о и негромко ронял слова. Узнав, что Маркову понравился редактор, он,
прищурившись, сказал одобрительно:
   - Сережа  -  оптимистическая  противоположность  в  нашем  тридевятом
царстве. - После некоторой весомой паузы продолжил: -  Знаете,  когда  в
вонючей магазинной подсобке, в бочке с огуречным рассолом вдруг  солнеч-
ный луч отразится. - Он хохотнул, и  вспененные  завитки  дыма  медленно
поплыли вверх.
   Через час застолье тихо кипело. На столе в беспорядке теснились  при-
несенные из буфета бутерброды и консервы. Коваль и Валерий Иванович нем-
ного нервно обсуждали последние  институтские  сплетни.  Но  тут  Сергей
встрепенулся, наполнил стаканы и торжественно поднялся, выпрямился и за-
явил:
   - Конечно, вы в курсе, что наш восьмидесятый год оон  объявило  годом
"наступления коммунизма". Мы все - настигнутые коммунизмом. Вперед  -  к
победе коммунизма! И вот он победил, на всех наступил. В  поле  брани  -
убиенные и искалеченные. Кому жизнь поломал, кому кости, кому мозги  вы-
шиб. - Он поднял стакан. - Так давайте встряхнемся, соберем остатки  сил
и мужества - нам еще далеко ковылять.
   Поставив на стол пустой стакан, Валерий Иванович с одного из  бутерб-
родов взял ломтик сыра, энергично сжевал его  и,  подняв  палец,  первый
прервал паузу:
   - Есть одно соображение по поводу вышибленных мозгов. На минутку  со-
берем ошметки вместе, засунем в черепушку - и задумаемся.  Двадцать  лет
назад на полном серьезе, под фанфары было заявлено о приближении  комму-
низма...
   -Вдалеке послышался шум поезда, - забарабанив по крышке стола,  вста-
вил с издевкой Коваль.
   - Но он не приехал, - продолжил Валерий Иванович. - Из этого  следует
грустный вывод: наш корабль несет по воле волн... Утверждаю, энергия на-
силия выдохлась, верх одерживает энергия пахаря. И не  впервой.  Пример:
татарское иго, триста лет рабства, а потом дикие полчища сгинули, а Русь
осталась. Тоже результат столкновения стихий насилия и пахаря.
   - А не слишком ли он труслив, твой пахарь? - спросил Коваль, с ирони-
ей усмехнувшись и подмигнув Маркову. - Не он ли придумал страшную  сказ-
ку: отрубил богатырь бошки змею трехглавому, а тут на месте  каждой  вы-
росло по девять голов. Это ж ужас какой!  -  завопил  Сергей.  -  Девять
вместо одной.
   Валерий Иванович хитро прищурился,  затянулся  сигаретой  и  выдохнул
клуб дыма:
   - Это психологический тренинг растущей детворе, которой потом змеиные
головы рубать. Там ведь дальше как? Богатырь-то снова стал головы рубать
да пеньки прижигать каленым железом. - Валерий Иванович загоготал. - Так
что, мало гаду сказать, что он подонок, надо ему еще в глаза посмотреть,
до нутра его поганого пронять. Надо пустить в ход некое чудо. -  Валерий
Иванович приподнял руку с сигаретой. - Он не потому подонок, что  в  нем
подлость живет, а потому, что в нем добро в анабиозе. Не знает  он  цены
собственной бессмертной душе. А вот включи эту хитрую машинку - и,  гля-
дишь, станет человеком или сгинет.
   - А что, один мой приятель, стукач мелкий, сгинул.
   - Стукачи - это цепные псы насилия, - изрек Валерий Иванович.
   - Ну, это была цепная шавка... Вадиму Андреевичу уже рассказывал  про
мои армейские похождения, - пояснил Коваль. - И  верно,  смотрел  ему  в
глаза. После бесед с гэбэшниками вернулся в часть, и - ведь сразу  сооб-
разил, что лучший друг накакал, - его за шкирку. Очень хотелось его мор-
ду разглядеть. - Коваль усмехнулся. - Может, логово подлости хотел расс-
мотреть или душу в анабиозе? Глазки такие круглые, свиные, белок с  про-
жилками, радужка с темным ободком, рыхлая синька, и зрачок, как  очко  в
сортире. Показалось даже - сжался зрачок... - Коваль  замер,  вспоминая,
потом вздохнул легко: - И точно, через несколько дней сгинул, перевели в
другую часть, Не знаю уж, пробудилось ли в нем что.
   Молчавший до этого Марков встрепенулся и проговорил оживленно:
   - Мне бы в глаза посмотреть своему другу-стукачу... Да не  дотянуться
до Парижа.
   - Вот, Валерий Иванович, - сказал Коваль, кивая на Маркова,  -  Вадим
Андреевич не только настигнутый коммунизмом, по  нему  еще  и  социализм
проехал, как танк. Надо бы  в  советской  конституции  гарантировать  не
только свободу слова, но и право глянуть в глаза своему иуде.
   - Мне сегодня утром тоже хотелось в Париж, - мечтательно сказал Вале-
рий Иванович.
   Коваль вопросительно глянул на него и сказал мрачно:
   - Вы что же, тоже видели в парткоме объявление о тур группе во  Фран-
цию?
   - Намедни.
   Коваль встал, оперся кулаками в стол, важно набычился:
   - Нет такой задачи, которую бы не решили коммунисты.
   - Кто же с моей анкетой туда пустит меня? - жалко проговорил Марков.
   - Вы же сочинитель, - повысив голос, торжественно заявил Коваль, - мы
- щелкоперы! Мы такую биографию изобразим.  Валерий  Иванович,  возьмите
бумагу... Ну, про войну, Вадим Андреевич, сами запишете. Так...  воевал,
орденоносец, учился. С шестьдесят такого-то года в  спецкомандировке  по
заданию правительства. Сколько, семь лет, наградили  вас?  Так,  значит,
четыре года спецкомандировка. А три тогда, Валерий  Иванович,  запишите,
на излечении после ранения при  выполнении  правительственного  задания.
Отказались от инвалидности. Трудился на Севере. Потом внештатным литсот-
рудником в различных газетах.
   - А как же документы? - спросил оторопело Марков.
   - А кто их будет смотреть? Кому нужно копаться в  позорных  бумажках,
когда перед нами герой всей страны... Так, с отделом кадров я улажу, там
и без трудовой книжки обойдутся. У меня там родная тетка работает.  А  к
секретарю парткома я с живцом пойду. Есть у меня  практиканточка  с  фа-
культета журналистики. О-о! - мечтательно застонал Коваль, весь  озарен-
ный азартом и вдохновением. Афродита с пятым номер  бюста.  Как  раз  во
вкусе нашего секретаря. На эту плотву его и возьму.
   Через месяц Марков почти забыл разговор о поездке. Вернее, мало наде-
ясь на удачный исход, отодвинул мысли о ней поглубже в память, чтобы зря
не теребить душу. Но оказалось, что в недрах бюрократического  организма
происходило невнятное ленивое движение. Где-то в декабре его вызвали  на
собеседование. С некоторой внутренней дрожью и тоской он сидел  за  сто-
лом, старался распрямить худые плечи и слабую  грудь,  когда  зачитывали
его подвиги на фронте. Молча вспоминал при этом грязь, вши и  дикое  бе-
шенство часто пустого брюха. И еще стойкое отвращение к любой  толкучке,
толпе: многие годы после войны не покидало желание рассредоточиться, уе-
диниться, спрятаться, потому что при прямом попадании снаряда или мины в
толпу, остатки слишком похожи были на фарш.
   Каверзных вопросов присутствующие не задавали. Только один студент из
активистов спросил о партийном руководстве демократического Йемена. Мар-
ков сослался на фронтовую контузию, которая сильно повлияла на память  и
добавил, что очень занят сбором материалов для книги о советских  полко-
водцах.
   Перед самым Новым годом в редакции мелькнула девица, которая по внеш-
ним данным напомнила Маркову слова Коваля о практикантке с  журфака.  Уж
очень она была сочная и смешливая. Она небрежно  роняла  пепел  сигареты
мимо пепельницы на стол Сергея, часто откидывалась на спинку кресла, хо-
хотала над его шутками, и прикусывала острыми белыми зубками алые  губы,
когда Коваль с намеком заговорщицки мигал Вадиму Андреевичу.  Марков  не
стал медлить и быстро откланялся.
   Еще раз девица появилась в январе, а через неделю, перед самыми  сту-
денческими каникулами Коваль потащил Вадима Андреевича в партком на, как
он сказал, последний и решительный. При этом велел на  собеседовании  со
всем соглашаться, на вопросы отвечать бодро и коротко и побольше упирать
на последние решения партии.
   В парткоме во главе стола сидел в строгом добротном костюме полнеющий
мужичок с простецким круглым лицом, заглаженными набок легкими  светлыми
волосами. Светлые глаза смотрели строго и совершенно  неподвижно,  голос
звучал едва слышно, но непоколебимо. Рядом с секретарем сидел лысый  ко-
ротышка с густыми черными бровями и с обожанием глядел на  шефа,  словно
обнимая того ласковым взглядом.
   В почтительной тишине секретарь медленно выговаривал слово за словом,
как будто прилаживал букву к букве, неспешно внимал ответам и держал ве-
сомую паузу прежде, чем заговорить.
   В конце разговора взгляд его потеплел и он сказал:
   - Это хорошо, что ваша внучка по вашим стопам  пошла,  на  журналиста
учится. Как ее успехи на сессии?
   Марков не мог понять, откуда у него взялась внучка, но бодро с согла-
сием кивнул и четко произнес:
   - Отлично, одна только четверка.
   Секретарь улыбнулся, и тут его полуприкрытые  глаза  полыхнули  таким
огнем, что Марков почувствовал, как к щекам прихлынул жар. Впрочем, ник-
то не заметил ничего. Только когда вышли в коридор, Коваль покатился  со
смеха, затем с извинениями объяснил, что секретарю представил  студентку
с журфака внучатой племянницей Маркова.
   В феврале окончательно и бесповоротно решилось, что поездка  состоит-
ся. И тут на Вадима Андреевича  нахлынула  беспросветная  тоска.  Разби-
раться в причинах было сложно и жутковато. Томило, что  в  любой  момент
выплывет какой-нибудь подвох, и все оборвется тошнотворной беседой с ту-
пыми мордами из гэбэ. Мучили и  вдруг  объявившиеся  сомнения  в  преда-
тельстве Сашки Селина. Доказательств-то никаких. Эмоции, интуиция, наме-
ки... Что если все эти намеки, лишь подлая игра Есипова?  И  что,  кроме
мычания и надуманных обвинений, какой-то детский жалкий лепет?
   Все последние дни Марков ходил как в ходу опущенный,  появилась  даже
неприязнь к Сергею Ковалю, который, видно было, весь  оказался  захвачен
интригой вокруг поездки. Энергия переполняла Коваля,  чувствуя  смятение
Вадима Андреевича, он старался шутить, намекал на ночную  жизнь  Парижа,
рассказывал анекдоты, как некоторые жутко передовые комсомольцы  в  заг-
ранпоездках сигали с борта пароходов, чтобы выйти  на  капиталистический
берег и навсегда расстаться с любимым социализмом. А в  последний  день,
когда стояли в метро, сказал:
   - Надо как в глубокий омут - головой вперед.  Мне,  кстати,  понятно,
почему человек головой вперед рождается: потому как недоглядишь сразу  -
оттяпать чего-нибудь могут запросто. Потом доказывай, что было.
   В день отъезда Вадим Андреевич отбросил все сомнения, как отрубил,  и
сразу почувствовал легкость и свободу. Его даже не смутило, что в  аэро-
порту в толпе мелькнул чей-то до боли неприятный  знакомый  силуэт.  Все
было отметено.
   Бесчувственно, как в гипнозе, Марков очутился на летном поле аэродро-
ма, поднимался по трапу в самолет, разглядывал номера на креслах,  смот-
рел в иллюминатор в ожидании взлета.
   Сквозь оцепенение проникло ощущение надвигающейся тяжести, шум  сопе-
ния, и слева на руку и плечо навалилось массивное тело.
   - Миль пардон, как говорят в Париже, - сипло прозвучало рядом, и  за-
булькал в слюне противный смешок. - Ба-а, вот так встреча! Каким чудом?
   Вадим Андреевич высвободил из-под тяжести локоть и узрел прямо  перед
собой мерзкое лицо Есипова. Тяжелые покрасневшие веки, воспаленные  мут-
но-желтые белки. Губы раздвинули щеки, открыв влажные зубы, пухлый  язык
в тесной пещере рта.
   - Это удача. Приветствую и одобряю, - забубнил снова Есипов. - Блага-
ми цивилизации надо пользоваться - и плевать на все остальное. Рад,  что
наконец поняли. Я тоже многое понял, - глаза Есипова мечтательно закати-
лись. - Был на мне презираемый  и  гонимый  грешок  -  сочинительство...
хо-хо! Однажды сказал себе: погоди, дружок. Может, это  главное...  сер-
мяжное? Вот, в литературный институт поступил, на заочный, учусь, духов-
ностью насыщаюсь. Знаете, проникся, понял вашего  брата  бумагомарателя,
теперь и сам такой. - Есипов задумчиво затих, потом заговорил неторопли-
во, смакуя слова. - Подвернется на глаза какой-нибудь аппетитный  подлец
или бабенка-стервозинка, ать их - и на бумажку. Нравится тебе - ему  усы
с рыжиной попышнее, не угодила баба - ты ей нос  пуговкой,  ха-ха...  Не
зря говорят: такой-то - создатель эпопеи... о-о! Создатель! Вы-то  попи-
сываете?
   - Бросил, - буркнул Марков.
   - Зря, - промычал Есипов и с сочувствием покачал головой. - А  может,
посмотрите мир, капитализм проклятый, всколыхнется внутри, а потом дрог-
нет рука, перо, бумага?.. И такую отповедь сочините миру  наживы,  наси-
лия, что самые стойкие неприятели писателей  воскликнут:  ай  да,  Вадим
Андреевич, ай да, сукин сын!
   - Вижу, вы уже на след Александра Сергеевича напали, -  сказал  хмуро
Марков. - Ему-то уж ничего не пришьете.
   - Ах, Вадим Андреевич, не любите вы меня, злопамятный вы, -  физионо-
мия Есипова печально скисла. - Батя-то мой другом вам был.
   - А вы помните отца? - спросил Марков.
   - А как же! - воскликнул Есипов. - Папашка, дорогой, руки  такие  жи-
листые, ухватистые. Крикун, правду любил.
   - Да, крикун, - повторил с болью Марков, - подлецов страшно не любил.
   Марков вспомнил тесную, захламленную старой мебелью комнатушку в ком-
муналке, худенькую жену друга Валю, шустрого пацанчика Валерку,  копоша-
щегося с переломанными игрушками. Не раз, когда проймет хмель от выпитой
водки, словно  подбитый  раскаленным  осколком,  вскидывался  дружок  да
вскрикивал со смертной тоской в голосе: "Что же, Вадим,  за  Родину,  за
победу дружки наши по всей земле гниют, мы - калеки?.. Нашу победу гнида
украла, кровью нашей раздулась! До блевотины!"
   Валя смертельно бледнела, полуобморочно сжималась, у  самого  Маркова
замирало от холода нутро. Только Валерка, привлеченный криком отца,  ог-
лядывался, смеялся, старался повторить вопль отца. Дальше следовала  му-
чительная пауза, затуманенный взор друга плыл в темном жутком омуте  по-
таенных мыслей.
   - Как вы не похожи на своего отца, - удивленно и брезгливо проговорил
Марков.
   - Точно, телеса нагулял, - усмехнулся Есипов, - а папашка  на  глиста
был похож, зашибал сильно, этак... - крякнул Валерка изумленно.
   - Совесть его мучила, вот как это называется.
   - О-хо-хо, - с гримасой презрения выдавил смешок Есипов.
   - Он был мученик, - проговорил твердо Вадим Андреевич. - Мученик  на-
шей жизни поганой, нашего самоистребления...
   - Ну, вы уж нагородили, - снисходительно усмехнулся Есипов, - скажите
еще: Христос.
   - А что? Может, он и жил распятым. Мы все так живем. Одни только это-
го не видят, привыкли, другие и тут приспособились, а кто и  выгоду  на-
шел. - Вадим Андреевич ехидно засмеялся. - В услужении подрабатывают  за
хорошую плату: кому крест повыше, кому пивка подать, а  кого  плеточкой,
если вопит слабо. Помнится, один солдат копьем Христа добил, решил изба-
вить от страданий.
   - А может, в казарму захотел, пожрать да к бабе, -  заурчал  довольно
Есипов. - Хотите, скажу, как на самом деле было? Ведь вранья за две  ты-
сячи лет столько набрехали... Открою вам глаза.
   Марков ничего не ответил, продолжал смотреть поверх затылков передних
пассажиров, да краем уха отметил, что аэродромные огни двинулись и  пом-
чались назад. Рев двигателей усилился, корпус самолета  лихорадочно  за-
вибрировал.
   - Взлетаем, - пробормотал Есипов. - Люблю оторваться от родной земли.
Мы еще вернемся. Прощай, любимая и родная страна советов... Так вот, де-
ло было так. Иуда, мало ему с властей денег за информацию, он решил  еще
и на после капиталец сколотить. Быдло ведь чудеса любит. Мужик  на  небо
вознесся - это чудо, а потому ученикам его - почет и уважение.  Рассказы
очевидцев с разинутыми ртами будут слушать. Тут тебе и угощение, и  пре-
зент. Так он сначала Христа продал с потрохами,  а  потом  ночью  выкрал
труп да неподалеку закопал. А утром вместе со всеми бегал и кричал: "Чу-
до, чудо! На небо вознесся!" Мы, кстати, тоже возносимся в  небо.  Люблю
этот момент, -Есипов прикрыл глаза и довольно почмокал толстыми губами.
   - Чепуха, - мрачно заявил  Вадим  Андреевич.  -  Конечно,  с  властей
деньги за донос можно получить. Любая власть хорошо  платит  стукачам  и
подонкам, а вот трепачам, которые простолюдинам морочат мозги баснями, -
смачно проговорил Марков, - головы рубят. Особенно тем, кто болтает, что
чудеса и благодеяния исходят не от властей, а  от  бродяги-еретика.  Так
что, опасный это путь.
   - Возможно, - усмехнулся Есипов и некоторое  время  довольно  пыхтел,
изучая потолок салона.
   - А вот такой вариант, вполне достоверный, - заговорил  он  снова.  -
Да, пожалуй, Иуда - мужик деловой, ему верняк нужен, а не по ночам трупы
таскать. А вот другие ученички. Вполне могли выкрасть  тело  и  закопать
втихаря. Уж они-то басен насочиняли, до сих пор в ходу.
   - Пусть и так, - согласился Марков. - Но ведь они  преодолели  страх,
рискнули животами своими, а потом до конца своему учителю служили. Такое
простой похабщиной не объяснишь. К тому же учтите: на эту тему  написаны
горы литературы, исследований, к сожалению, недоступные нам,  по  нашему
пролетарскому происхождению.
   - Ну, мы не такие темные, - небрежно сказал Есипов.  -  Почитывали...
например, а такую версию. Будто дали Христу в последний момент не уксус,
а наркотик. Потом его за труп представили публике. А он через  некоторое
время очухался - и отбыл восвояси. И жил припеваючи в отдалении, но  уже
не лез на рожон. Вот как вы, например, - Есипов довольно хихикнул. -  О!
- всколыхнулся он. - Вот кое-что  получше.  Есть  у  дураков  такое  уп-
рямство, что - хоть смерть - а свое доказать,  святостью  просиять.  Ну,
Иисус и подговорил Иуду выдать его властям, а потом тело выкрасть, зако-
пать. Все по сценарию вознесения на небо.
   - Да что вам это вознесение далось, - презрительно сказал Вадим  Анд-
реевич. - Сами посудите, зачем на небо кости, мясо тащить? Закопали  их,
закопали. Можете быть спокойны. Кто и как, не все ли равно? Другое здесь
привлекает. - Марков помолчал. - Нет в природе человека, его мыслях  ни-
чего, кроме сущего. Сказана самая странная чудь, выдумка, а и она,  зна-
чит, имеет отношение к сущему. Даже змей огнедышащий,  трехголовый.  Мо-
жет, в реальности он всего-навсего крокодил, а остальное домысел челове-
ка. - Марков вздохнул. - И совесть есть, только вас она обошла.  Но  это
уже ваши проблемы. Вы ей не нужны. И вознесение было, только не костей и
мяса, а что было - вам недоступно.
   - Почему же? - удивился Есипов. - Как это без меня?
   - Без совести-то не горюете. Вдруг это такая  же  никчемная  для  вас
вещь?
   - А и верно, что я хлопочу, - усмехнувшись, бросил Есипов  и  заерзал
на кресле, устраиваясь поудобнее, отчего еще больше навалился локтем  на
Вадима Андреевича. Потом он откинул голову на спинку.
   К этому времени самолет набрал высоту, выровнялся и, монотонно  гудя,
нацелился в неведомую даль, где за тьмой ночи скрывались другие  города,
люди, чужие миры. А внизу, в черном круге окна, ползали  редкие  огоньки
подмосковной России, там царила ночь, одиночество, заброшенность и  тос-
ка.
   - А что вы знаете, как умер ваш отец? - спросил Вадим Андреевич.
   - Чего там знать, - буркнул Есипов, прикрывая глаза. - С  перепою,  -
он облегченно вздохнул и стал мерно посапывать.
   Вадим Андреевич ничего не сказал, тоже прикрыл глаза, но спать не бы-
ло возможности, потому что теребила старая догадка,  что  умер  друг  не
случайно, а вполне намеренно. Не с перепоя, а как бы выстрелил последним
патроном в висок, когда окружен беспощадным врагом и  отбиваться  больше
нечем. И вот она - последняя пуля, как избавление от мук и позора.
   Мы в этом позоре дышим и живем, подумал Вадим Андреевич.
   Впервые догадки о добровольном уходе из жизни друга  Дмитрия  Есипова
появились через несколько дней после его смерти. Когда схлынула  тягост-
ная боль, тоска, закончилась череда хлопот с похоронами, встреч,  разго-
воров. В опустошенной голове вяло перетекали  воспоминания  о  последних
встречах с Митей. Обрывки фраз, знакомых энергичных жестов