е небо, казалось, ветер нес тепло, яркий свет жаркого солнца.
   - В общем, ладно. Свиделись и все. Пойду я.
   Вадим Андреевич отказался от предложения Селина подвезти его к гости-
нице. Они сухо попрощались. В одиночестве Вадим Андреевич спустился вниз
и вышел на улицу.
   Довольно долго он брел к гостинице, разглядывая  чужой  город,  чужих
людей... Больше он не звонил Селину и не думал о нем.
   Оставшиеся дни до отлета в Москву пролетели  мгновенно.  На  аэродром
Марков ехал,  стараясь  отъединиться  от  болтовни  туристов-попутчиков,
больше молчал и с печалью осознавал, что возвращение похоже на  погруже-
ние в тягостную и тяжелую трясину.
   На аэродроме увидел Валерия Есипова. Впрочем, встречи с  ним  уже  не
удивился. Тот тоже не скрывался, а сначала поглядывал настырно из  дале-
ка, медленно сокращая расстояние между ними. Лицо у  Есипова  было  пре-
мерзкое. Он пучил белесые выцветшие глаза, кривил пухлые губы, как будто
собирался плюнуть.
   - Уж и не надеялся с вами встретиться, - изрек Есипов  мрачно,  когда
оказался рядом с Вадимом Андреевичем. - Думал, отплатите  родине  черной
неблагодарностью, броситесь улепетывать. - Он  пожевал  губами.  -  Хотя
нет, такие не способны. Значит, в объятия державы?.. Объятия-то,  помни-
те, тяжелые бывают. "Души прекрасные порывы", - процитировал он  смачно.
- У вас никаких предчувствий нет?
   - Есть предчувствие, что до конца жизни не расстанусь с вами, -  ска-
зал с кривой улыбкой Вадим Андреевич.
   - Да вы - провидец, батенька, - Есипов заскучал и стал  оглядываться.
- Пойду-ка шнапсу приму. Путь не близкий.
   Он исчез. Снова Вадим Андреевич  увидел  его  уже  в  самолете.  Кося
по-рыбьи закоченелыми глазами, Есипов сосредоточенно добрел до кресла  и
долго уминался в него, шумно сопя и распространяя вокруг тяжелое спирто-
вое дыхание. Устроившись, он еще долго сопел, успокаиваясь. Потом совсем
затих, но скоро тишина прервалась вопросом:
   - Что же вы такую подлянку сотворили?
   Вадим Андреевич молчал, не понимая, чего хочет Есипов.
   - О чем это вы? - поинтересовался он.
   - А вы не знаете?
   -Что я должен знать?
   - Про нашего общего друга.
   Вадим Андреевич тут же подумал о Селине и онемел, не зная, что и  ду-
мать.
   - Помер... а вы его прикончили.
   - Что это значит?
   - Руки на себя наложил, после вашей встречи. Придурок. Уселся к бата-
рее головой, да руками за разобранную электробритву схватился. Каково?..
Ваша подлянка. Про совесть любите поговорить. Как она там у вас?
   Вадим Андреевич замер, в душе тяжело защемило.  Он  тут  же  вспомнил
всклокоченные крашеные волосы Селина, парфюмерную чистоту кожи и глаза в
мелкой сеточке дряблых морщин. Потом накатила  боль,  которая,  конечно,
предшествовала смерти. Боль настигла Александра Селина и смяла, как тон-
кий лист бумаги. В ней скопилась тоска по детству, ужас войны, тупая ли-
хорадка послевоенных дней с надеждами, которые отмирали,  словно  листва
осенью. Эта боль неотступно мучила и Дмитрия Есипова.
   - Вы знаете, Валерий Дмитриевич, - сказал Марков, - что ваш отец тоже
покончил с собой?
   - Конечно, пил как лошадь.
   - Нет, он и способ придумал самоубийства, чтобы  выглядело,  как  ес-
тественная смерть.
   - С какой стати, - небрежно усмехнулся Есипов, - замглавного в клини-
ке, денег хватало на все?
   - Его многое терзало. Что победу, за которую его одноклассники полег-
ли, а он здоровье отдал, подонки сапожищами затоптали да блевотиной  за-
ляпали, а его заставили мозги калечить тем, кто смириться не мог. Вот  и
он не смирился.
   - Что-то вокруг вас одни покойники? Не вы ли и папаше на мозги капали
как дружок? - с пьяным безумием глаза Есипова уперлись в Вадима  Андрее-
вича.
   - Ошибаетесь, Валера, - прошипел в эти глаза Марков,  -  это  от  вас
смердит трупами. Народ и партия - едимы. Трупоеды проклятые.
   - Эка, разговорился, - изумленно отстранился Есипов. - Не  забыли,  в
какую степь летим? На восток. Там за  каждое  слово  -  в  рыло.  Да  вы
собственное дерьмо есть будете. Уже нары вам греют. Коваля вашего с  ра-
боты точно вышибут, и тетку его. Вообразили, суки, что им все можно. Это
мне все можно.
   Есипов стал материться, шлепая мокрыми от обильной слюны  губами.  Он
задыхался.
   - Ничего вы не можете, - тихо сказал Вадим Андреевич.
   Есипов тяжело со свистом дышал, он закрывал глаза и сидел молча, ожи-
дая, когда успокоится дыхание.
   - Да, Вадим Андреевич, вижу, - проговорил медленно Есипов, -  вы  тут
совсем от реальности оторвались. Наша контора работает, как часы. Доложу
по начальству, проглотит дырочка бумажку - и пойдут тикать часики,  кру-
тить колесики, и вы, как по конвейеру.
   - Умру я скоро, - негромко сказал Вадим Андреевич, глядя в  иллюмина-
тор на медленно текущую долину облаков, сияющих в голубом свете луны.
   - Больны что ли? - поинтересовался Есипов.
   - Нет, чувствую.
   - А не врете? - Есипов придвинулся к Вадиму  Андреевичу,  внимательно
вглядываясь в лицо. - Видок у вас, конечно, тот еще, но и поплоше живут.
А это как у вас? Печень тянет или за ребрами болит?
   - Всего-навсего предчувствие.
   - Так бывает?
   - Бывает, на фронте бывало. Самый известный случай - Иисус. Он  точно
знал приближение смерти.
   - Опять вы за свое. - Есипов отодвинулся на спинку кресла, помял  гу-
бами. - Занятный разговорец был. Но лучше, знаете, на эту тему  балакать
по дороге в Париж, а не наоборот. У нас сейчас - холод, гололед. -  Еси-
пов мрачно выругался.
   - О-ох, - со стоном выдохнул Есипов. - Ну и тоску нагнали.  Одни  по-
койники у вас.
   Вадим Андреевич засмеялся.
   - А знаете, почему при социализме смерти как бы не  существует?  -  с
улыбкой спросил Вадим Андреевич.
   - Чтоб настроение не портить.
   - Чтобы остатки социализма не пропили и  не  разворовали,  -  смеясь,
сказал Вадим Андреевич. - По ленинизму ведь как? Там - яма  вонючая:  ни
выпить, ни закусить, ни бабу обхватить. Одна гниль. До светлого будущего
не дожить - обманули. Так хватай, тащи, жри в три горла!
   - Под кайфом подохнуть веселее, - заулыбался Есипов и потянулся. -  В
нашем доме в прошлом году пенсионер один загнулся на бабе. Смеху было.
   - Во! Наяривай, тащи все, что под руку угодило.
   - Правда, разворуют.
   - Поэтому цензоры и вымарывают мысль о смерти. Не дай Бог,  вспомнят,
задумаются, ужаснутся.
   Тут Есипов закхекал мелким смешком.
   - Да, Вадим Андреевич, - сказал он. - Советую и вам задуматься. Знае-
те, сколько стоит родине такой типчик, как Селин?  Ого-го!  А  вы  своей
болтовней довели его до порчи государственного имущества.  Селин  теперь
годится только на корм червям. И то - иностранного подданства.  Так  го-
товьтесь отвечать по  всей  строгости  закона.  Причинение  ущерба  гос-
собственности в особо крупных размерах. Помрете вы или нет, это  еще  не
известно. Может, дотянете до суда... А теперь мне отдохнуть надо.
   Голова Есипова отодвинулась назад, веки  опустились,  и  он  засопел,
приоткрыв рот. В иллюминаторе, немного впереди, в лунном свете  серебри-
лась узкая плоскость крыла. Словно живое, крыло  трепетало  в  невидимом
мощном потоке воздуха. Ниже бесконечно тянулась белая равнина облачности
с кружевными ложбинами, холмами. Вдали Марков разглядел  темный  крестик
тени от самолета. Крестик скользил по неровной поверхности и,  казалось,
вот-вот распадется и исчезнет, растворится в  бескрайней  пелене.  Вадим
Андреевич прильнул к иллюминатору. Свет в салоне был приглушен и не  ме-
шал мерцанию звезд. Их было бесконечно много, свет звезд одолевал  тьму,
окутывал глаза, лицо, лоб. Почудилось, что они  окружили  голову,  и  их
мягкий свет тонкими лучами входит в затылок.
   Вадим Андреевич вздрогнул, с удивлением оглянулся и понял, что  обма-
нулся: сзади были кресла, размягченные лица спящих пассажиров. "Но  ведь
что-то коснулось затылка?", - подумал Вадим Андреевич. Он закрыл  глаза,
пытаясь понять и удержать то легкое дуновение счастья и радости,  проси-
явшие на него. Такое ликование должен испытывать любой человек, где бы и
когда бы он ни жил. В этом Вадим Андреевич был уверен. Тысячи лет  назад
было такое небо, те же бескрайние моря уходили от  берегов  в  бездонное
небо, те же потоки воздуха омывали долины, наполненные неуловимым мерца-
нием света звезд. Нет ни времени, ни пространства между сотнями  поколе-
ний людей. В эту минуту, под этими звездами можно коснуться пальцами че-
ловека, которого зовут Христос. Он сидит на холме и смотрит в черное не-
бо, в котором живо плещет звездный свет. Вокруг мерно течет океан возду-
ха, в нем смешалось дыхание миллионов травинок, цветов, затихшие  голоса
и движения людей. Канул на дно черный песок ненависти. Нет злобы  тесных
и раздраженных улочек города, тяжелые глыбы городских  построек  кажутся
песчинками, которые тонут в темной пене листьев деревьев.
   Вздох ветра смывает тяжесть, тьма вспыхивает сиянием звезд, и  стано-
вится понятна мысль. Я пришел к вам, такой же, как вы. Там, во тьме, ос-
талось мое имя. Мы вместе, вечно.
   Вадим Андреевич вздрогнул, холод в груди тихо растаял. Он открыл гла-
за, оглядел ряды кресел, сонно поникшие головы с растрепанными волосами.
Вадим Андреевич пальцами ощутил тяжесть и ненужность предметов, окружав-
ших его. Тут же нагрянула ненависть и возбуждение предстоящей толчеи аэ-
ропорта. Он будто увидел скованные и напряженные лица гэбэшников,  кото-
рые, словно тараканы, невидимо заполняют все здание аэровокзала. "Нет, -
подумал он, вспомнив слова Дмитрия Есипова, - достойнее не жить".
   На рассвете мутного холодного дня, нырнув из озаренного ранним  солн-
цем неба, самолет прорвал толщу облаков, всей махиной рухнул на посадоч-
ную полосу, с лихорадочной дрожью сбросил скорость и подкатил к аэровок-
залу. Толпа измученных бессонной ночью пассажиров набилась в тесное душ-
ное помещение. Навстречу пялились бледные лица.
   Вадим Андреевич почувствовал охватившее горло и  грудь  удушье,  лица
исчезли. Ноги обессилели, и он мягко и расслабленно  повалился  на  пол.
Сзади, изумленно раскрыв глаза, онемело стоял побелевший от ужаса  Вале-
рий Есипов...
 
   ***
 
   Елисей отложил рукопись. Илья Ефимович стоял  у  книжной  полки,  его
пальцы двигались по темным корешкам.
   - Но ведь вы живы? - спросил Елисей.
   - Жив, - он оглянулся, пожал плечами и неопределенно повел в  воздухе
рукой. - Законы искусства... требуют.
   - А Париж?
   - Его тоже не было, - усмехнулся Миколюта.
   - Что же было?
   - Что-то, конечно, было, - сказал Илья Ефимович, ехидно прищуриваясь.
- Многотиражка была, редактор. Даже разгон редакции состоялся. Только по
другому поводу. Шел однажды секретарь парткома по коридорчику  мимо  ре-
дакции да взбрело ему в голову зайти,  обозреть  хозяйским  глазом  пост
идеологической работы. Зашел. А глаз у секретарей орлиный. Как в  ворохе
бумаг узрел? В общем, выхватил из кучи газет брошюрку  Солженицына,  та-
миздат... Идеологическая диверсия. В результате все мы вылетели  из  ре-
дакции... Был, конечно, Есипов, его изобретенное самоубийство,  заветная
папка, подельник мой парижский. Как это все соединилось?  Самому  трудно
объяснить. Было желание встретиться с Селиным. Наверное, просто тоска по
молодости. Пожалуй, идея турпоездки в Париж, нахальство все  -  возникло
из ощущения гнили, партийного кретинизма. Всеобщая казарма. С одной сто-
роны, запреты, болтовня аскетически-романтическая с трибуны -  и  гнилое
нутро, с другой стороны, водка, анекдоты, собачьи свадьбы на кожаных ди-
ванах под портретом генсека.
   - И Селин, кажется, жив? - спросил Елисей.
   - Конечно. Как-то открытку к Новому году прислал. Написал, что пальто
может выслать, размером интересовался. Я отказался.
   - Противно?
   - У меня все есть. Ничего не нужно. Я свободен. Это главное. - Он за-
думался, потом усмехнулся и добавил: - Если бы вы знали, сколько  вокруг
этого рассказа намешано. Сам удивляюсь. Я его написал где-то через  пол-
года после того, как редакцию многотиражки расшуровали. Была там еще за-
бавная история. Весной, в мае, звонит мне бывший  редактор.  Спрашивает:
на мели? Ну, я, конечно, говорю: мелее не бывает. Он объясняет, что зна-
комый из молодежного журнала предлагает в командировку от  журнала  смо-
таться на заработки с лекциями в Иркутск. Очень кстати, говорю. Был  та-
кой способ подработки: две-три лекции в день. Там глупость  какую-нибудь
несешь, наврешь с три короба, анекдот расскажешь, поэты стихи  почитают.
Дорога оплачивается, за выступления денежки профсоюз отчисляет. И  набе-
гает немного... - Илья Ефимович вдруг засмеялся.  -  Как  вспомню,  смех
разбирает. Собралась бригада, четыре человека. Дружок редактора,  брига-
дир наш с балалайкой. Лицо чумовое, поэтическое: волосы вихрами  торчат,
глаза запойные. Уже в аэропорту приключения начались.  Пока  регистрацию
ждали, бригадир наш клеиться стал к барышне, которые,  знаете,  багаж  у
пассажиров принимают.  Молоденькая  толстушка-хохотушка  в  аэрофлотской
форме, кругленькая, сочная. Ее, наверное, пареньки-сослуживцы любят  по-
тискать по углам между делом. Бригадир наш сразу к стойке,  мурлычет  ей
что-то, потом, гляжу, балалайку расчехлил, дрынькать начал, слышу,  час-
тушки щелкать пошел. А уж толстушка млеет, смешком заливается, на стойку
прилегла, к нему тянется... Да не долго музыка играла. Хмурый парнишка в
форме возник. Крупный, щекастый, позыркал сначала издалека возмущенно, а
потом подошел сзади к своей коллеге-хохотушке да как ладонью  врежет  по
спине девчушке. Аж гул пошел. Наверное, пол-аэровокзала на мгновение за-
мерло - уж не самолет ли шлепнулся...
   Илья Ефимович затих, глядя в пространство, словно что-то вспоминая.
   - Потом в самолете, - проговорил он, вздохнув.  -  Летали,  наверное,
что-то особенное. Не телега, не машина, не поезд...  А  почему?..  Любой
человек в самолете как бы на полпути в мир иной. Душа уже  там!  -  Илья
Ефимович покрутил пальцами в воздухе. - Сколько мне не говорили, что ве-
роятнее погибнуть под машиной, просто - при переходе улицы... Самолет  -
иное, взлетел, а приземлишься ли ты или твоя душа так и улетит  навечно?
Никто не ответит. Двигатели ревут, плоскости крыльев дрожат. Судьба твоя
где-то решается. А бригадир наш, оказалось, в это время с  соседкой  об-
суждал роль минета в супружеской жизни. Когда он после  прибытия  в  Ир-
кутск сказал об этом, я тут же заподозрил подвох, неладное.
   Потом лекция, какой-то заводик, в библиотеке  собрали,  наверное,  из
самых любопытных народ, все больше женщины. Извинялись  еще,  что  людей
мало. Я, поскольку наш бугор мою тему посчитал невыигрышной, первым выс-
тупал. О связи человека с родиной, с родным краем. Моя любимая  тема.  О
ностальгии... Уверен, если человек уезжает  далеко  от  родины,  то  эта
связь рвется, в человеке все меняется: характер,  лицо,  здоровье.  Если
очень чувствительный человек, то и погибнуть может...
   После лекции две дамы нас провожают. Бугор наш впереди,  я  позади  с
одной из заводских. Пожилая женщина, седая, интеллигентная. Сказала, что
понравилось мое выступление, согласна со мной, что нельзя  родину  поки-
дать. Даже всплакнула. В общем, полный триумф. Потом она  говорит:  мол,
присоединяйтесь к заводской экскурсии на Байкал, в  Листвянку.  Всеобщий
восторг. А вечером, в гостинице, в нашу комнату с редактором вваливается
бугор: глаза навыкате, невменяемые, сигарета в зубах.
   - Почему разговаривал с женщиной? Это он мне. Я в трансе, не могу по-
нять, в чем дело.
   - Почему разговаривал без моего разрешения? Продолжает он бурить. Те-
ма твоего выступления подозрительна... Мы недавно в редакции разоблачили
одного автора, диверсию задумал.
   В общем, бурчит он что-то воспаленное, я даже слова не могу вымолвить
от изумления, дружок мой, редактор, тоже опешил.
   А бугор наш без остановки говорит, сигареты безостановочно  смолит  и
балалайку свою под локтем держит. До трех  часов  ночи  окуривал,  потом
вдруг запнулся, побледнел и вышел, ни слова не сказав. Я редактору:  это
шизофрения, обострение. А он: так точно, дружок болел, когда с  брянщины
в столицу перебрался. Врачи сказали: синдром завоевания Парижа, бывает у
мигрантов от перенапряжения психики.
   Илья Ефимович снова замер, глядя на Елисея,  потом  сказал  медленно,
подняв палец:
   - Вот он откуда - Париж. Ну, тут мы с редактором взгрустнули. Он  го-
ворит, бугор три года назад женился, на поправку пошел,  врачи  сказали,
семейная жизнь поможет, укоренится и болезнь пройдет... И не подумал ре-
дактор, что обострится от переезда. Планы наши  наполеоновские  разбога-
теть плакали. Решили мы так и приуныли. Редактор долго сидел, пыхтел,  а
потом и говорит: "Все мы настигнутые коммунизмом",  -  Илья  Ефимович  с
улыбкой посмотрел на Елисея. - Вот откуда эта фраза.
   Илья Ефимович откинулся на спинку стула и мечтательно посмотрел в по-
толок:
   - В выходные автобус, мимо перелески. Май месяц,  воздух  прозрачный,
небо промытое, ясное, сплошная голубизна, зелень  кругом,  только-только
народилась, нежная зеленая дымка на лесах. Чудо! Тут еще Байкал. Далеко,
за этакой водной равниной - горы в дымке.. А тут бугор наш  с  очумелыми
глазами, все пытался нас вместе собрать... Короче, через некоторое время
сбежал я. Пошел бродить, забрался на вершину горушки, кругом кедры  рас-
тут, воздух смолистый, тепло весеннее от солнца.  Мечта.  Навстречу  мне
женщина эта пожилая с завода. Зовут ее Элеонорой. Имя ее запало мне, хо-
дили, ходили по окрестностям, говорили про флюиды родных околиц, а потом
я ее и спрашиваю: вы не местная, имя не здешнее? Да, говорит, и плакать.
Оказалась из Латвии, девочкой с родителями репрессировали. Родители сги-
нули где-то, а она в этих краях прибилась, хлебнула горя.  И  всю  жизнь
словно камень лежит на ее судьбе. Муж был хороший,  и  сын  был,  и  всю
жизнь страх не оставлял. Все было, а потом мужа поезд сбил. Шли с  това-
рищем по путям, с рыбалки возвращались, а сзади тепловоз. Машинисты, го-
ворят, сигналили. А они ничего не слышали. Друг в последний моет, словно
толкнули его, в сторону выскочил, а мужа убило. А сын просто ушел однаж-
ды в тайгу за орехами - и не вернулся... Вот, все мне и изложила. Попла-
кала. И говорит, вернуться бы мне. И такая в глазах мольба, тоска, - го-
лос Ильи Ефимовича прервался. - Я и сам всплакнул с ней на пару.
   Илья Ефимович перекрестился и сказал:
   - Если дожила, может, сейчас и вернулась на родину. Да, еще  сказала:
посмотреть бы в глаза тем подлецам, которые ее жизнь убили, ребенка ее и
мужа.
   Илья Ефимович вздохнул и добавил:
   - Через день-два сбежали мы с редактором, плюнули на все, переоформи-
ли билеты и на самолет, чтоб душа на место встала. А бугор наш, когда  в
Москву вернулся, тоже мозги своим восстановил, выправили врачи.
   - А как же Христос? - вспомнил Елисей.
   - О, долгая история, - обрадовался Илья Ефимович.
   - Согласен, пару тысяч лет.
   - Может, и больше, - решил Илья Ефимович. -  Как  инвалидность  дали,
начал я раз-другой в неделю на электричке за город ездить. По  Савеловс-
кой дороге. Места там холмистые, а меня все на вершины тянуло. В хорошую
погоду час-два посижу. Восторг неописуемый. Небо без края, воздух по му-
раве течет. Чудо! Тихо. Тишина меня еще  на  фронте  потрясла.  То,  что
стреляют, убивают, все знают. А вот какая тишина там... Ее  надо  самому
слышать, не поймешь иначе. Думаешь, не сегодня, так завтра убьют, а  тут
рассвет - ни звука. И как будто безмолвие это говорит с тобой,  какие-то
знаки посылает. А какие?.. Однажды отвели с передовой  что  осталось.  В
сарае ночь. Казалось, сутки не разбудишь. А меня среди ночи - как осени-
ло. Тьма, храп, стоны, а я не чувствую ни рук, ни ног, легкость  необык-
новенная, кажется, ветер дунет и унесет. И мысль: все будет хорошо, вер-
нусь живой... Какое-то время я с этой радостью плыл во тьме. Потом  зас-
нул. Вот, перекалеченный, но живой вернулся. Да...