знаете, как я отношусь к вам, Поливанов. Скажите, это верно, будто вы в одном частном разговоре заявили, что в нашей газете нельзя критиковать никого чином выше управдома?
     Митя сказал;
     - Я этого не говорил, но с удовольствием присоединяюсь. В нашей газете ни на кого, кроме управдома и дворника, руку поднять нельзя.
     - Поливанов, вы не можете попридержать язык?
     - Могу.
     - Вот, пожалуйста. А уж если очень приспичит, приходите сюда и выкладывайте мне.
     - Хорошо. Очень, конечно, хотелось бы знать, какая сволочь...
     - Оставим это. И вот что я хотел вам сказать. Время трудное, Поливанов. Переходите-ка на внештатную. Будем платить вам рублей четыреста, ну, шестьсот, остальное доработаете гонорарами. А из штата уходите.
     - Почему?
     - Время трудное, Дмитрий Александрович... Сложное время... А у вас за плечами плен. Я советую вам, как друг, как человек, который...
     А сейчас Митя в Свердловске. Зачем? Он ей так нужен сейчас. Ей плохо нынче. Аня? Нет, не только Аня, что-то еще... Это случилось вдруг, не тревога, тень тревоги, странное ощущение, словно что-то ускользает. Он звонил прошлой ночью, и, ложась в постель, Саша все еще слышала - даже не слова, а звук его голоса: счастливый, уверенный. Так что же ее мучает? Аня... Да, Аня и что-то еще...
     - Вы домой? - слышит она голос Королева.
     - Нет, сегодня я в концерте.
     - Как всегда - одни?
     - В консерватории я всегда одна.
     - Ну идите. И омойтесь, а завтра приходите веселая. Ладно?
     А вот и Прохорова пришла заступить в ночную смену. Саша сдает ей дежурство, подробно рассказывает обо всех назначениях: камфару Петрушевич, пантопон Федотовой... И под конец, помедлив, говорит раздельно:
     - А если вы повторите старику Гинзбургу свои подлые слова...
     - На что вы намекаете?
     - Если вы повторите свои подлые слова - вы будете иметь дело со мной.
     - Не угрожайте, пожалуйста! Тоже нашлись - угрожают. Если вам охота слушать сплетни...
     - Сплетни не сплетни, а только запомните: будет плохо. В министерстве есть человек, который поверит мне, мне, а не вам. Понимаете?
     Судя по тому, что Прохорова не кричит в ответ, а говорит тихо, почти шепотом, она поверила, что у Саши и впрямь есть в министерстве рука. Вот и ладно. Раз поверила, значит, поостережется. А теперь скорее в метро! Вот и Охотный, вместе с толпой - на площадь. Снег падает пушистыми крупными хлопьями. Саша идет к Манежу, сворачивает на улицу Герцена, и уже у клуба МГУ какой-то ошалелый юнец спрашивает:
     - Нет лишнего билетика?
     Начало концерта задерживается. Пять минут, десять. И вот наконец выходит пианист. Он кланяется. У него круглое, полудетское лицо, нос в веснушках. Он широкоплеч, приземист, и волосы - рыжие. Люди хлопают, и он садится на стул, привычно откинув фалды фрака.
     И вот - началось... Рыжий пианист закусил губу, ударяет по клавишам. Он словно вступил в единоборство с роялем. Рыжие вихры его растрепались, круглое, в веснушках лицо больше не кажется юным. Оно трагическое. И ему не стыдно, что лицо его раскрыто, распахнуто настежь и все можно по нему прочесть. Он будто забыл, что есть зал, полный народу, что он не один. Лицо его перекошено, оно некрасиво и странно. И, наедине с этим человеком, прикрыв ладонью глаза, Саша слушает музыку.
     Что со мной? - думает она. Почему мне так тревожно? Почему мне одиноко? Аня? Митя? Прохорова?
     И вот она снова на улице. Домой. Она идет быстро. А вдруг вернулся Митя? Это бывает, что он приезжает неожиданно. Тогда он будит детей даже глубокой ночью. И это - славная ночь, с веселым чаем, с долгими разговорами. А когда дети уснут, они останутся вдвоем...
     Но Мити сегодня нет. Саша идет опустив голову. Откуда это чувство одиночества? Его дальний, неясный звук? От музыки? Нет. Что же это? Саша ускоряет шаг, идет все быстрее, быстрее.
     В столовой темно, Анисья Матвеевна уже спит. Под дверью в Сашину комнату полоска света. Она входит к себе и видит всех троих на диване: Лешу, Катю и Анюту. Мити нет.
     - А кто будет спать? - спрашивает Саша. - Леша, почему они не легли?
     - Мы заговорились, не сердись. Это я виноват. Я им рассказывал, как мы с тобой были маленькие. Кроме того, у Катерины есть важное сообщение.
     - Мама, у нас завтра родительское собрание. Сначала для всех сразу прочитают доклад про воспитание, а потом родители разойдутся по классам и учителя устроят классное собрание. Велели приходить ровно в семь.
     - Нет, - сказала Саша, - я не пойду. Я слово "воспитание" больше слышать не хочу.
     - Из-за меня? - печально спросила Анюта.
     - Мама, вот повестка, ты видишь, тут сказано: "Явка обязательна", ты видишь? Ты пойдешь, ладно?
     - Нет. По крайней мере на три месяца мне противопоказаны слова: "собрание, заседание, воспитание". От таких слов меня просто кидает в дрожь.
     - Ладно, - сказал Леша, - не горюй, Катерина, я пойду и послушаю эти слова.
     На общешкольное родительское собрание Леша опоздал, его задержали в академии. Он пришел сразу на классное. Поднялся на третий этаж, отыскал табличку "второй класс "В" и открыл дверь. В комнате сидели взрослые, собрание, видимо, уже началось.
     - Извините, - сказал Леша, быстро прошел в конец класса и с трудом сел за маленькую низкую парту.
     У стола стояла молодая девушка в черном свитере со светлыми, коротко стриженными волосами.

***

     - Так вот о Вале Стрелковой, - сказала она. - У нас не любят Таню Веселкину, берегут. А Валя улучит минуту, когда никого поблизости нет, и дразнит ее.
     - Как дразнит? - деловито сказал пожилой человек в коричневом поношенном костюме и рубашке без галстука.
     - Ну как... - сказала учительница и запнулась.
     - Как, как! Горбуньей и дразнит! - сказала женщина, сидевшая неподалеку от Леши.
     - Учтем, - сказал человек в коричневом костюме, - учтем и поучим.
     - Как вы будете ее учить, Владимир Петрович? - спросила учительница.
     - Выдерем, - деловито ответил Владимир Петрович.
     - Тогда вы больше ничего от меня про Валю не услышите. Что бы она ни сделала, я вам не скажу.
     - Но неужели же за такое по головке гладить? - спросила молодая женщина с яркой белой прядью в черных волосах. - Ведь это такая жестокость - дразнить ребенка, который... И если сейчас не принять меры, я даже не знаю, что из этой самой Вали вырастет.
     - И вы думаете, если Валю высечь, она поймет, что дразнить Таню нельзя?
     - Уж не знаю, что она там поймет, - сказал Владимир Петрович, - а дразниться перестанет. Ее отец был такой же. Я его порол - и вырос человеком. Конечно, девчонок так пороть не станешь, они поделикатнее. Но если она позволяет себе дразниться, я на эту деликатность не посмотрю и выпорю за милую душу.
     - Простите, - сказал лохматый мужчина в очках. - Я спешу, мне на поезд. Я хотел бы, Татьяна Сергеевна, спросить про свою дочку.
     - А вы кто?
     - Я папа Оли Кузнецовой. У нас обычно жена ходила на собрания, но на этот раз пришел я, поскольку она себя плохо чувствует, а Ольга говорила, что явка обязательна и, если никто из нас не явится, придет конец света.
     Татьяна Сергеевна засмеялась и стала объяснять, что Оля - прекрасная девочка.
     Сейчас она спросит: "А вы кто?" - подумал Леша. "Я - дядя Кати Поливановой", - скажет он. Нет, это звучит глуповато. Если человек говорит о себе - "я брат, я муж, сын, отец" - это звучит, но "я - дядя" - это смешно. Он приготовился сказать: "Катя Поливанова - моя племянница", но Татьяна Сергеевна ни о чем его не спросила.
     Леша терпеливо слушал о том, что Тоня Копорулина очень хорошая и способная девочка, что у Нины Волковой хромает устный счет, а Лена Исакова, конечно, умница, но у нее самые грязные тетради во всем классе. Что-то есть не правильное в таких собраниях, - думал Леша. Некоторые папы, мамы, дедушки и бабушки сидели спокойно и даже горделиво или же, наоборот, скромно потупясь. Их дочек и внучек хвалили. А другие папы и мамы маялись. Им было неловко, совестно, завидно. Уж лучше бы им поговорить с учительницей наедине. Но ведь и ее надо пожалеть - куда ж ей разговаривать с каждым в отдельности. И только дедушка Вали Стрелковой ничуть не смущался и все время гудел:
     - Если она позволяет себе такие безобразия, чтоб дразниться, то я уж и не знаю, Татьяна Сергеевна, почему это я должен ее жалеть. Она-то своих подружек не жалеет...
     Потом собрание кончилось, но папы и мамы долго еще осаждали Татьяну Сергеевну. Они пережидали друг друга, подходили поодиночке, говорили вполголоса:
     - И, понимаете, вижу, что врет. Глаза, понимаете, отводит... И вот я хочу посоветоваться... - долетало до Леши.
     Когда все ушли, Татьяна Сергеевна посмотрела на него и спросила устало:
     - А вы чей папа?
     Застигнутый врасплох, Леша ответил:
     - Но..
     - Я дядя Кати Поливановой.
     - А! - сказала она. - Катя ужасно вами хвастается.
     - Вам Катя не нравится? - спросил Леша.
     - Напротив. Очень хорошая девочка. Знаете, не дожидаясь, пока дедушка выпорет Валю, она сама ее поколотила.
     - Вы же против телесных наказании?
     - Конечно. И я сделала Кате выговор. Но я ее понимаю.
     Они шли по улице и разговаривали про воспитание. Леша был доволен, что Катя вступилась за горбатую девочку и поколотила Валю Стрелкову. Это было справедливо.
     - Вообще очень справедливая девчонка, - говорил Леша. - Несколько лет назад я приезжал сюда в отпуск. И пошел с Катей в зоопарк. Никогда не забуду! Катерина прямо упивалась: звери, птицы! И все живые! И обезьяны! Потом пошли мы к рыбам, постояли около аквариумов. А напоследок зашли ко льву. Он был очень большой и сердитый. - Леша вдруг засмеялся. - Наверно, в отличие от Исаковского, ему нужна была Африка. Он ревел, кидался на решетку. И вдруг Катька - ей было года четыре тогда - подскочила к самой клетке и стала кричать ему в ответ. Постойте, что же она кричала? "Никто тебя не боится!", "Перестань сейчас же, кому говорю?", "Ты что, фашист, что ли?" Они долго рычали друг на друга, я ее, знаете, еле уволок. Я уже тогда понял, что у нее в жизни будет много неприятностей.
     Татьяна Сергеевна засмеялась и спросила:
     - А потом?
     - Потом? Потом мы пошли в молочное кафе. Простокваша с булкой тоже произвели на нее огромное впечатление.
     - Нет, я не про это. А потом вы уехали? Ну конечно, вы же и есть тот самый дядя Леша, который живет в Германии.
     - Да, я действительно тот самый дядя Леша. А мою старшую племянницу вы знаете?
     - Анюту? Ну конечно. Она часто приходит к нам в класс .Девочка с таинственным личиком.
     - С таинственным? - переспросил Леша и умолк.
     На дворе стоял январь, но уже тянуло весной. Едва уловимо. Влажный воздух, сорвавшаяся с водосточной трубы капля. Еще не капель, та будет в апреле: щедро одна за другой поскачут на мостовую капли, со звоном сорвется наземь сосулька, неторопливо поплывут в чисто вымытом небе легкие облака. А сейчас Леша с Катиной учительницей идут по снежной улице, и снег летит им навстречу, но
     Снег милосердный: не колет, не сечет лицо. Январь, но скоро весна.
     - У меня есть знакомый, он тоже учится в военной академии, - сказала Татьяна Сергеевна, - только он в адъюнктуре.
     - Да, до адъюнктуры мне еще шагать не перешагать. Я на первом курсе.
     - А вот я и дома, - сказала Татьяна Сергеевна, и они остановились у невысокого забора, за которым притулился одноэтажный бревенчатый домик.
     - Что же мне передать насчет Катерины? Какие будут педагогические установки?
     - Ах да, Катя. В общем, я ею довольна. Только вот почерк...
     - Плохой почерк - это у нас фамильное. Ну спасибо, не буду задерживать, - сказал Леша. - До свиданья, Татьяна Сергеевна!
     - Когда мне говорят "Татьяна Сергеевна", я тотчас хочу объяснить, что приставки из-воз-низ-раз-без-чрез меняют "з" на "с" перед глухими согласными.
     - Это почему же?
     - Потому что по имени-отчеству меня называют только мои ученики. А взрослые называют меня просто Таней.
     - До свиданья, Таня.
     - До свиданья, Алеша.
     На другой день Леша купил прописи и потребовал, чтоб Катя исправляла почерк.
     - Ведь это, в сущности, хамство - писать неразборчиво, - говорил он. - В сущности, это неуважение к людям: разбирай мои закорючки в поте лица. Красиво - это от Бога, но писать ясно и отчетливо - это должен каждый. Усекла?
     - Усекла, - отвечала Катя, пыхтя над буквой "Л". Но потом вся работа шла насмарку, потому что букве "Ф"
     Катя пририсовывала голову, уверяя, что это человечек, а руки у него - в боки. Буква "О" получала глаза, нос и рот (точка, точка, запятая). Из буквы "Ж" при некотором старании получалась прекрасная муха...
     - Мы, Поливановы, к чистописанию не приспособлены, - сказал Митя и добавил:
     - Ты как-то очень вплотную занялся Катиным воспитанием.
     - Есть возражения?
     - Ну, какие же возражения? Напротив, я тебе выношу благодарность. Я просто рад тому, что представители Военно-Воздушных Сил республики...
     - Сознайся, ты только что кончил передовую?
     - Не без того!
     - Сразу видно. Шпаришь, как из пулемета. Ох, журналисты, журналисты! Один приехал к нам в часть, беседовал, а потом напечатал в газете... "Самолет потерял хвостовое оперение, но летчик продолжал бой". Это то же самое, если сказать - тебе отрубили ноги, а ты вскочил и побежал со всех ног.
     - Сдаюсь, - сказал Митя, поднимая руки. Однажды Леша поинтересовался, скоро ли снова будет
     Родительское собрание, и узнал, что, наверно, перед весенними каникулами, к концу третьей четверти.
     В сущности, спешить было некуда: Катя приносила из школы хорошие отметки. Из дневника можно было узнать, что занятий она не пропускает и ведет себя отлично.
     - Больше не дерешься? - придирчиво спрашивал Леша.
     - Когда это я дралась?
     - А Валя Стрелкова?
     - Ну, Валя... Ты бы и сам ее стукнул. Возразить было нечего.
     Прошла неделя, другая. И вот однажды Татьяна Сергеевна пришла во двор к Поливановым. Райком комсомола послал ее налаживать работу с детьми на поливановском дворе. Раз там было тайное общество...
     Удивительно: она не устроила никакого собрания. Леша застал ее окруженную ребятами, она делала что-то, чего никто не мог понять. Он с удивлением увидел, что она держит в руках молоток и орудует им умело: толково вбила в землю четыре рейки, укрепила на них деревянную площадку, с одной стороны площадки сделала выступ - получился скелет какого-то животного, только никто не мог понять какого. Когда она облепила каркас снегом, Леша воскликнул:
     - Кенгуру!
     Все зашумели. Татьяна Сергеевна даже бровью не повела. Она только сказала Вале Никольскому: "Воды!" И Степе Лубенцову: "Ваты!" И Мустафе: "Нет ли у тебя проволоки? Мне надо много!"
     Все, что она требовала, появилось с быстротой молнии, и она ловко, каким-то очень точным движением изогнула проволоку, обернула ее ватой, и все увидели, что это птица, и кто-то крикнул: "Орел!"
     А она облила орла водой и, когда он покрылся крепкой ледяной коркой, сказала Леше:
     - Пускай он взлетит на дерево!
     И Леша приладил орла к ветке березы. "Ах, молодчага, - подумал он, - ах, молодчага!" А Татьяна Сергеевна сказала:
     - У кого есть луковичная шелуха? У кого есть клюква? В ближайшие дни бедный, ничем не примечательный поливановский дворик превратился в волшебный сад. Отвар луковичной шелухи был оранжевый, а отвар клюквы - розовый и лиловый. И на снежном дворе появились клумбы, на снегу зацвели ледяные цветы - оранжевые, розовые, фиолетовые. Придумывали все - кто во что горазд, и не было такой идеи, на которую Татьяна Сергеевна не откликнулась бы...
     - Вот какая у меня учительница! - говорила Катя. - Лучше всех! Самая лучшая на свете! Леша, а я так удивилась, что она называет тебя Лешей!
     - А я что, Авдотья?
     - Нет, ну как же ты не понимаешь!
     Леша все понимал и был согласен с Катей. Глядя на Татьяну Сергеевну, он впервые подумал о том, что учителю нужен талант. Особенный, человеческий. Такой, чтобы тебе все откликались и любили тебя. Иначе почему бы у нее сразу все так отлично пошло?
     - Откуда вы все умеете? - спросил Леша. - Вы запанибрата и с деревом, и с бумагой, и с проволокой.
     - О, я еще не то умею! У нас в педучилище был чудный преподаватель - Петр Константинович. Он считал, что учитель должен быть человеком эпохи Возрождения: петь, играть на всех музыкальных инструментах, лепить, танцевать. Катя, неужели ты не показывала, что ты делаешь, например, из папье-маше?
     Она разбила ребят на четверки, каждая четверка должна была выбрать себе название, и они не скромничали: во дворе появились маленькие отряды под названием "Марс", "Юпитер", "Звезда".
     - А как отряды: девочки - отдельно, мальчики - отдельно? - спросил Мустафа.
     - Нет, мне этой ерунды и в школе довольно, - ответила Татьяна Сергеевна. - У нас будут смешанные отряды.
     И был создан отряд: Мустафа, Женя, Аня и Катя (Катю приняли: Леша очень за нее просил, ручался). И однажды Танины связные - Мустафа, Женя и Аня - передали каждому отряду по секретному пакету. Если говорить по правде, в пакете оказалось нечто хоть и зашифрованное, но не такое уж таинственное, скорее деловое: схема лыжного маршрута. Поход назывался не просто поход, а "Тайна белого пакета". Маршрут придумал Леша. И задания отрядам придумал он: какой отряд быстрее разожжет костер? Кто быстрее поставит палатку? Потом Леша проверил, как знают ребята топографические знаки, как разбираются в карте. Кто бы знал, какой хороший поход был!
     - Мама, - говорила Аня, - ты не поверишь, мы за один день узнали друг про друга больше, чем за сто лет. Сенька во дворе такой бойкий, а в походе все ныл: устал, ногу натер. Такой сварливый. А Катька вела себя ничего: не отставала. Катю не хотели брать: мала. Но Леша за нее поручился, и она его не подвела.
     Татьяна Сергеевна занималась не только ребятами. Она всем папам и мамам в доме что-нибудь поручила: Саша должна была руководить военно-медицинской академией (так назывался кружок, в котором Саша учила ребят оказывать первую помощь). Маме Степы Лубенцова был поручен вышивальный кружок, отец Вали Никольского возглавил радиоцентр. Но все это были чистые пустяки по сравнению с тем, что она уломала Петра Ильича - управдома - отдать им маленькую комнатку в подвале.
     - Ну зачем вам этот закуток? - говорила Татьяна Сергеевна.
     Петр Нилович так намаялся со скандалом по поводу тайного общества, а Татьяна Сергеевна говорила так ласково... Одним словом, управдом отдал кладовку под красный уголок...
     Ребята с жаром вытаскивали оттуда разный хлам, потом белили комнату, потом натащили туда цветов, сколотили скамейку, кто принес столик, кто стулья - получилась отличная комната. Татьяна Сергеевна читала ребятам вслух и часто говорила: "А теперь нарисуйте то, что я вам прочла". И ребята рисовали, и лучшие рисунки Татьян