большие плечи, сапожки, на которых блестели капли растаявшего
снега.
   Комсорг зашуршал газетой, очень долго ее складывал, выравнивал.
   - Ты, Елисей, понимаешь... они, - вымученно проговорил он и кивнул на
дверь, - настроены погано... особенно не надейся.
   - Ладно, уже все понял, - вяло ответил Елисей.
   - А-а, - протянул комсорг с облегчением, а потом глянул исподлобья. -
Слушай, ты дружишь с Валеркой?
   Он сразу понял, о ком идет речь, в душе всколыхнулись догадки  о  па-
костях Валерки.
   - С чего ты взял, что дружу?
   - Сволочь он большая, - тихо сказал комсорг и замолчал.
   - Кажется, для меня это уже не новость.
   В этот момент в конце коридора затеялась неуловимая суета.  Поднялась
невидимая волна, которая смыла к стенке мелкую публику школяров, пэтэуш-
ников. Показался молодой мужчина с пухлым лицом, на котором грелась мяг-
кая улыбка. Он ступал неслышно, но казалось,  двигался  танк,  раздвигая
всех легко и беспрекословно. За ним в вихре движения тянулся, гибко кло-
нясь вперед, угодливый человек. Мужчина приблизился к их двери. Она  тут
же открылась, но в ней стояла школьница с голубыми глазами. Ее тоже тес-
нила невидимая волна - девушка отшатнулась обратно. Однако мужчина  при-
поднял руку - и, не касаясь девчонки, одним шевелением пальцев извлек ее
из комнаты и поставил в коридоре перед собой. Мужчина мгновение  разгля-
дывал ее, словно впитывал румянец волнения, легкость волос, сияние глаз,
- и тут же задвинулся в комнату.
   Она стояла в метре от Елисея, они смотрели друг на друга, пока  снова
не открылась дверь.
   В голубом облаке свечения ее глаз  он  шагнул  в  освещенную  комнату
навстречу длинному столу. Никто не повернулся к нему,  все  смотрели  на
мужчину, который свободно раскинулся в кресле за дальним  концом  стола.
Его лицо притягивало к себе их взгляды. Овальное, почти круглое, с  чис-
той мягкой кожей, не тронутое ни одной печальной или тревожной  заботой.
Тихо и мирно смотрели прозрачные глаза, улыбка покоя едва гладила губы.
   Рядом с ним сидел хозяин кабинета, крупный парень с кустистыми бровя-
ми и въедливыми черными глазами. Он почтительно склонился к влиятельному
гостю и проговорил:
   - Сергей Маркович, я вам говорил об этом случае... - кустистые  брови
и въедливые глаза повернулись к Елисею. - Подойдите ближе к столу.
   Елисей шагнул к столу, а Сергей Маркович умиротворенно  качнул  голо-
вой. Его брови легко шевельнулись, когда сосед пояснил, что Елисей учит-
ся в институте кинематографии, и в прозрачных глазах появился слабый ин-
терес. Потом речь зашла о прегрешениях Елисея перед  отечеством,  и  его
глаза подернулись дымкой печали.
   Когда парень закончил, наступила почтительная тишина. Все ждали,  что
сделает Сергей Маркович. Лицо его медленно возвращалось в прежнее благо-
душное состояние, в котором теперь была заметна отеческая строгость.
   - Ну вот, молодой человек, - шевельнулись его губы. - Перед вами выш-
ла девушка, такая замечательная. Она в комсомол вступала?  -  Его  глаза
скосились к соседу в ожидании подтверждения. -  Она,  можно  сказать,  -
мягко и уверенно продолжал он, - олицетворяет советскую молодежь. Юность
- это утро человечества, а, заметьте, наши молодые люди - будущее  мира.
В него надо нести чистые помыслы, красивые, одухотворенные лица. Я  ниг-
де, ни в одной стране мира, не видел таких прекрасных, чистых глаз,  как
у наших молодых людей. - Он едва заметно окинул взглядом присутствующих,
и, наверное, уловив скептическую ухмылку Елисея, настороженно сдвинул по
беличьи светлые и мягкие брови. - Вы вот не поверите, - расстроено  про-
говорил он сидящим за столом, - но я хорошо знаю тот мир и наш. Я  физи-
чески ощущаю, как западные идеи, образ жизни, проникая к нам - буквально
убивают, отравляют некоторых наших молодых  людей.  Видеть  это  больно.
Всегда хочется помочь, спасти. Но!.. Как часто мы  опаздываем,  вот,  не
дорабатываем, - с укоризной он глянул на соседа, который тотчас сурово и
решительно насупился. - Надо беспощадно бороться с этой заразой.
   Он замолчал. Его сосед уважительно выдержал паузу, а потом дал коман-
ду высказываться. И все по очереди, словно прикладываясь к чаше,  пущен-
ной вкруг, прожевали однообразную невкусную жвачку,  стараясь  не  отда-
ляться от основных вывертов Сергея Марковича, который задумчиво взирал в
пространство, изредка одобрительно шевеля головой.
   Когда была поставлена точка, оплеванный и изничтоженный,  Елисей  по-
вернулся, подошел к двери, взялся за ручку, потянул на себя ее  тяжесть,
шагнул за порог и медленно закрыл за собой дверь. Комсорг  остался  там,
ему уже не надо было сопровождать Елисея. Он был вне их интересов.
   Елисей остановился посреди коридора. Тьма за окном всасывала  в  себя
свет ламп, гнула и коробила отсветы стен, потолка, дверей, как бы  желая
смять и сожрать все сразу своей темной, бездонной пастью. Силуэт  Елисея
тоже коробился и сгибался, готовый нырнуть в мутную бездну.
   Затем тьма дрогнула, осветилась сиянием темно-русых волос, пронзенных
белой змейкой толстого шнурка.
   - А я вас ждала, - услышал он и увидел голубое свечение  глаз.  Таким
бывает августовское небо, когда в предчувствии осеннего ненастья  исчез-
нут на день-два облака, растворится тусклая  дымка,  и  космос  вплотную
прильнет к земле сквозь тонкую пленку воздуха,  а  солнце  наполнит  все
вокруг золотой пыльцой.
   - Я ждала вас, - с настойчивостью повторила она.
   Ее голос, глубокий и плавный звучал  тихо  и  напевно,  словно  лепет
иволги, который изредка донесется из глубины леса в жаркий полдень.  Вот
вспыхнула таинственная мелодия и затихла, а глаза ищут, теребят  тени  в
кронах деревьев. Ждешь, когда в тишине снова дрогнут  и  запоют  струны,
роняя в молчание леса волшебные звуки.
   Она коснулась пальцами его локтя, и он наконец вышел  из  оцепенения,
сдвинулся и пошел по коридору, увлекая ее за собой,  стараясь  уйти  по-
дальше от этой поганой комнаты...
 
   ***
 
   Елисей с дочкой вышел на безлюдную платформу. Далеко  позади  остался
шлюз с маленькими корабликами, на которых хотелось уплыть подальше.  Аля
торопилась вперед, говорила о встрече с подружкой-соседкой, и постепенно
уходило дорожное оцепенение, надвигались мысли о делах.
   Увиденный на асфальте дождевой червяк вызвал у Али всплеск восторгов.
Они выбили Елисея из колеи привычных дум.
   На повороте к трамвайной линии они нагнали старушку в застиранной си-
ней юбке и жакете с блеклым белым узором на синем фоне. Седенькие волосы
были стянуты в пучок на затылке, сквозь жидкие пряди проглядывала  блед-
ная кожа. Она неуверенно оглядывалась.
   - Будьте так любезны, - заговорила она. - Мне объясняли, здесь  авто-
бус где-то до Пресни? Не подскажите?
   Елисей показал, как пройти, и двинулся дальше, потянув дочку за руку.
   - Вы не за гэкачэпэ? - спросила взволнованно старушка.
   - Сейчас все за свободу, - усмехнулся  Елисей  и  вспомнил  довольных
пенсионеров в электричке.
   - Ошибаетесь, - с тревогой выпалила  старушка.  -  Вшивое  племя  до-
вольно, в восторге. Так зову их. - Ее лицо покраснело от возбуждения, но
глубоко запавшие глаза смотрели тихо и скорбно:  -  Это  как  тиф:  люди
мрут, а вши жиреют, множатся, полчищами ползут. Они у меня всех сожрали:
мужа, дочку... А мне справочку, мол, реабилитирована, и покойников  реа-
билитировали, - она нервно улыбнулась. - Вот, к Белому дому собралась...
Или отстоим, или пусть сожрут сейчас, чтобы не видеть. Нагляделась,  как
по живым людям вши ползут.
   Елисей с дочкой свернул к дому, краем глаза заметил, как старушка уже
издалека оглянулась на них, потом заговорила с полной женщиной  с  двумя
увесистыми кошелками. Мелькнула мысль о том, какими красками  на  холсте
передать волнение старушки, унижение безвинной смертью, бесконечный  шо-
рох сытого воспроизводства серой пелены вшей. Он  засмеялся,  представив
картину, где с кретинской скрупулезностью изображены старушка  с  черным
лицом, покойник в грязных лохмотьях на нарах. Он только что  предсмертно
содрогнулся, распался беззубый рот и - чудится - зашевелилась серая  ки-
сея из тьмы насекомых. "Дураки будут считать вшей, - подумал весело Ели-
сей, - парторг задолдонит о бесчисленных жертвах царизма. А чудом выжив-
ший зэк плюнет, скажет, что красок жалко".
   Для него достаточно клочка мрака, чтобы похолодеть от  ужаса.  Может,
прав Малевич со своим квадратом? Не надо портить краски. Взять  почернее
да погуще и пропитать холст... Умный человек взглянет - и заплачет безу-
тешно. Зачем разжевывать до сладковатой кисельной кашицы? Чтобы  всякий,
помусолив, радовался сладенькому, понятному? Сокровенное все равно побо-
ку! Лучше наплевать на толпу, бестолковых, захваченных  своими  мыслями.
Писать скупо, самое главное... Подойдет он, тот самый, единственный -  и
все поймет, и ужаснется...
   Дома жена сказала, что звонил Фердинанд Константинович, очень хотел с
ним поговорить. Добавила, что голос его звучал как-то странно.
   Ее слова больно царапнули сердце. Звонил он из реанимации. Пять  дней
назад он сообщил Елисею об этом необыкновенно бодрым голосом. Тогда  уже
тревога запала в душу, а сейчас усилилась. Что он хотел сказать?  Елисей
представил, как он медленно говорил, мучимый тяжелой одышкой,  с  лицом,
усыпанным градом пота. Последнее время он был очень плох.  И  невозможно
было ничего узнать. Позвонить мог только Фердинанд. Каким чудом ему уда-
лось заполучить в больнице телефон?
   За окном небо затянули тучи. Серой пеленой они ложились все ниже. Все
было плохо. Только Аля звонко хохотала, играя с куклами, которые она  не
видела с Пятницы.
   Жена капризничала. В ее положении это было вполне объяснимо. На  днях
она вышла в декретный отпуск. Елисею еще памятны были ее паника и ужас в
ожидании неизвестности, похожей на катастрофу, в результате которой дол-
жен был родиться их первый ребенок. С изумлением всегда  вспоминал,  что
врачи именуют роды омоложением женского организма. Так называют они бес-
конечные осложнения, болезни, а порой  и  смерть,  которые  сопровождают
взрыв плоти, с кровью, воплями и ужасом.
   До сих пор Елисей не мог понять, как они решились на второго ребенка.
Лариса говорила, что хочет ребенка, но он-то знал, что ее слова являются
лишь сотой, тысячной долей желаний, сомнений, опасений и тайных  мыслей,
которые за всю жизнь не разберешь. Лучший, конечно, способ решить  такой
вопрос - закрыть глаза и ухнуться, как в воду. А потом -  куда  течением
вынесет... Вот и бьет, и несет, захлестывает волной, заливает уши,  нос,
рот. Того и гляди - на дно потянет.
   - Сегодня три раза валерианку пила, - сказала Лариса,  -  беспокоюсь.
Когда жить тихо будем? Говорят, танки в Москве. Что будет?
   - Уладится, - как можно увереннее проговорил Елисей  и  подумал,  что
началось бы сейчас, если бы он собрался идти туда, к Белому дому,  куда,
наверное, уже доехала та старушка у станции... Настал бы конец света.
   За обедом Лариса немного успокоилась. Она  неторопливо  накрывала  на
стол, привычно наполняла тарелки, пыталась с  ложки  кормить  балующуюся
Алю. Аля болтала о соседских кроликах, которые недавно родились  и  были
похожи на забавные живые игрушки. Слушая дочку, Лариса повеселела.
   Елисею надо было уходить. Он  наскоро  доел  и  убежал.  На  лестнице
вспомнил о звонке Фердинанда и опять накатило тоскливое предчувствие бе-
ды.
   Познакомился с ним несколько лет назад. Фердинанд случайно  забрел  в
помещение студии. Елисей спросил его, не хочет ли он записать  в  студию
своих детей. Фердинанд громко засмеялся,  подрагивая  пухлыми  щеками  и
объемистым телом. Был он высоким, тучным и громким.
   - Не имею счастья продлиться в потомстве, - вычурно сказал он. -  За-
шел, знаете, прогуливаясь. Рисунки, вот, смотрю. Дети не умеют  внешнего
сходства передать, а посему нередко существо подмечают, главное.  Они  -
символисты. Ну, конечно, если не бездарные повторялки и ябеды.
   Он снова громко засмеялся, привлекая внимание всех, кто был в коридо-
ре. Он не замечал чужих взглядов, словно стоял один.
   - Не курите? - спросил он.
   - Нет.
   - И правильно. Давайте, на лестнице подымим.
   Он подхватил Елисея под руку и потащил к  лестнице.  Его  бесцеремон-
ность только смешила.
   - Я литератор, - сказал он, раскурив сигарету. - У нас - слава капээ-
сэс - все раз и навсегда четко определено. Есть известные писатели - это
из начальства, просто писатели - состоящие в союзе писателей, а  литера-
торы - нечто презираемое, из неприкасаемых, для которых  сотворен  некий
профком. Чудо оргвосторга. Профком литераторов! Как  профком  дворников,
слесарей-сантехников. Вы о таком слышали7
   Елисей отрицательно покачал головой.
   - Хорошо, повезло... - он затянулся, выдохнул дым. - Я уж порядком не
пишу. Знаете, сядешь за стол - собраться с мыслями.  Да  возьмешь  томик
Чехова. Почитаю... а потом бросаю все и иду гулять. Так что, если бы  не
инфаркт мой, я бы с голоду умер. - Он чмокнул сигарету, его рот открылся
и закашлял смехом, раздувая полные щеки, катая крупный язык за прокурен-
ными зубами. - А детишкам безразлично: были или нет  репины,  саврасовы,
рубенсы, импрессионисты. И пусть. Они малюют себе. Вот чем эта мазня хо-
роша?
   Он ткнул сигаретой в проем двери. Напротив, на стене в коридоре висел
рисунок, где во весь лист ярко-красным цветом была нарисована божья  ко-
ровка, так же крупно выведены несколько  черных  пятен  на  боку  жучка.
Сверху пририсованы два голубых облака, видимо, крылья.
   - Насекомое, мелюзга. Их миллионы, миллионы лет существуют. А нашлась
малютка, - он придвинулся, вчитываясь, - Лена, пять с половиной лет. Уз-
рела чудо яркое и поняла: это главное, это и есть диво дивное жизни... А
я свое диво, видать, просмотрел. У других, вижу,  и  получше  встречает-
ся... Махну рукой и иду гулять. Елисею хорошо запомнилось это  его  "гу-
лять". Действительно, он потом часто  встречал  Фердинанда  в  окрестных
дворах и переулках. Иногда они прогуливались вдвоем,  если  было  время.
Однажды Фердинанд рассказал, на первый взгляд, романтическую  историю  о
том, как он с приятелем ходил на войну.
   Было им по тринадцать лет в сорок первом. Когда гнали под Москву  на-
родное ополчение, Фердинанд увязался за своим  отцом.  С  полдороги  на-
чальство завернуло их домой. Все люди, которые ушли с его отцом, сгинули
до единого где-то под Вязьмой. Только они, двое, остались в живых.
   Елисей не спросил Фердинанда тогда о том, что стало с его приятелем и
с ним самим, но почти при каждой встрече, глядя на Фердинанда Константи-
новича, тучного, жаркого, с распахнутым даже в холод воротом, думал, что
вот человек, которому одному из тысяч легших в подмосковную глину  даро-
ваны годы и годы жизни. Почему?..
   Елисей вышел из метро. К площади Восстания довольно  буднично  катила
вереница машин. Непривычным было только то, что редкий поток  людей  тя-
нулся в проулок за высотку, в сторону Белого дома. В размеренном шествии
чувствовалась некая скованность, которая бывает обычно у людей, не умею-
щих актерствовать, когда они ощущают на себе постороннее  внимание,  как
бы направленный на них объектив. Чуть громче речь, немного напоказ  жес-
ты, неловкость при пересечении взглядов. Елисея тоже охватила эта пелена
неловкости человека, которому надо  исполнять  непривычную  роль.  Может
быть, только Фердинанда не смутило бы это шествие. Он любил рассказывать
о том, что Красная Пресня - его родина. Большая часть его  жизни  прошла
тут. Он знает здесь не только каждый угол, дом, задворки, но  он  еще  и
как бы летописец своих одногодков, которые, спиваясь, совершали незатей-
ливый, мрачный жизненный путь от "Зари коммунизма",  "Памяти  революции"
до "Светлого пути". Так именовались близлежащие заводики и фабрички.
   Будь Фердинанд здесь, он бы опять выбился бы из общей  колеи.  Он  бы
сейчас также громко говорил,  сжимая  на  отлете  сигарету,  глядя  чуть
вверх, над головами, в пасмурное небо.
   Елисея снова замутило тревожное желание проникнуть, преодолеть прост-
ранство до здания клиники, откуда пытался дозвониться Фердинанд,  загля-
нуть в палату, узнать, что с ним, что он хотел сказать. Елисею нужно бы-
ло знать, что будет с ними: с Фердинандом, с этими людьми, которые  идут
к Белому дому, с солдатами, которых нагнали в город в  приземистых,  как
жабы, танках, бэтээрах.
   В маленьком скверике Елисей увидел стоящего  милиционера  с  брикетом
мороженого. Милиционер откусил крупный кусок, его  губы  смачно  втянули
таящую пенку. В глазах его плавало полное безразличие, пальцами  свобод-
ной руки он теребил листочки жидкого кустарника и,  видно,  не  замечал,
как сыплются на дорожку скрученные зеленые лохмотья.
   Елисей обогнул здание Киноцентра, ткнулся в закрытый  парадный  вход,
пошел к заднему входу. Поднялся на третий этаж,  прошел  по  коридору  с
открытыми дверями в служебные комнаты. Из коридора были видны наваленные
на столы бумаги, женщины в разных позах за столами, что-то  обсуждающие,
бросающие в коридор беглые взгляды.
   Елисей толкнул дверь нужной комнаты. За одним из столов, в углу  нап-
ротив, сидел еще один непомерно толстый человек, которого он знал  очень
давно. Еще в те времена, когда тот был стройным,  худым,  по-спортивному
быстрым и легким. Тогда его звали Валеркой Есиповым, он учился  на  сце-
нарном факультете, играл в баскетбол, был другом Елисея. Сейчас это  ко-
нусообразное тело, без шеи, измученное  полнотой  лицо  с  рыжими  подг-
лазьями, плешь с редкими волосами.
   Увидев Елисея, Есипов грузно навалился на стол,  оттолкнулся  руками,
встал, подхватил суковатую полированную палку и двинулся навстречу,  тя-
жело опираясь на палку. Наверное, сделал это специально, потому что знал
о недобром отношении Елисея к нему и хотел погасить неприязнь видом сво-
ей тяжести и беспомощности. Елисей заторопился навстречу,  быстро  проб-
рался меж столами, чтобы остановить неуклюжее движение Есипова.  Но  тот
продолжал переставлять тумбообразные ноги.
   - Со свиданьицем, мы сегодня в положении, - хихикнул он. - Зря  торо-
пишься. Спустимся в ресторан, там и поговорим.
   Он стал протискиваться дальше среди столов к двери, а Елисей поплелся
за ним. Если бы не Фердинанд, то Елисей смело бы сказал, что  все  чрез-
мерно толстые люди вызывают у него неприязнь из-за  своей  склонности  к
порочности. Чревоугодие - так непременно. Но сравнивая Фердинанда и  Ва-
лерку Есипова он вынужден был признать, что и  чревоугодие,  и  излишняя
толщина никак не связаны со склонностью к пороку. Насколько к Фердинанду
Елисей испытывал симпатию, и сама толща его вся была пронизана  доброду-
шием, сердечностью, настолько же Есипов вызывал нутряную неприязнь,  как
будто взгляд его, каждая частица непомерного  тела  источали  тяжесть  и
смрад лжи.
   Пока они брели по коридору Елисей пытался перебрать на  память  своих
знакомых толстяков. Набиралось не так уж и много, поэтому не  стал  обе-
щать и напрямую связывать злодейство с толщиной брюха. Но все-таки беге-
мотоподобный зад Есипова, колыхавшийся впереди, вызывал  у  него  только
раздражение.
   На лифте они спустились на два этажа  ниже,  доползли  до  ресторана.
Есипов уверенно завернул в затемненный угол и повалился в широкое  крес-
ло, видимо, специально для него стоящее у стены, за крайним столиком. Он
махнул официанту, и его лицо радостно оживилось.
   - Сейчас перекусим немного, - нос его потянулся в сторону кухни,  от-
куда сочились раздражающие аппетитные запахи.  Он  крякнул  оживленно  и
только спустя секунды глянул в упор на Елисея,  его  глубоко  вдавленные
глаза сузились и замерли, словно выискивая отклик. - Все не  можешь  за-
быть? Может, рассудить - так глупость детская? Уже двадцать лет  прошло!
- Он закатил глаза и покачал головой. - Неужели это все с нами  было?  -
Снова вонзился глазами в Елисея. - Не пробовал итоги подбивать?
   - Зачем я тебе нуже