да назад бригадир меня в лесополосе пой-
мал, снасиловал, и потом прохода не давал, а ведь я  лучшая  в  самодея-
тельности в районе была... Уехала наконец.
   С этого дня Елисей порвал с Валеркой, отодвинулся от  него.  А  через
какое-то время придумал написать ему письмо, решил  написать  о  природе
зла. Еще за год до этого, после ввода войск в Чехословакию, стал задумы-
ваться об этом. Удивляло, мучило, что однажды августовский покой подмос-
ковных дней с жарой, купанием, друзьями, девушками должен был прерваться
смутными и злыми объяснениями, что кто-то не хочет, упрямится, а их надо
заставить, грозить им, спасать их. По телевизору мелькали кадры, в кото-
рых обезумевшие люди метались по площадям и улицам, в  их  лицах  горела
ярость, а потом дикторы спокойно объясняли. Ловил себя на чувстве  нена-
висти к тем людям, которые не хотели понять, что им желают добра, возни-
кало желание уничтожить их... В такие моменты  старался  оттолкнуть  все
болезненные впечатления и мысли. Он написал  Валерке:  "Валерка,  пойми,
зло - такая же реальность, как кусок хлеба,  башмак.  Изуродуй  человека
злом - и он будет всегда жить с тобой рядом, норовить напомнить о  себе,
отомстить. Добей его - и ты поймешь, как просто убить, как легко сломать
живую плоть. А зло уже на ступень выше. Зло - порождение слабоумия, бес-
силия, импотенции. Если бы зло было бы всесильно - человечества  уже  не
было бы. Если мы существуем, значит, добро всесильно".
   Дальше Елисей сумбурно, сбивчиво добавил про  чехословацкие  события,
об ошибке правительства, о грядущих бедствиях.
   Письмо Валерка потерял, сообщил об этом  мельком,  безразлично,  шаря
вокруг скучными глазами. А потом началась эпопея с исключением из инсти-
тута. Кто-то нашел и отнес письмо в партбюро...
   С Ларисой и дочкой он столкнулся у подъезда дома. Аля, натягивая  ка-
пюшон куртки, выскочила первая, резво, с криком, немного походила на за-
сидевшегося дома щенка, с визгом и  дрыганьем  хвостика  вылетающего  на
улицу. Лариса с зонтом вышла степенно, как подобает беременной  женщине.
На лице явно проступала тревога и за Алю, которая вот-вот  споткнется  и
обдерется об асфальт, и за второго ребенка, которого она еще носит в се-
бе. На ее лице промелькнула радуга узнавания: радость, улыбка, озабочен-
ность, беспокойство.
   - Если хочешь есть - там на кухне. Мы уже перекусили.
   В лифте снова подумал о том, что заводить сейчас ребенка  -  безумие.
Хотя не больше ума можно обнаружить и в самой женитьбе. Можно ли  вообще
найти что-нибудь умное в жизни? Достаточно глянуть в окно, выйти на ули-
цу, включить радио или телевизор. Ничего, кроме безумия: частичного  или
полного. Мысль очень актуальная, усмехнулся Елисей, особенно,  когда  по
улицам Москвы ползают танки и бэтээры, а по  тротуарам  бредут  ошалелые
горожане.
   Одной из причин - как он догадывался, - по которой жена хотела второ-
го ребенка, было желание покрепче привязать его к семье. Младенец спута-
ет их по руками и ногам. Даже помешательство бессонных ночей  под  вопли
грудничка не достанет для того, чтобы разорвать порядком ослабевшие  се-
мейные узы, которые раньше готовы были бы лопнуть от  малейшего  дунове-
ния, неприязненного взгляда, резкого слова.
   Была ли любовь? Была. Не ослепление, которое через время схлынет, ос-
тавляя опустошение и недоумение. Было открытие по-детски доверчивой, ра-
достной души, которая казалась легкой, воздушной, как счастливое детское
воспоминание, как детская фотография, поймавшая  миг  радости,  счастья,
солнца, вздернутых легким ветром кудряшек. Потом все исчезло,  заилилось
мелким и липким мусором жизни. обернулось просто далеким отблеском детс-
кой наивности и чистоты.
   Телефон зазвонил, когда Елисей только открыл дверь.
   - Елисей Иванович? - услышал он незнакомый женский голос, когда  снял
трубку. В нем звучали потусторонние нотки, похожие на донесенные  ветром
колокольные удары, неизвестно откуда взявшиеся среди загородной пустоты,
в диком поле: то ли из невидимого за лесом села, то ли свалившиеся прямо
с нахмуренных тучами жутких небес. - Я по поручению Светланы Алексеевны.
Вы друг Фердинанда Константиновича. Он сегодня скончался в больнице. По-
хороны после путча, двадцать второго...
   Ухо жалила пустота шорохов и скрипов в телефонной трубке, горло  Ели-
сея судорожно напряглось, свободная рука вздрогнула, словно  доискиваясь
не хватающих слов...
   - До свидания, - всплыло из молчания трубки и утонуло в мертвой тиши-
не.
   "После путча? Почему двадцать второго? Что хотел  утром  сказать  мне
Фердинанд? Он звонил последний раз. А меня не было". Елисей словно  уви-
дел его оплывающее грузное тело, раздавленное болезнью, страданием. Мог-
ло ли в его последние слова  вместиться  все,  что  составляло  уходящую
жизнь, бесчисленную череду дней, рассветы и ночи, осенний морозный  воз-
дух Москвы, когда тринадцатилетним мальчишкой с приятелем уходил на  не-
ведомый фронт, уходил на смерть, которая пожрала  всех  его  попутчиков,
помиловав двух пацанов? "Что он хотел сказать?.. Кто мне звонил, и поче-
му - после путча, двадцать второго?"
   - Не ходи на похороны, я плохо себя чувствую, - услышал Елисей  голос
жены за спиной.
   Он оглянулся, и ему показалось, что в коридоре  мелькнул  ее  силуэт,
покатые маленькие плечи, полные руки и ноги,  которые  природа  чудесным
образом наградила сходством с ногами древнегреческих красавиц,  высечен-
ных из мрамора их пылкими любовниками-камнерезами. Тут же  озарило,  что
жена - на улице с дочкой. Не могла она говорить в коридоре. Он  оглянул-
ся: в коридоре мелькнула тень, значит, вернулась. Елисей встал.
   К нему подошла жена. Прильнула, окутав своим теплом.
   - Меня беспокоит Аля. Чихает что-то. - Ее озабоченное лицо вдруг  ос-
ветилось улыбкой, она засмеялась. - Смешная такая. Говорит,  зимой  снег
падает для того, чтобы быстрей земля заснула и вспоминала о лете.
   Лариса снова прижалась к нему. Он видел ее короткие,  вьющиеся  пряди
волос на затылке, смявшийся ворот халата.
   - А Мишутка совсем похож на медвежонка, даже пищит баском, - она сно-
ва засмеялась. - Я ведь говорила: не надо ходить на похороны. У меня ду-
ша болела. Ох, забыла! - воскликнула она и исчезла в коридоре.
   Он остался один посреди комнаты, ощущая ее тепло, оглянулся на  теле-
фон. Никак не мог понять, о каком Мишутке она говорила. Может, какую-ни-
будь знакомую с ребенком в подъезде встретила?
   Елисей хотел ее спросить, окликнул, но она не  ответила.  Заглянул  в
коридор, прошел на кухню, зашел в другую комнату. Ларисы не было.
 
   ***
 
   После путча, утром двадцать второго  августа  Елисей  стоял  у  ворот
больницы. Никого кругом не было, и он  стал  прохаживаться  по  дорожке,
чтобы скоротать ожидание. В небе легко всплывали пухлые перины  облаков,
солнце слабеющим золотом озаряло улицу, корпуса больницы, траву,  редкие
деревья за оградой. Черные стрижи еще плавали неустанно в небе. Их крики
через несколько дней умолкнут, они исчезнут до нового лета. Вместе с ни-
ми исчезнет душа Фердинанда. Человека с явно неуместным  в  нашей  жизни
именем, чрезмерной полнотой, несуразностью, трудно объяснимой жизнью че-
ловека, исторгнутого их общего потока. Но ведь зачем-то  судьба  вырвала
его из тысяч ополченцев, приговоренных к смерти! Продлила его  жизнь  на
пятьдесят долгих лет. Уместила в них голод войны, бедное и веселое  сту-
денчество, несколько лет хождений на заводишко в  инженерной  должности.
Ненадолго занесло в милицию: темные задворки, бандиты, карманники, битые
небритые рожи, драки, ножи, кровь...Что еще, вспоминал Елисей. Очерки  о
милиции в газете, в журнале.  Редакционные  кабинеты.  Веселые,  молодые
журналисты. Потом  коротенькая  повесть  о  молодом  милицейском  опере.
Третья премия министерства внутренних дел. Соседство на вручении  премий
с признанными мастерами, их похлопывания по плечу, усмешки. Голова  кру-
жилась от опьянения мечтами...
   За ними - неудачная женитьба, развод. Безрезультатное топтание по ре-
дакциям, около литературные пересуды по издательским коридорам с  табач-
ным чадом. Планы поблекли. Мэтры перестали узнавать, да и надоело проси-
тельно топтаться перед ними. Остались сиротское именование  литератором,
редкие командировки от журналов в провинцию в поисках положительных  об-
разов советской действительности.
   Со смехом Фердинанд часто рассказывал о начальнике отделения  из  Ры-
бинска, который привадил его рыбалкой да охотой.  Покашливая  булькающим
смешком, пуская витые клубы дыма, Фердинанд говорил: "А после первой бу-
тылки майор, стуча ритм сжатыми кулаками по крышке стола,  кричал:  "Ар-
тиллеристы, Сталин дал  приказ".  Лицо  Фердинанда  страшно  искажалось,
изображая гримасу майора, глаза безумно выпучивались, заполнялись  диким
буйством, и он сам уже кричал, не видя косых изумленных взглядов  прохо-
жих: "Артиллеристы, Сталин дал приказ".
   Прошлой осенью он и Елисея вытащил на охоту. Сначала  была  предрасс-
ветная электричка с холодными сквозняками, помятыми лицами ранних пасса-
жиров. Потом автобус - и тлеющая будущим утром глухая тишь. Ватная  муть
облачной пелены, налегающей над полем, серой кромкой осеннего неба.  Ка-
залось, рассвет так и заглохнет в толще облаков...
   Елисея окликнули, и он очнулся, увидел жену Фердинанда, рядом  с  ней
высокую худую старуху в черном и такой же худой пожилой мужчина, держав-
ший старуху под руку.
   Они пошли к больничному моргу. Потянулось ожидание, он несколько  раз
прочитал хамское объявление о том, что "трупы выдаются" с  такого-то  по
такой-то час, кроме воскресения. С выдачей трупов администрация не торо-
пилась, и в комнате становилось все теснее от родственников, прибывающих
к раздаче.
   Наконец подошла их очередь. Тело Фердинанда  уже  не  казалось  таким
большим, сизая желтизна смерти залила лицо. Энергия жизни, исчезла,  вы-
текла - глаза потухли и вмялись, оплыли тяжело щеки  и  застыли.  Смерть
раздавила Фердинанда..
   Когда надо было идти поднимать гроб,  Елисей  почувствовал,  что  его
трогают за рукав. Перед ним стоял  низенький  полный  мужчина  с  пухлым
круглым лицом, на губе у него блестел пот, глаза с безразличным  интере-
сом были устремлены на Фердинанда.
   - Отчего он умер? - шепотом спросил мужчина.
   Елисей открыл рот, чтобы ответить, но как он мог вместить в  слова  -
почему жил и что стало с Фердинандом...
   - От жизни, - наконец буркнул Елисей. Уже  отворачиваясь,  он  видел,
что мужчина с понимающим видом качал головой.
   Автобус медленно выкатил в ворота и побежал по шоссе за город...
   Когда они с Фердинандом в тот осенний хмурый денек добрели  до  леса,
Фердинанд, присев на поваленное дерево, сказал, тяжело отдуваясь, смахи-
вая рукой пот с лица, что для охоты уже не годится.
   - Извини, - хохотнул он. - Но когда ты еще увидишь, - он  махнул  ру-
кой, словно распахивая перед  Елисеем  поле  с  поникшей  рыжей  травой,
сквозную стену леса, заваленного мокрым  листом,  тусклую  дымку  сырого
воздуха, стынущего в ожидании снега. -  Постреляем,  -  он  похлопал  по
прикладу ружья. - Раньше я с собакой охотился. Была отличная собака. Да-
же майор из Рыбинска упрашивал продать. Чего только не сулил.  -  Ферди-
нанд раскурил сигарету, покашлял, окутываясь дымом. - Нога у нее сохнуть
начала. Знакомый ветеринар говорил, давай усыпим или застрели. Отказался
я усыплять. Поехали за город. Вот, такой же лесок, - дым облаком вырвал-
ся у него из ноздрей, туманя глаза, - полянки. Наставляю  ружье,  а  пес
грустно так смотрит в глаза, хвостом повиливает: мол, не шути, друг... Я
курок давлю, а он: тяв, - и так тоскливо, тихо завизжал, как заплакал...
Домой вернулся инфаркт. Первый инфаркт.
   Он долго расплющивал о бревно окурок, потом тяжело встал. Они побрели
по раскисшей земле вдоль леса. Небо наконец высветилось,  воздух  прояс-
нел, и взглядом можно было охватить край поля, за  ним  сереющие  изломы
пашни, черную кромку дальнего леса. Краски осени угасли, как угли  кост-
ра. Жар лета давно остыл, серая, темно-бурая гамма царила на всем.
   - Вот ты - художник, Елисей, - сказал Фердинанд и остановился, - ска-
жи, пожалуй, почему природа столь выразительна, что ли,  в  каждой,  ну,
мелочишке, в каждый момент, даже не приглядный. Смотри, - он  повел  ру-
кой. - Смертушка, тление повсюду, а как за душу берет. Скажи...  Сколько
краски вашему брату надо извести, чтобы хоть  отдаленное  нечто  изобра-
зить? Ха-ха, - закашлялся веселым смехом Фердинанд. - Я тебе скажу.  По-
тому, что природа - от Бога. Мы с тобой, черт с ними с марксистами-мате-
риалистами, так уж и быть от обезьяны, но природа - от Бога. А когда до-
ходит до тебя красота, гармония природы, Бога, вот тогда  ты  соприкаса-
ешься с ним. И чем больше ты способен  почувствовать  совершенство,  тем
ближе ты к творцу всего. А ты художник! - Фердинанд поднял палец.  -  Ты
учишься говорить, - он перешел на шепот, указывая на небо,  -  на  языке
Бога. Какая тишина! - Фердинанд замер, прикрыл глаза, его лицо, обращен-
ное вверх, с улыбкой внимало чему-то.
   Он сделал шаг по вязкой глине и снова остановился.
   - Ах, проклятая глина, вечно вязнут в тебе хорошие мысли.
   Елисей давно догадался, что Фердинанд потащил его на охоту из сообра-
жения, чтобы было кому помочь, если вдруг ему не хватит сил.  Елисей  не
злился на него. Хорошо было оказаться под бескрайним небом,  пусть  даже
затянутым облаками, среди тишины, молчания трав, деревьев. Здесь  царило
вольное дыхание, которого лишены на смрадных городских улицах. Отсюда  и
напряженность, скованность, раздражение и злоба.
   - Не могу понять, - проговорил тихо Фердинанд, - зачем мне  досталось
жить в октябре сорок первого? Если б сам не согласился, меня бы отец  ни
за что не завернул бы. Упрямый был. Трупы видел, следы бомбежек. Хоть бы
что. Дружок мой сразу притих, передо мной храбрился.  Ночевали  в  одной
деревне. Изба низенькая, душная, грязная. Сон ужасный. Будто идем колон-
ной - ополченцы наши. И все на меня смотрят. Идем, а ноги вязнут в  жиже
вязкой. Все глубже. Медленно так. Все равно идут. Уже понимают, что  за-
душит сейчас, а вокруг белые лица, на меня смотрят. Я кричать стал: "На-
зад!" А они идут, барахтаются, руками гребут, но двигаются вперед.  "На-
зад!" - кричу изо всех сил... Проснулся, еле отдышался. А тут отец  сто-
ит, бледный, улыбается. Вот и хорошо, говорит, что  вернуться  решил.  Я
спрашиваю: когда? Да вот, сейчас же с тобой разговаривал. Ты  и  сказал,
согласен. Что меня удержало? - Фердинанд глубоко втянул воздух, глядя  в
светлое небо. - Промолчал. Согласился... Ни отца, никого больше из них я
не видел. Исчезли. - Фердинанд повел взглядом  по  полю,  леску.  -  Как
растворились... А дружок мой спился после войны. Школу  закончили,  чуть
полегчало, жизнь наладилась, тут он, как по рельсам, в тупик.
   Они зашагали вперед, хотя Елисей знал уже, что идут  они  без  всякой
цели, куда дорога выведет. Пройдут поле, минуют лесок, а там повернут на
шоссе и будут ждать автобус.
   - Иногда приходит мысль: что же должен был сделать? - прервал  молча-
ние Фердинанд.
   - Надо было поехать на великую стройку, построить какую-нибудь плоти-
ну, запузырить огромное вонючее водохранилище, - перечислял Елисей, пока
Фердинанд не хмыкнул.
   - А что? Может, если бы тогда выполз я перед строем. Да понес бы  эту
чушь. Может, обрадовались бы они. Командир бы точно похвалил.  -  Ферди-
нанд задумался. - А что бы сказали те, что во сне тонули?  Вот-вот  зах-
лебнутся...Им ли толковать про плотины? Их тогда, как в древнем  Египте,
рабы, зэки строили.
   - Фердинанд, - сказал Елисей, представив смертную белизну лиц. - Луч-
ше бы им сказать, что женишься ты на доброй, красивой девушке, вырастишь
сына и дочку. Выучишь их добру, построишь дом и проживешь в счастье.
   - Ни детей, ни доброй девушки, ни дома, - Фердинанд говорил  задумчи-
во, не глядя на Елисея. - Добра было мало... Выходит, обманул их.
   Он покачал головой, и дальше они шли  молча,  каждый  занятый  своими
мыслями. Фердинанд распахнул куртку, ему всегда было жарко. Он шумно ды-
шал и тяжело ступал по раскисшей земле. Елисей уже давно  нес  на  плече
его совсем не нужное ружье. с горечью думал о том, что, казалось бы, ка-
кое простое дело: вырастить детей, вдохнуть в них добро, наконец, просто
прожить в мире, ну хотя бы не в счастье, так в радости, пусть  даже  не-
большой - неимоверно сложно, недостижимо! Можно строить магнитки, всякие
гэсы, громоздить в космос железо, а за этим - грязь, рвань, дерьмо, пре-
дательство и подлость.
   Они вошли в светлый березняк, стайкой убежавший  в  поле  от  темного
массива елового леса. Тонкие стволы дружно  тянулись  в  небо  и  высоко
вверху кивали резными вершинами низким облакам. Фердинанд  нашел  пенек,
уселся и долго раскуривал сигарету.
   - Того и гляди кондратий меня хватит, - усмехнулся он, сладко попыхи-
вая дымком. - Подходит и мой черед в трясину эту. Так что, тебе, Елисей,
придется наказ их выполнять. Насчет сынка, дочки, красивой девушки. Есть
у меня повестушка маленькая. Удалось, по-моему,  подняться  над  грязью,
озарить светом... Конечно, не напечатал. По редакциям  мусолили,  то-се,
все довольны, а т а м сомневаются. Так что, плюнул, в стол  похоронил...
Смотри, Елисей, может, справишься? Давай, за них, - Фердинанд  неопреде-
ленно махнул в сторону поля, - за меня,  за  дружка  моего,  покойничка.
Дочка у тебя, может, еще мальчишка будет. Сумеешь счастливыми их  вырас-
тить? - Он посмотрел на Елисея.
   Тот пожал плечами и усмехнулся:
   - В цирковые клоуны их определю. Пусть людей смешат.
   - Да, черт возьми! Что же это за жизнь такая? - раздраженно  закричал
Фердинанд. - Кого ни глянешь вокруг - все щи кислые да  яйца  тухлые!  И
сам я такой. Одно понял: потому не спился, что  бумагомарательством  ув-
лекся, когда царапал я страницы - сияние на полнеба. Мечты,  грезы!  Мо-
жет, с десяток-другой волшебных слов я все-таки сказал. Вот и слава  Бо-
гу! И ты, Елисей, малюй картины. Напиши это небо серое, березки, изобра-
зи вокруг души наши бессмертные. Может, они тут витают. Глядишь, в  этом
больше смысла будет.
   Он поднялся. Скоро они добрели до кромки березняка. С  неба  полетели
редкие снежинки, потом снежная кисея загустела. Поле вмиг побелело.  Сы-
пало все гуще. Когда они наткнулись на шоссе, вокруг царила белая пусты-
ня. Иногда из белой мглы, слепо шаря включенными фарами, выныривали лег-
ковушки и снова пропадали, теряясь в снежной гуще...
   Около одиннадцати автобус прибыл к крематорию. Солнце напоследок  ос-
ветило то, что было Фердинандом, потом все сгрудились в одном из  залов.
Мать Фердинанда, высокая и худая старушка в черном обвисшем платье, дол-
го гладила рукой лицо сына, потом тихо, едва слышно  вскрикнула,  словно
пропела жалобно:
   - Солнышко мое раннее...
   Дальше Елисей ничего не мог различить из-за набежавших слез,  вернее,
вместо размытых теней родственников и близких Фердинанда, он видел  ком-
нату, освещенную ярким утренним солнцем, молодую женщину с небесно голу-
быми глазами, бодрую, весело смотрящую на сына-пацана, и во сне как буд-
то бегущего куда-то. Она с улыбкой смотрит, как жизнь бьется в нем упру-
гими жилками, как в закрытых глазах вьется утренний сон. Вот сейчас  она
легко коснется его рукой, поцелует теплыми губами  разметавшиеся  мягкие
волосы, скажет: "Пора, солнышко мое". А он потянется,  вздохнет  сладко,
откроет глаза, прыгнет с постели - и наполнится тесная комнатенка  быст-
рым говорком, смешками, выкриками и возней ее  мальчиков:  бойким  стар-
шеньким, и молчаливым младшим.
   Прощай, Фердинанд... Закончился счет твоих дней, от  первого  младен-
ческого вскрика до последнего слабого толчка сердца. Между ними осталась
загадка холодной военной осени, толпа обреченных людей - и бесценный дар
жизни: казалось, бесконечной череды дней.  В  которую  вместились  лас