н? - Это были первые слова, которые Елисей  сказал
ему за эти самые двадцать лет.
   - Тебе начальство разве не доложило?
   - Говорили, а все-таки?..
   - Глупости все, мелочи. - Он еще сильнее надвинулся на стол. - А, мо-
жет, покаяться я хочу, грехи замолить ,а?..
   - Почему я? У тебя исповедников достаточно было.
   - Издеваешься... А ты не отталкивай, Елисеюшка. Страшно мне!
   Только сейчас Елисей заметил, что лицо у него нешуточно  бледное,  на
лбу и под носом высыпали капли пота.
   - Прямо здесь? - спросил Елисей, удивленный его видом и просьбой.
   - А где? В конторе или в "Жигулях" моих? В троллейбусе... где? В цер-
ковь переться, так стыдно будет, да и передумаю по дороге. Они ведь  та-
кие же чиновники, такая же контора... шоу-бизнес, - с присвистом  проши-
пел он. - Там мои грехи не замолить. - Почему я? - изумление  Елисея  не
проходило.
   - Ты! - горячо выпалил он, брызгая слюной. - Именно ты... Я  не  слу-
чайно, я думал. На тебе ведь карьеру я начал. Ну, понимаешь? - Он глянул
заискивающе, ждал.
   Елисей прекрасно понимал, еще бы ему не понять. Он хорошо помнил, как
таскали его по начальству, мытарили комсомольские юноши, а потом  выста-
вили со второго курса без всякой надежды, без будущего, с клеймом прока-
женного. И только он один знал, кто такой Валерий Есипов и чем ему  обя-
зан.
   - Я сейчас спать не могу. Мне страшно, ужас!
   У него в горле забулькало, зашипело, он всхлипнул. Лицо дрогнуло.  Он
закрыл глаза рукой и затих.
   Подошел официант, стал расставлять закуски. Есипов не двигался. Когда
официант отошел, Валерка открыл лицо, схватил вилку  и,  низко  наклонив
голову, стал есть, сопя и причмокивая. Елисей тоже принялся жевать,  му-
чимый раздражением от того, что Есипов всколыхнул всю давнюю  муть,  не-
нужную, казалось, позабытую, сейчас даже смешную.
   Никогда он ни о чем  не  жалел.  Ничего  иного  ему  не  требовалось.
Единственное, что хотелось понять, зачем о н и это делали, для чего.  Во
имя чего суетились, предавали, продавали?
   О том, что Есипов - главный герой его злоключений, он лишь догадывал-
ся. Никаких явных фактов у него не было, и не могло быть. Просто одно за
другим копилось, тяготило, как гирьки на весах, пока не сложилось все  и
не озарила убежденность. Каждая мелочь сама по себе почти ничего не зна-
чила. Хотя один эпизод был весьма отвратителен.
   Однажды Валерка затянул его посмотреть матч на  первенство  вузов  по
баскетболу. Не помнилось уже, с кем играли. Игра шла обычно: стукота ме-
ча, крики немногочисленных болельщиков,  потные,  разгоряченные  игроки.
Потом гости вырвались вперед, и разрыв стал расти. Почти все очки  наби-
рал длинный мосластый парень с сонным выражением на лице, как  будто  он
только что оторвал от подушки всклокоченную с рыжиной  голову  -  открыл
глаза и очень удивился свету. Вид-то  сонный,  но  двигался  он  стреми-
тельно, кидал по кольцу почти без промаха.
   Переломилось все в одно мгновение, которое для Елисея как бы растяну-
лось в несколько кадров замедленного кино. Всклокоченный парень  получил
пас, метнулся, ускоряясь, к кольцу. Сбоку, словно прилип к нему,  Валер-
ка, они сделали в такт три шага - и ноги парня схлестнулись. Он врезался
в стойку щита и свалился на пол без движения. Засуетились  игроки,  тре-
нер, замелькал белый халат. Когда парня проносили на носилках, с которых
свешивались его ноги, Елисей увидел кровь на голове, левая рука неудобно
лежала вдоль тела и казалась чужой.
   Мимо прошел с довольным видом Валерка и подмигнул:  -  Теперь  мы  их
сделаем.
   Он сказал это бестрепетно, словно ничего не произошло. Чуть позже па-
мять вытолкнула эти почти забытые слова, когда Есипов похвалялся знанием
разных приемчиком устранения с площадки соперников. Надо было, рассказы-
вал он, пристроиться сбоку к сопернику, сделать два-три шага, ставя ногу
в ногу, а потом слегка коленом подсечь ногу соседа - и он свалится,  как
бревно... Елисей сообразил, что именно таким приемом Валерка и  подкосил
рыжего парня, без колебания и сожаления, как будто смахнул с  поля  шах-
матную фигуру.
   В другой раз, когда дело Елисея шло к развязке, он заметил физиономию
Есипова недалеко от кабинета, куда был вызван начальством  на  разборку.
Валерка увидел его, и тут же юркнул в группу студентов, спешивших по ко-
ридору. Не было никакой явной причины прятаться. Это была осечка  с  его
стороны.
   Дальнейшее раскрытие Валерки происходило заочно, после изгнания  Ели-
сея из института. Доходили отрывочные слухи о блатной подоплеке его пос-
тупления в институт, об удачном, не  по  способностям,  распределении  в
знаменитую киностудию. Так и наслаивалось одно на другое, пока не  роди-
лась уверенность в его прямой причастности к судьбе Елисея...
   Есипов стал жевать медленно, глянул на Елисея, отодвинул опустошенную
тарелку.
   - У меня все было, - он придвинулся. - Деньги, зрелище, бабы,  краса-
вица жена, знаменитость. Я получал все, что желал... Все, все было! Зна-
ешь такое, когда разматываешь предысторию  какой-нибудь  пакости...  Ну,
чтобы переиначить, избежать, хотя бы мысленно. И всегда  находишь  такой
момент: слово, движение, ход. С которого, понимаешь, все становится  не-
отвратимо. Говорят, Чернобыля не было бы, если бы оператор на  пять  се-
кунд раньше нажал какую-то кнопку. До этой точки можно  было  все  изме-
нить, а после - никакими силами. Как на машине  нужный  поворот  проско-
чишь. Сейчас - и неотвратимо. И все, что было - ничто. Ничто! - прошипел
он, губы его тряслись и кривились уголками вниз. - У меня ноги холодеют.
А что  остановит?  Что  удержит?  Блистательная  жена?  К  чему  блиста-
тельность? И не так все... Деньгами не  откупишься  никакими.  Пробовал.
Врачи - такие же ханурики. Гребли охапками, все утешали. Один... один!..
нашелся, сказал, что не надо тратиться. -  У  Валерки  в  горле  жалобно
пискнуло. - Сказал, подлецов только в соблазн вводить.  А  может,  лучше
платить? - Он умоляюще глянул на Елисея. - Хоть утешать будут. За деньги
все врут.
   - Чем же я могу помочь? - спросил Елисей.
   Ему было жалко Есипова. Трясущиеся  щеки,  короткие  толстые  пальцы,
скребущие по столу. Жалко было того стройного, веселого  парня,  который
утонул в этом толстом пропитанном недугом теле.
   - По ночам страшно, - глаза Есипова застыли  от  воспоминания  ночных
кошмаров, - особенно. Проснусь посреди ночи - и все, так до утра  и  ма-
юсь... - Его лицо наконец очнулось, он сказал тихо: - Ты не  смейся.  Не
случайно тебе говорю. Когда вспомнил тебя, впервые стал засыпать спокой-
но. Вспомню - сразу снимается все.
   Он грустно вздохнул, обиженно по-детски насупился. У Елисея не прохо-
дило ощущение, что он немного пьян, "под наркозом", как  он  когда-то  в
юности говаривал.
   - Догадывался, что ты все знаешь. Вычислил. Случайности, они  нанизы-
ваются. Помнишь, в коридоре столкнулись. А потом, уже после, через  нес-
колько лет, в метро пересеклись. О-о, я помню твой взгляд! Ты  знал  уже
тогда. А главное - на выставке в этом, в Доме учителя, твою картину  ви-
дел. Ты там людей наподобие грибов изобразил. Такие  серые,  ха-ха,  как
поганки, в небо тянутся, а ноги этакими грибницами в землю корнями  ухо-
дят. Переплетаются, совокупляются, - прошипел зло Есипов. - Один черный,
страшный - это я. - Он покачал головой. - Сходство я  уловил.  По  этому
сплетению и понял, что ты все знаешь. Да, мы крепко заплетены. Иной, ду-
маешь, козявка, а копнешь его - и голова кругом пойдет... А один человек
на картине, светлый такой, вырвался, помнишь, белым шлейфом в небо  под-
нимается. Это ты... Я сразу понял. Ты еще тогда оторвался от этой сляко-
ти. Может, если бы не я, и тебя бы затянуло? А, вместе с нами?..
   Он смотрел долго на Елисея.
   - Или другое. Ты можешь мне сказать?.. Я запомнил, как  твоя  картина
толкнула меня тогда. И сейчас - вспомню ее, и что-то отпускает внутри.
   Елисей, конечно, помнил  эту  выставку.  Единственную,  куда  удалось
пристроить одну картину. И то благодаря чудаку из  отборочной  комиссии.
Застал его в конце рабочего дня, когда  все  разбежались.  Он  не  хотел
смотреть, торопился, но потом глянул. Почти сразу сказал, что картины не
пройдут, но он берется одну вывесить "контрабандой", как он выразился. И
действительно, она появилась на второй день после открытия  и  провисела
больше недели. Верно и то, что Елисей писал ее, держа в сердце и  Валер-
ку, и всю дрянь и пакость, облепившую их, видимые и невидимые нити,  ко-
торыми повязаны все.
   - А если и я не задержусь здесь? - спросил Елисей. - Ты ведь  рассчи-
тываешь, что срок мой не мерян?
   Есипов откинулся, рот его открылся, щеки, словно жабры у рыбы, разду-
вались и опадали. Наконец он выдохнул с шумом воздух, застрявший в  гор-
ле.
   - С тобой-то что? - спросил он.
   - Ничего.
   - А почему так считаешь?
   Елисей повел плечом и ничего не сказал.
   Есипов расстроено посопел:
   - Ты знаешь, тебе верю. Так и есть тогда.
   Он задумался, голова его поникла, подбородок уткнулся в ворот рубахи,
щеки оплыли вниз.
   - Недавно понял слова моей бывшей супруги. Блистательной, знаменитой.
Она, когда расходились мы, призналась. Жизнь,  говорит,  как  скомканное
старое грязное белье, - прошла и никакой радости не  оставила,  утешения
нет. А потом говорит - она в свое время хотела детей, да... - Есипов вя-
ло махнул рукой. - Надежда, говорит, остается, если  есть  дети,  а  без
них... Сейчас понял ее. Когда конец,  хочется  надежды,  хоть  краешком,
пальчиком, ребенком своим, а  зацепиться  за  эту...  ну,  небо,  солнце
из-под тучки, дождик в осеннем тумане, - Есипов всхлипнул. - Знаешь,  на
чем поймал себя? В такой момент не баб вспоминаешь, не  оргию  какую-ни-
будь  а-ля  студенты,  не  самый  разудалый  оргазм.  Вот  ведь   штука!
Свинство-то, все о бабах хлопочем, а получается... - Он изумленно поднял
палец. - Проклятая тишина на речке, волны бульканье о лодку, когда дождь
об листву. У меня к окну верхушка  тополя  достает.  Знаешь,  как  ночью
дождь лупит по листьям, да еще молния полыхает, гром  окатит?..  Если  б
знать, что потом сын твой или дочка в этой комнате  проснется  такой  же
ночью, дождевой воздух окатит ознобом, за окном хлещет, полыхает... - Он
закрыл глаза, по щеке скользнула слеза. - Да не будет этого... Ничего не
будет. Поселят хмыря какого-нибудь. За взятку, или просто за наглую мор-
ду. Будет он водку жрать, окурки в окно кидать, в сортире блевать с  пе-
режору. А я?.. Вот, хотел тебе повиниться. Тебе, наверное,  больше  всех
напакостил. Думал, хоть вспомнишь, может, простишь?.. Может, с сердцем у
тебя что?..
   Елисей отрицательно помотал головой, он чувствовал, как Есипов  одним
своим видом, расплывшимся свинцовым телом угнетал его.
   - Если так, скажи, - обессилено навалился на стол Есипов,  -  за  что
меня так? Кто это придумал? Почему какие-то твари пожирают меня?
   - Мы едим, и нас едят. Ты равнодушен к своей жертве, и они не  думают
о тебе.
   - Вечно, как небо, - уныло простонал Есипов.
   - А кому всучить свои жалобы? Кто, кроме нас, должен хлопотать о  на-
ших руках, ногах, желудках, в которых боли, недуги, микробы какие-то?  А
если схватило живот, должен ли кто-то стоять над тобой в сортире и печа-
литься?
   - Это смешно, - Есипов попытался улыбнуться.
   - Однажды хотел намекнуть твоим шефам, что расшифрован ты.
   - Не стал? - после некоторой заминки спросил Есипов.
   - Нет.
   - Интересно, почему?.. Хотя, эффект был бы ничтожный. Как все ничтож-
но! Ужас! Что я делал, что со мной было?..
   - Может, это меня остановило. А может, не хотел играть по-вашему. Или
время пожалел свое... Слушай. А если вернуть сейчас все. Ну, вот ты сно-
ва здоров, мышцы, сила бродит, ноги, руки крепкие, пружинистые?.. - Ели-
сей увидел, как Есипов замер. - Снова поехало бы. На все бы плюнул, да и
забыл бы про страх. Ведь так?
   Болезненно-бледное полное лицо Есипова напомнило Елисею восковую мас-
ку. Полуприкрытые глаза ничего не видели. Он весь  был  погружен  в  тот
прошлый мир, когда его носило гибкое, мускулистое тело,  каждой  жилкой,
каждой клеточкой наслаждавшееся бодрящим холодом воздуха,  сопротивлени-
ем, азартом жизни, любовной горячкой. Так и не  открыв  полностью  глаз,
как бы не желая видеть Елисея, он проговорил медленно:
   - Возможно, и-эх, возможно... А ты, наверное, дай  тебе  все,  что  я
имел: успех, деньги, бабы... Ты бы все равно на обочину прибился бы. Что
ты там нашел?
   - Слушай, и насчет женщин ты преувеличиваешь. Не все же одни  студен-
ческие свадьбы по-собачьи. Ты просто испугался сильно.
   - Страшно, Елисеюшка, ужас, особенно по ночам, - тихо подвывая,  про-
шептал Есипов. - Хоть один бы шанс! Кто бы помог?
   Его помутневшие глаза впились в Елисея. Смотрел он с отчаяньем и, ка-
залось, вот-вот его охватит безумие, глубокое, темное, как омут.
   -А ты, можешь, - горло его задушено хрипело, - вернуть?.. Хоть немно-
жечко?
   - Что вернуть? - Елисей сделал вид, что не понял. - Прошлое?  У  меня
там радости мало. Ты, наверное, не так понял меня?
   - А простить можешь?
   - Для меня, что было - утратило смысл,  -  сказал  Елисей.  -  Сейчас
вспоминать смешно, да и глупо.
   Господи, только сейчас он стал понимать, как по-идиотски они выгляде-
ли тогда со стороны, из человеческой жизни.
   Есипов поник и долго сидел, тяжело посапывая, бессмысленно  глядя  на
свой живот. Голова его стала слегка раскачиваться, как у китайского бол-
ванчика. Он, кажется, уже забыл о существовании Елисея. Но затем его ве-
ки дрогнули.
   - А я надеялся, - проговорил мрачно Есипов, - картину твою вспомню  и
легче становится. Есть в тебе что-то, уверен.
   - Что-то, может, и есть - сказал Елисей, вспомнив, как  недавно  при-
ловчился по вечерам усыплять дочку. Она расшалится, крутится в  постели,
смеется, а Елисей мягко положит ладонь ей на головку,  проведет  ласково
по теплому лбу - и дочка затихает, глаза вдруг  задумчиво  потемнеют,  а
там и веки опустятся, и она уже спит.
   - Поможешь? - встрепенулся Есипов, с надеждой ловя взгляд Елисея.
   - Ты меня не понял. Как я тебе помогу?
   Есипов помрачнел и снова скис. С минуту он молчал, потом засопел чаще
и сильнее, глаза его приоткрылись:
   - Врешь ты все... Я, когда припрет по ночам, вспоминаю  тебя...  раз-
мышляю. Один раз ярко так увидел тебя, вот, как  сейчас.  Знаешь,  легче
становится... Что это?
   - Не знаю, - ответил Елисей и пожал плечами. - Я тут ни при чем.  По-
мочь тебе не могу.
   Есипов крутанул головой, словно ворот душил его,  протяжно  вздохнул.
Какое-то время он молчал.
   - Да, совсем забыл. - Он поднял голову. - Донимают  тут  меня  разные
шоумены. Хотят детей, юных художников  разных  национальностей  собрать.
Показать, поддержать, в духе дружбы народов. Я думал, может, тебе  инте-
ресно будет. Своих вундеркиндов подключишь. Подумай, позвони.
   Он тяжело навалился руками на стол, поднялся и, не оборачиваясь, поп-
лелся к двери.
   С облегчением Елисей вышел на улицу. За гребенкой  крыш  домов,  крон
деревьев, в той стороне, где текла Москва-река, виднелась громада Белого
дома, выстроенного несколько лет назад. Его белизна бросалась в глаза на
общем сером фоне. Верховное здание не существующего государства  Россия,
не существующей власти, которую играл какой-нибудь полуотставной партий-
ный начальник - по контрасту с броским сиянием здания - незаметный,  се-
рый, невозмутимый и бестрепетный, как покойник. Кто бы он  ни  был,  его
почти не знали, как случайного знакомого, с которым много лет не  прихо-
дилось встречаться, его не помнили, не замечали.
   Сейчас в сторону Белого дома шли люди. Они почти терялись среди массы
будничной толпы, втекающей и выползающей из горловины метро.  Их  редкая
цепочка становилась заметна лишь на тихой боковой улочке, обычно безлюд-
ной и спокойной. А тьма людей, живущих на неоглядных пространствах,  или
ничего не знали, или могли только ждать решения всеобщей участи.  Елисей
подумал, что заблуждаются все. И те несколько начальников,  готовых  от-
дать любой гнусный приказ, и те немногие тысячи людей, не желающих поко-
риться, и те миллионы, которые безвестно и безмолвно ждут развязки. Плы-
вущий корабль не может сразу изменить курс. Чем массивнее  корабль,  чем
больше на нем народу, тем труднее разворачивается он.  А  если  найдется
безумец, желающий вопреки всему рвануть корабль в сторону  любой  ценой,
то он сможет повернуть корабль лишь ломая его, калеча - и, пожалуй,  по-
топит со всей командой и пассажирами.
   Начал крапать мелкий дождь. Капли монотонно стучали по зонтику, приг-
лушая гул встревоженного города. Брусчатка спуска с площади тотчас  заб-
лестела и стала сочиться мелкими ручейками. Елисей почувствовал  желание
хоть немного заглянуть вперед, предугадать события. Но  поймал  себя  на
том, что слишком велик соблазн придумать будущее, не похожее на  гнусную
реальность. Очень хотелось подправить ответы. Наконец он решил, что про-
ще ждать естественной развязки, потому что знание даже самого неприятно-
го исхода не заставит отказаться от шага навстречу любой судьбе.
   В метро снова всплыл разговор с Есиповым. С ним что-то  стряслось,  и
его болезненное томление передалось и Елисею. Будет ли и у него, подумал
Елисей, похожий холодный и липкий страх? Может,  в  последний  момент?..
Есипов говорил о картине, что Елисей оторвался от трясины темноты и  ле-
тит вверх. А может, Елисей тоже увяз?..
   На противоположном эскалаторе он заметил невзрачную худенькую девчон-
ку, жалкую, с робкими щуплыми плечами. Ее темные  глаза  на  осунувшемся
лице смотрели подавленно и обречено. Она ему напомнила Раису,  студентку
с актерского. Почти все годы его краткого студенчества  она  мелькала  в
отдалении. Знал, что в насмешку ей дали кличку "колхозница", потому  что
была она из ставропольского села, талантливая, разбитная,  но  никак  ее
худоба, сумрачность облика не вязалась с экранным образом советской кол-
хозницы. Лишь однажды столкнулся с ней. Есипов затащил его в  канун  но-
ябрьских праздников в общагу. Там шел хоровод возлияний и  блужданий  по
комнатушкам, пока не очутились в компании с Раей. К полуночи в коридоре,
по пути из сортира, Валерка навалился на Елисея и промычал ему  в  лицо,
пьяно водя глазами:
   - Хочешь, я перепихнусь с Райкой?
   Елисей запнулся, перед глазами возникла жалкая фигура Раи.
   - Почему я должен хотеть этого? - едва нашелся Елисей.
   Валерка отшатнулся, помял губами, махнул рукой и  наконец,  вздохнув,
сказал:
   - Должна мне, сука, не отдает, - помотал головой, добавил: -  не  от-
даст... мне как раз хочется, пойду... помну цветочки.
   Войдя в комнату, Елисей подсел к столу, за которым не прерывались де-
баты о судьбах киноискусства, а Валерка полуобнял Раю,  сначала  говорил
ей что-то на ухо, потом гоготал, целовал в шею... скоро они исчезли.
   Под утро Елисей оказался за столом в одиночестве. Валерка только  что
вышел в коридор, студент, один из хозяев комнаты, лежал  без  чувств  на
кровать. И тут Елисей увидел, что на другой кровати, прислонившись к же-
лезным прутьям спинки, сидит Рая и смотрит со злобой на него.
   - Есипов - сволочь, - пробормотала она глухо и  добавила:  -  Все  вы
сволочи... хотя ты, может, и не сволочь.
   Медленно она встала, держась за спинку, постояла, потом  приблизилась
к столу и села напротив.
   - Мне почему-то жалко тебя, - сказал Елисей.
   Ее глаза мутно и бесчувственно смотрели на него.
   - Хочешь, пойдем со мной?
   - После Есипова не могу.
   Она удивилась, ее глаза округлились и  прояснели,  ожили,  потом  она
засмеялась, затем ее лицо дрогнуло и потекли слезы.
   - Может, ты и прав. Он - скотина, и я - скотина.
   - Нет, ты не скотина, ты потерянная.
   Она фыркнула и уронила голову, долго сидела, тяжело вздыхая.
   - Брось ты, - наконец сказала она. - Не жалей меня. Таких скотов  пе-
ревидала, и сама стала... Два го