Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Вигдорова Фрида. Любимая улица -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  -
тал звонить во все концы. Надо было выяснить, кто из школьных друзей в Москве. - Можно Олю? Спит после ночной смены? Простите! - Можно Веру? Еще не вернулась из эвакуации? Простите! Ах, если б Лида была дома... Отличный товарищ, такая веселая, остроумная, перед войной очень увлекалась артисткой Любовью Орловой, собиралась в театральное училище. Никаких таких чувств между ними не было. Скорее всего, Леша предпочитал Лидину подругу Муру, но все это - древняя история. Он сейчас позвонит Лиде, узнает, свободна ли она вечером, и они пойдут в ресторан. - Можно Лиду? На фронте? Простите! Вот тебе и Любовь Орлова! Нет, война все спутала, все судьбы переменила. Леша слонялся по Москве, заходил во все магазины, купил в коммерческом колбасы и пирожных (пятьдесят рублей штука!). Долго выбирал часы себе и Саше и, нагруженный покупками, отправился домой. - Можно Дмитрия Александровича? Митя, это ты? Митя, Леша приглашает нас с тобой в ресторан, пойдем, а? Занят... А может, придешь попозже? Жалко как... Но я пойду, ладно? Леша, прислушивавшийся из столовой к этому разговору, вздохнул с облегчением. Выдумал, будто занят, или правду сказал - это Леше не важно. Важно, что они с Сашей пойдут одни. В ресторане "Москва" народу полно. Но хорошенькая официантка в белоснежной наколке взглянула на Лешу, на секунду задумалась, прикусив губу, и повела их в глубь зала к свободному столику. Вокруг - военные, военные. Видимо, как и Леша, приезжие. Как и он, хотят урвать кусочек мирной жизни и забыть, ненадолго забыть о том, что осталось позади. Леше все очень нравится: вино, музыка, еда. Но ничто не может заставить его забыть. Откуда взялись эти красивые женщины, что сидят за столиками, пьют вино и танцуют? Как их миновала война? Почему у них такие холеные руки и такие розовые ногти? А вон у той кольцо с большим красивым камнем. И золотая браслетка, и ожерелье на шее. Так ведь это хорошо, хорошо, что есть красивые, нарядные, веселые, бездумные! Но за это время он столько всего перевидал! Женщин в шинелях, женщин с детьми в нескончаемых поездах теплушках. Они были совсем другие. Он вспомнил внезапно ту, что лежала на печке, с лицом, пылавшим от лихорадки... И медсестру, которой ампутировали ногу. Какие отчаянные и беспомощные были у нее глаза. И еще ему вдруг привиделась та девушка-зенитчица: сидит на пороге своей землянки, расстелив на коленях халат в розовых цветах - подарок союзников. Она гладила рукой шелковистую мягкую ткань и смотрела на нее задумчиво и чуть растерянно. И яркий халат напоминал диковинную птицу, которая залетела сюда каким-то чудом, неведомо зачем. И девушка не знала, что делать с халатом, и оранжевой пижамой, и шелковыми чулками в прозрачной обертке. Леша взглянул на сестру. Она держала в руках бокал с вином и смотрела на танцующих, тихонько подпевая джазу: "Шаланды, полные кефали..." - Ты здесь самая красивая, - сказал Леша. - Ты - мой дорогой. - Нет, правда! - Я бы поверила тебе, если бы... если бы не было на свете зеркала. - И все думают, что ты - моя девушка. - Вот это хорошо. Пригласи же меня танцевать .Расплескав вино, она поставила бокал на стол, положила Руку ему на плечо, и он повел ее в гущу танцующей толпы. - Теперь ты будешь мой старший брат, хорошо? - сказала она. - Я давно уже так считаю. Я когда рассказываю про тебя ребятам, всегда говорю: "сестренка, сестренка", и они думают, что ты совсем маленькая. А что, не разучился я танцевать? - Ты очень, очень хорошо танцуешь. Они чуть помолчали. Он вел ее твердо, уверенно оберегая от толчков. - О чем ты думаешь? - спросила она вдруг. Угадай. Она прикрыла глаза, крепко сжала губы. - Постой... Вот... Я спала уже, а ты разбудил меня и сказал, что пригласил Тамару танцевать. Это было на чьем-то рождении... На даче. В Быкове! Да? Ты приехал в город с последним поездом. Верно? Вместо ответа он крепко стиснул ей руку. - А я, - сказала Саша, - а я о чем думаю? - Тебе жалко, что тут нет Мити, вот о чем ты думаешь. Она не успела спросить, почему он сердится: оркестр умолк, но едва они сделали шаг к своему столику, загремел вновь. Какой-то морячок кивнул Леше: "Разрешите?", перехватил у него Сашу и ринулся с ней на середину зала, не дав Леше опомниться. Леша снова сел за свой столик и вытянул ноги. Ему не хотелось никого приглашать, он злился на моряка, который увел Сашу; ему было скучно, неловко, досадно. Он наполнил рюмку, выпил - еще и еще. Он хотел, чтоб стало весело. Чтобы все поплыло, закачалось, чтобы все вокруг стали ему милы. Он пил, оркестр играл какую-то крикливую, торопливую румбу, и пары не танцевали, а просто топтались на месте, ударяя ногой о ногу, стуча каблуками об пол. Дурацкий какой танец, - думал Леша, - и что в нем веселого... Топчутся как остолопы. Сейчас растолкаю всех, отыщу этого нахального моряка и скажу ему... И вдруг Леша натолкнулся на другие глаза. За три столика от него сидел юноша лет двадцати. Смуглый, как вороненок, он смотрел перед собой растерянно и вопросительно. И с тем прозрением, какое рождается внезапно и необъяснимо, Леша понял вдруг, что он здесь совсем один, этот паренек, и что ему, как и Леше, отчего-то худо, неуютно, горько. - Послушай, - сказал Леша, как только морячок подвел Сашу к столику, - когда начнется новый танец, ты пойдешь и пригласишь вон того младшего лейтенанта - видишь? - Ты с ума сошел? Что он обо мне подумает? - Ничего! О тебе никто ничего плохого не подумает. А подумает, так я... - Но... - сказал морячок и осекся. Леша смотрел на него в упор тяжелым пьяноватым взглядом. - Что ж... Я ничего... - сказал морячок и, чуть пятясь, отошел от стола. - Сашенька, - сказал Леша, - я прошу тебя. Посмотри, какой он. Мне кажется, я знаю про него все. Один. Забрел на огонек, хотел согреться - вином, людьми. А он здесь чужой. Он и не москвич даже, я уверен, он здесь никого не знает. - Давай пригласим его за наш столик. И тут вкрадчиво, поначалу тихо, а потом все смелее, скрипки запели "В лесу прифронтовом". Саша махнула рукой и, ни о чем больше не спрашивая, быстро направилась к столику, за которым по-прежнему одиноко сидел незнакомый младший лейтенант. Леша видел, как Саша сказала ему что-то, как он, робко улыбаясь в ответ удивленной, благодарной улыбкой, встал и обнял ее за талию. И Леша снова налил себе вина, и теперь оно показалось ему не таким горьким. Нет, про тебя никто ничего плохого не подумает. Вон про ту, которая все время что-то орет, подумали бы. Что она там орет? "За победу!" Ну, ну... Зачем Она так накрасилась, так расфуфырилась? Ведь старая же! Старая и злая! Была когда-то красивая, а теперь нет, а кричишь и смеешься, будто и сейчас красивая. Он глядел на увядшее, обрюзгшее лицо женщины за соседним столом. Она была в ярко-розовом и очень открытом платье, волосы ее, крашенные хной, и густые румяна на щеках только подчеркивали тяжелые складки по обеим сторонам рта. Когда женщина в улыбке обнажала крупные зубы, казалось, что она вот-вот кого-нибудь укусит. "И про эту, про эту подумали бы", - повторял про себя Леша с пьяным упорством, глядя на узколицую, узкоглазую бледную девушку с большим ртом. У нее была длинная шея, покатые плечи, а голову охватывал золотой обруч. Перед ним мелькнуло лицо сестры: глаза и лоб чуть виднелись из-за плеча юноши, он был намного выше ее. И вдруг задумчивые Сашины глаза засияли кому-то, и Леша повернул голову по направлению ее взгляда, уже зная, кого он сейчас увидит. Он не ошибся, это был Поливанов. Леша скрипнул зубами. О, черт побери! И откуда он узнал, что мы здесь? И как уверенно идет к нашему столику, будто отлучился на минуту, а сейчас возвращается на свое место. - Добрый вечер, - сказал Поливанов, садясь. - Добрый вечер, - сквозь зубы ответил Леша, пододвигая к нему бутылку вина и тарелку с холодным мясом. Ты был прав, - услышал он Сашин голос, - ты был прав: он ленинградец. И здесь один, и на свете один, у него все погибли во время блокады, - говоря это, она пожимала Мите руку, - я рада, что пригласила его, он - чудесный. - То есть как это - пригласила? - сказал Поливанов, приподнимая брови. - Митя! - поспешно сказала Саша. - Взгляни, какие Леша подарил мне часы, смотри, какая прелесть! Не глядя, Поливанов ответил: - Не сердись, Леша, но часы Саше подарю я сам. И тут Леша вскочил. Все, что было в эти сутки, - дурацкая история с колесным мастером, ночной разговор с Митей, бессонница, позорное, постыдное, как ему казалось сейчас, выступление в Аниной школе, все эти звонки по телефону и "нет, нет, нет" - по ту сторону провода: "спит после ночной смены... уехала... на фронте" - и что еще такое ему отвечали? - все это вдруг ожило и готово было обрушиться на голову Поливанова. Он был в том состоянии глубокой усталости и обиды, когда гнев охватывает человека внезапно, и уже нельзя взять себя в руки, и не хочешь сдерживаться, и радуешься растущему, закипающему гневу как освобождению. - Заткнись! - гаркнул он. И вдруг Поливанов, словно не слыша, сказал, положив свою руку на сжатый Лешин кулак: - Я еду в твой Подгорск. На ту самую Любимую улицу. Слышишь? Все увижу своими глазами, все проверю и попробую написать. Леша сел. Не понимая, что случилось, Саша сказала, с жалостью глядя на брата: - Лешенька, я буду носить твои часы. Я буду беречь их для... для твоей невесты. А тем временем... - А тем временем наступает комендантский час, - сказал Поливанов, - и вас заберет патруль. Но Леше вдруг неслыханно полегчало. Он совсем не хочет уходить, его патрули не схватят, сразу же видно, что он настоящий фронтовик. Конечно, парабеллум в кобуре, но опытный глаз сразу определит, что это не "ТТ" и не наган. Нет, Леша не спешит, ему совсем неохота уходить. Он наливает себе, Поливанову, Саше и смуглому юноше ленинградцу, который хочет пригласить Сашу на новый танец. Какое симпатичное лицо, - думает он про узколицую, узкоглазую девушку с длинной шеей, - сейчас приглашу се. Сразу видно, что она хорошо танцует. Но Поливанов настойчив: ему-то все равно, у него ночной пропуск, но он не хочет, чтобы Саша провела ночь в милиции. Ничего не поделаешь, они прощаются с погрустневшим, ленинградцем и выходят на улицу. Патруль остановил их почти у самого Арбата. Леша подробно объяснил положение: ему завтра лететь на фронт, вот командировка, тут все написано. Патрульные внимательно выслушали все это и повели Лешу в комендатуру, а Сашу в милицию. Поливанов пошел вместе с Сашей, кивнув Леше: - Не беспокойся, я ее выручу. В комендатуре Леша снова произнес речь. На этот раз он обращался к дежурному коменданту. Комендант слушал внимательно и учтиво и, терпеливо дождавшись, когда Леша кончит, сказал: - Я лично ничего против вас не имею. Однако порядок есть порядок. Ровно в пять утра мы вас выпустим без всяких последствий. И Лешу прорвало: Леша сообщил коменданту, что он - тыловая крыса, что он протирает штаны, когда другие кровь проливают, что он всегда готов сделать гадость фронтовику... После этого у Леши забрали трофейный парабеллум и повели в комнату задержанных. И прежде чем запереть дверь, дежурный сказал все тем же неторопливым учтивым голосом: - Что ж, в пять утра не обещаю выпустить. Часам к девяти подойдет товарищ полковник и разберется, на каком основании фронтовик в пьяном виде устраивает дебош в московской комендатуре. Спокойной ночи, товарищ старший лейтенант! Поняв, что положение безвыходное, старший лейтенант лег на лавку и постарался уснуть. Потом вскочил, долго ходил по комнате, постучал в дверь и попросил "тыловую крысу" позвонить родным и сообщить, чтоб рано не ждали. Снова вытянувшись на лавке и закрыв глаза, Леша сказал себе: "Спать, сейчас же спать". Но сон не шел долго. И долго еще кружился перед Лешей минувший день, московские улицы и кривые арбатские переулки, коммерческий магазин, и прилавок с пирожными, и маленькая Катя, глядящая на пирожное так, будто ей протянули не трубочку с кремом, а сняли с неба молодой месяц. Он видел дымный, гремящий зал гостиницы, и растерянные глаза молоденького ленинградца, и узколицую девушку, и ее крашенную хной подругу. ...В пять утра, когда выпускали задержанных, Леша проснулся. Смирив гордыню, попросил у дежурного извинения за грубость и сказал, что, если нет особой нужды ждать полковника, он хотел бы получить свой парабеллум... Дежурный комендант был, очевидно, не так уж плох. Молча, не глядя на Лешу, он вручил ему парабеллум и отпустил на все четыре стороны. Леша забежал домой, обнял отца и мать, поцеловал девочек, пожал руку Поливанову и отбыл. На обратном пути радист отдал свой парашют Сергею: на глубоком сиденье летчику без парашюта нельзя. Леша и стрелок-радист летели на 3й Белорусский фронт без парашютов. Сергей сидел на парашюте, но лямок на плечи не надевал, так что все трое были в равных условиях. Друзья поручили Леше рассказать командиру полка про утерянные парашюты. Почему-то в полку считали, что Валентик благоволит к Леше. Что ж, может, так оно и было. И взысканий не последовало: перегонка трудная, справились хорошо. ...А парашюты списали. В те времена было за счет кого списывать... Темень, хоть глаза выколи. Не то что названий улиц, себя не видишь. Фонарей нет, изредка блеснет огонек в окне. Еще не поздно, но городок спит. Гулко стучат башмаки по булыжной мостовой - и ничего не слышно, кроме этого стука. Изредка только залает где-то собака - и снова тихо. Где же эта Любимая улица, будь она проклята. В рюкзаке две буханки хлеба. Банка тушенки. Книга. Поклажа не тяжелая. О" поехал сюда налегке, но устал. От станции до Подгорска пришлось отшагать добрых пятнадцать километров: не было ни одной попутной машины. Он не плутал - от станции до Подгорска прямое шоссе, но тут, в самом городе, улицы кривые, переплетаются. Одна улица привела его к оврагу, другая к реке. В окошко не постучишь - все окна темные. Случайный прохожий долго что-то толковал ему: "А потом срежьте уголок вон там, у водокачки, и прямо перед вами будет кино. Вон там, неподалеку..." А где же она, водокачка? Где оно, кино? В общем и целом это была дурацкая затея - ехать в Подгорск. Надо было поручить отделу писем списаться с прокуратурой, спросить там кого следовало, что приключилось с этим малолетним Кононовым. Есть дела, которые можно решать на расстоянии. Ехать не обязательно. Особенно ему. Ему уж наверняка не стоило ехать - он не журналист, он фоторепортер, и незачем ему браться не за свое дело. Он ступил в глубокую лужу, набрал полный башмак воды и от души выругался. Хоть бы один фонарь, черт бы их всех побрал в этом Подгорске! Сейчас он постучит в первое попавшееся окно и попросится ночевать. Вон окошко, в котором мерцает огонек: надо попытать счастья. - Кто там? Чего надо? - Не скажете, где Любимая улица? - Эта и есть. Кого вам? - Кононовых! - Входите! Дверь отворилась, в темных сенях вспыхнул неяркий свет, на стене заметалась большая, неуклюжая тень. - Я Кононова, - сказала высокая женщина, перекидывая за спину косу и кутаясь в белый платок. Поливанов не верил своим ушам: постучал в тот самый дом, который уж было отчаялся найти. Бывает же такая удача! - Я Кононова, - повторила женщина, пытливо и выжидающе глядя на него. - Вы откуда? Из редакции? По какому же делу? А! А я было подумала... Проходите! Женщина отворила какую-то дверь, и Поливанов, перешагнув порог, с облегчением спустил рюкзак на пол. В маленькой комнате стоял круглый стол, покрытый кружевной скатертью. На кровати, что стояла по левую руку, спали две девочки, две черные головы на белой подушке. По другую сторону комнаты на узком диване свернулся калачиком мальчик подросток, а рядом на сундуке сладко спал малыш лет пяти. Рука его свесилась вниз, из-под одеяла торчала розовая пятка. Комната полна была сонным дыханием. - А я было подумала... Раздевайтесь, давайте пальто, повешу. Снимайте башмаки, вон как промочили ноги. Я вам сейчас носки сухие дам. Она не спросила у него удостоверения. Она больше ни о чем не спрашивала: дала ему сухие носки, вскипятила чай, подогрела тушенку. Пока он ел, поставила раскладушку, разложила на полу матрац. Они коротко поспорили, кому лечь на полу, потом она погасила свет и молча легла на кровать. Он растянулся на матраце, уверенный, что уснет, едва положив голову на подушку. Болела раненая рука. Гудело в ногах. Он не испытывал облегчения оттого, что наконец добрался до постели. Только сейчас он почувствовал, как устал. Но голова была ясная, и она-то не давала уснуть. И вдруг он услышал тихий плач. Ему казалось, что он видит, как она укрылась с головой, как, стиснув зубы, старается подавить рыдания. Он было приподнялся на локте, хотел что-то сказать, потом снова лег и молча слушал в темноте этот горький, тихий плач. Он проснулся оттого, что чьи-то маленькие руки шарили по его лицу. Он открыл глаза и увидел давешнего малыша. - Здравствуй, Петя! - сказал Поливанов. - Я Коленька! - ответил мальчик. - А ты кто? - Я - Митя. - Я открывал тебе глаза. А ты все спал и спал. Он стоял упористо расставив ноги, обутые в маленькие валенки. Валенки были аккуратно подшиты кожей, лямки на штанишках тоже кожаные. У него были очень серьезные глаза и круглая ямочка на подбородке. Пока Поливанов одевался, Коля неотступно глядел на него, чуть приоткрыв рот. И вдруг сказал: - Когда мама болела, я ей суп в больницу носил. - Да ты молодец! - А хочешь, я песню спою? - Давай пой! - "Я у детской крова-а-атки сижу-у-у..." Хорошо? Хочешь, еще затяну? В комнате было уже убрано. В печке трещал огонь, из кухни тянуло запахом жареной картошки. Мальчик ходил за Митей следом и говорил без умолку. Поливанов узнал, что мама бережет сахарные талоны, потому что на них обещались дать колотого сахару, а сейчас дают только подушечки. Он, Коля, любит подушечки, и "все у нас любят подушечки, там внутри варенье", но мама говорит, надо ждать колотого сахару. А еще у мамы в буфете в самом углу есть водка, ее можно обменять на масло. Мама обещалась скоро обменять. А когда Сережу засудили, мама сильно плакала, а он, Коля, не плакал. А когда соседский Петька крикнул Сережке "вор", Сережа его вздул, Петька долго будет помнить. Уж когда это было, а он до сих пор в синяках. Сережа сильный. "А ты сильный? У тебя есть мускулы? Покажи мускулы! Ого!" Старшие дети были уже в школе. А Поливанов даже не слышал, как они встали, как позавтракали и ушли. Он уснул под утро и спал как убитый. С чего ему начать? Куда пойти? В суд? В Сережину школу? Хорошо бы сначала повидать мальчишку. А может, выяснить все до разговора с ним? Расспросить Кононову? Вон какое у нее сумрачное, замкнутое лицо. Губы крепко сжаты, глаза смотрят в сторону. Не будет он ее расспрашивать. Разыщет мальчишку, расспросит его. Он уже надел пальто, когда Кононова сказала: - Отец все спрашивал, что, мол, Сергей не пишет? А как было писать, когда такое дело? Ведь это надо же, суд был и приговор - как про это напишешь? А отец все свое: пусть, мол, Сергей все честно мне расскажет. Ну, Сережа собрался с духом, написал все как есть, а тут - похоронная. Что с мальчишкой было, это я вам описать не могу. Хоть бы разок заплакал. Нет, как бешеный стал. Со всеми товарищами перессорился, сестренок побил, учительнице грубость сказал, его чуть из пионеров не выключили, а может, еще и выключат, ведь он хоть и условно, а осужденный. Письмишко его я припрятала. Может, прочитаете? Здесь все честно описано, все, как было. Она положила на стол измятый листок, вырванный из тетради в клеточку. Почерк был крупный, отчетливый, прямой. Кое-где чернила расплылись. - Долго сидел, потом переписал начисто, а я этот листок припрятала.

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору